СТВОЛ

Автор: Susanne Barringer
Перевод: demensys

------------------------

Аннотация: Скалли совершает ошибку и начинает сомневаться в своей интуиции - и в своих отношениях с Малдером.

- Ствол!
Простое, легко произносимое слово с предельно ясным, не допускающим двоякого толкования значением. С первых же дней в Академии его вбивают нам в головы.
СТВОЛ!
Каковы твои действия во время преследования или ареста преступника? Если видишь, что подозреваемый вытащил оружие, - нужно закричать: СТВОЛ! Что может быть проще?
Этот механизм самозащиты - предупреждение, необходимое для спасения жизни, - настолько въедается в мозги агентов, что у них появляется привычка не только видеть оружие, но и объявлять о его появлении. Навык, отрабатываемый на тренировках снова и снова, пока со временем становится естественным, как вдох и выдох.
Самая простая вещь, которую должен помнить и без дополнительных усилий применять любой агент. Как вторая натура, как привычное движение, которым вытаскивается из кобуры твой собственный пистолет.
СТВОЛ!

Я вижу, как человек достает из ящика пистолет. Я вижу блеск металла в полутьме склада. Я вижу, как он поворачивается и начинает целиться. Я вижу всё это, как в замедленной съемке. Мое оружие оттягивает мне руку. Другой агент появляется за спиной у подозреваемого. Я не могу как следует прицелиться. Я думаю: СТВОЛ! Я кричу: СТВОЛ! Клянусь, я слышу свой голос, выкрикивающий это слово - СТВОЛ, - которое эхом раздается в пустом складе.
СТВОЛ!
Но на самом деле я его не произношу. Я открываю рот, но слово застревает у меня в гортани, когда я понимаю, что подозреваемый целится в кого-то у меня за спиной, - в агента, который вошел в комнату вслед за мной.
СТВОЛ!
В результате я не говорю его вслух, но продолжаю мысленно твердить его, пока мне не начинает казаться, что оно сейчас взорвется у меня в голове. Раздается выстрел, пуля попадает в того, кто стоит за мной. Я слышу, как тело падает на пол. Эхо от выстрела вибрирует у меня в груди. Я стою неподвижно.
Я вижу, как подозреваемый целится снова, на этот раз в меня. Второй выстрел звучит откуда-то слева. Я вижу, как подозреваемый получает пулю в грудь. Я вижу, как силой выстрела его тело отброшено назад и как он падает на землю. Я не могу обернуться. Я знаю, что увижу, и не хочу это видеть.
- Агент Скалли! - зовет голос слева - с той стороны, откуда прозвучал второй выстрел. - Агент Скалли, с вами все в порядке? - на этот раз ближе. Потом громкий крик: - Агент ранен! Агент ранен! Вызовите скорую! - В голосе явно слышится паника. Не хочу видеть ее причину.
Не буду оборачиваться. Обернуться - значит признать, что это правда. Я пристально смотрю на подозреваемого, лежащего на земле в нескольких метрах от меня. Вижу лужу крови вокруг него. Могу сказать с уверенностью, что он мертв. Я стою столбом.
- Агент Скалли, здесь нужна ваша помощь! - голос звучит сзади, откуда-то снизу, потому что агент наклонился над тем, на что я не могу заставить себя взглянуть.
Не хочу оборачиваться и смотреть. Я знаю, что увижу кровь, и без всякого основания надеюсь, что это кровоточит нога или плечо, а не его грудь или голова утопают в красном. Но больше всего я молюсь, что не увижу растущей лужи крови, как та, что окружает лежащее передо мной тело.
Я должна посмотреть на него, чтобы убедиться, что это не ночной кошмар. Я все-таки оборачиваюсь - и вижу двух агентов, склонившихся над худшим из моих страхов. Заставляю себя посмотреть вниз, туда, куда смотрят они. Кровь. Нет, не тонкая струйка. Она покрывает всю правую сторону его тела, от шеи до талии. Маленькие блестящие капли в волосах, на лице, на полу вокруг него. Кровь на руках склонившихся над ним агентов. О Господи, кровь повсюду. Он тонет в ней. Лужи крови. Он тонет в них. И я вместе с ним.
- СТВОЛ! - слышу я свой вопль. - СТВОЛ! - От истошного крика горло начинает саднить, но никто, похоже, не слушает. - СТВОЛЛЛ!
Сильные руки оттаскивают меня от кровавой сцены, пока мой голос продолжает эхом прокатываться по темному складу. - СТВОЛЛЛЛ! СТВОЛЛЛЛЛЛЛ!

Он едва выжил. Слепая пуля-дура попала под руку, в небольшой участок, не защищенный бронежилетом, разрывая всё на своем пути. Потребовалось несколько часов операции и изматывающего нервы ожидания.
И все это время я встречала недоуменные взгляды людей и слышала один и тот же вопрос, задаваемый на разные лады: "Что произошло?". Словно сговорившись, все разговаривали со мной тихими голосами, тронутыми легким облачком сочувствия, как это принято в больницах.
Я прекрасно знаю, что произошло, но отказываюсь это обсуждать. Отказываюсь смотреть в лицо своей матери, Скиннеру, группе расследования, всем. И уж меньше всего хочу встречаться с Кершем, который снует по коридору, как сама Смерть. Я знаю, что произошло. Мы преследовали подозреваемого. Он не был замечен прежде в связях с преступным миром. Оружия у него не было. У нас имелось прикрытие из, по меньшей мере, полудюжины агентов. Мой напарник вошел за мной в большое помещение на складе, прикрывая меня со спины. Подозреваемый достал припрятанный пистолет и прицелился в моего напарника. Он прицелился в моего напарника - и я застыла. Я застыла от ужаса, не похожего ни на что из того, что я испытывала раньше. Если бы он прицелился в меня, я бы так не испугалась. Но он целился в моего напарника - и я была не в состоянии действовать, не в состоянии предупредить его, что у преступника имеется пистолет.
Я не следовала процедуре. Не соблюдала основные правила работы спецслужб, которым даже самый бестолковый коп может следовать так же естественно, как дышать. Я запаниковала - и теперь мой напарник умирает на операционном столе, таком же холодном и стерильном, как пустота в моей душе.
Малдер умирает, потому что я проявила слабость, и я никогда себе этого не прощу.

Малдер находился в операционной всего час, когда я вручила Скиннеру свое заявление об уходе, нацарапанное неровным почерком на обороте какого-то бланка, взятого в приемном покое. У меня нет другого выбора. Я потеряла контроль - и сейчас мой напарник может лишиться жизни.
- Вы передадите это Заместителю Кершу? Сейчас я не могу с ним встретиться.
Скиннер берет мое заявление, читает его, потом отводит меня в сторону и кладет руки мне на плечи. Несколько неуклюжая попытка утешить меня после того, как я почти убила своего напарника. Его обычно резкий голос опускается до шепота, как будто он хочет, чтобы я почувствовала, что он не выдаст мой секрет:
- Не бывает идеальных агентов, Скалли. Мы всего лишь люди. И мы совершаем ошибки. То, что случилось с вами, может случиться с каждым.
Прекрасные слова, если бы они не были дерьмом. Агенты, которые совершают ошибки типа той, которую совершила я, в Бюро долго не задерживаются. Агенты, напарники которых погибли из-за их небрежности, имеют проблемы с поиском новых напарников. Никто не заслуживает слабого напарника, в особенности Малдер.
СТВОЛ!
Неужели это так сложно? Неужели так сложно прокричать это коротенькое слово, чтобы предупредить твоего напарника, чтобы он не получил пулю, которой даже не видел, потому что честно выполнял свою работу, прикрывая твою спину? Эта пуля предназначалась мне. Я стояла первой. Я должна была смотреть вперед.
Скиннер протягивает мне бумагу. Я отбрасываю его руку.
- Возьмите, - говорю я резко, и мой голос отскакивает от яркой белизны стен длинного больничного коридора.
СТВОЛ!
Я ухожу, не сказав Скиннеру больше ни слова. Он сворачивает мое заявление и кладет в карман, но я могу сказать по выражению его лица, что он еще не закончил разговор со мной и что как только он узнает, что с Малдером все в порядке, попробует надавить на меня, чтобы заставить передумать.
Новости приходят из операционной в лице спокойной, как камень, медсестры, которая, зная мою медицинскую подготовку, начинает потчевать меня пустыми медицинскими терминами и разными научными мумбо-юмбо. Лучше бы они обращались со мной, как с обычным человеком, и сказали правду, по традиции тщательно подбирая слова и проявляя осторожный оптимизм.
Ужас от знания того, что происходит с Малдером, только усиливает мои страдания. Я могу точно представить, что творится в операционной, которая кажется такой далекой от моего бдения в комнате ожидания, словно находится в другом измерении. Грудь Малдера широко раскрыта, его драгоценное сердце покоится в руках хирурга. Оно бьется - и этот звук говорит о жизни, и о любви, и о бессмертии, но раны на нем заставляют его звучать по-другому. Оно останавливается. Руки хирурга массируют его, чтобы вернуть к жизни, словно лаская и сердце, и душу, спасая не только жизнь Маледра, но и мою. Всего одно пропущенное сердцебиение отделяет Малдера от смерти, от того, чтобы уйти навсегда - то, чего я не могу постичь. Его отсутствие в этой жизни так же невозможно представить, как те вещи, в которые он хочет, чтобы я поверила. Я не хочу верить.
Мне ничего не остается, как только сидеть и ждать, поэтому я сажусь и жду. Я выбираю место в углу и сижу, уставившись на стену передо мной - белую больничную стену с картинками в дешевых рамках. Розовые розы в желтой вазе. Ума не приложу, что за человек занимался дизайном больничных комнат ожидания… И как ему могло прийти в голову повесить эту картинку в комнате, в которой люди часами будут сидеть, уставившись на стену, пока те, кого они любят, борются за жизнь, страдают, умирают?
Тут нечего делать - только смотреть на картинку. Если я закрою глаза - я вижу только кровь. Слышу только звук выстрела, постоянно эхом звучащий в моей голове.
СТВОЛ!
Я молча повторяю это слово снова и снова как своего рода молитву. Я использую его, чтобы оставаться спокойной, чтобы не разлететься на миллион крошечных кусочков. Я уже чувствую, как мое сердце становится холодным и застывшим, как кусок льда, и ему нужно прилагать отчаянные усилия, чтобы продолжать биться.
Одиннадцать часов они резали, латали и использовали все чудодейственные достижения медицины, после чего появился хирург, который объявил нам, что Малдер выдержал операцию, хотя следующие пара дней будут решающими. Я не чувствую облегчения. На самом деле, я ничего не чувствую. Я ничего не чувствовала с той секунды, как услышала, как пуля попала в тело моего напарника, и поняла, что совершила ошибку. Я ничего не чувствовала, когда моя мама обняла меня и сказала: "Это хорошие новости, Дана. С ним все будет в порядке". Я ничего не чувствовала, когда мать Малдера в конце концов приехала и приветствовала меня разрывающим душу взглядом и утешающим пожатием руки.
Я забрала свою куртку и пошла к входной двери. Больше не имело смысла оставаться.

Не знаю, сколько времени я колесила по городу без определенного направления и определенной цели. Вождение успокаивает меня. Ровное гудение мотора и шелест колес по дороге укачивают меня, и я начинаю верить, что могу повернуть время вспять. Я опять повторяю слово "ствол" снова и снова, перекатывая его на языке, сосредоточившись на том, как звуки формируются посредством взаимодействия зубов, губ и языка. Например, начальное "ств" вырывается из глубины горла, как будто из самых глубин души. Потом губы складываются в округлое "о", как будто делая выдох, а потом язык выталкивает лаконичное "л", как будто давая понять, что всё кончено - и можно расслабиться.
Все вместе звучит резко, но если произнести его как следует - в нем обнаружится даже некоторая мягкость. Простое слово - и звучит далеко не так опасно, как предмет, который этим словом называется. Пистолет. Ствол. Я научилась хорошо его произносить. Это совсем не сложно.
Я повторяю его в одинокой тишине моей машины десятки, сотни раз. И, тем не менее, я не смогла произнести его в тот единственный раз, когда оно по-настоящему имело значение. Если уж касаться этого вопроса, то я испугалась. Не человека, не оружия, а того, что он целился в Малдера. И почувствовала приближение кошмара: пули, кровь - и возможность потери, которую мне предстояло испытать. Если становишься слишком эмоционально привязанным к своему напарнику - это может отрицательно сказаться на твоей эффективности как агента. Несмотря на мои чувства к Малдеру, за пять лет совместной работы мы прошли через самые тяжелые испытания - и это никогда не было проблемой. Вплоть до вчерашнего вечера.
Вчера вечером я запаниковала, как только увидела направленный на него пистолет, и меня словно ударило осознание того, что я не смогу пережить эту потерю. Я не могла его потерять. В то же время я не смогла предотвратить эту возможность.

Когда через несколько часов я добралась до своей квартиры, мама ждала меня. Я увидела ее в гостиной и испугалась, что она приехала для того, что поставить крест на моей жизни, сказать мне то, что я не могу знать и по-прежнему продолжать дышать.
- Он умер, - говорю я, как будто, сказав это первой, я уничтожаю саму возможность того, что это правда. - Нет, нет, дорогая, с ним все в порядке, - быстро говорит она.
Вздох, который я, кажется, удерживала в течение последних 24-х часов, с силой вырывается из моей груди. Но я по-прежнему ничего не чувствую. Словно из меня вынули все внутренности, оставив только пустую оболочку, которая двигается и разговаривает, но абсолютно ничего не чувствует. Пустая грудь, разбитая и кровоточащая, совсем как у Малдера на том операционном столе. Я хочу, чтобы кто-нибудь помассировал мое сердце, чтобы вернуть его к жизни. Я хочу, чтобы хирург успокоил невыносимую боль, которая говорит мне, что я потеряла всё.
- Дела не слишком хороши, но он держится молодцом, - продолжает мама. - Дана, он то приходит в себя, то теряет сознание, но продолжает спрашивать о тебе. Ты должна пойти к нему. Ты должна быть там. Если ты не повидаешь его и он умрет, ты никогда себе этого не простишь.
- Даже не произноси этого! - я слышу, как мой голос поднимается, громкий, резкий, эхом отдаваясь в моей пустой груди и опустошенной душе.
СТВОЛ!
- Доктора были осторожны. Ты должна предусмотреть все возможности.
- Он не может умереть, мама. Просто не может. Только не так. Только не после всего, через что нам пришлось пройти. И не по моей вине.
Мама берет мою руку и садится рядом со мной. Мы молчим. Она осторожно гладит мои волосы, точно так же, как делал папа, когда мне снился плохой сон. Вот бы узнать, что потребуется, чтобы заставить всё это исчезнуть, как монстров под кроватью.
- Ты совершила ошибку, Дана, но ты не должна винить себя. Слишком многое может пойти не так в подобных ситуациях. Ты не виновата в том, что сделал тот человек.
- Я виновата в том, что сделала я сама. Это так просто, мама. Все, что я должна была сделать, - предупредить его. Это был обычный арест обычного мошенника. Я имею в виду, что мы сталкивались с гораздо более дикими, невероятными опасностями, и я без проблем справлялась с ситуацией. А это, это просто ежедневная работа агента. Дело типа тех, которыми Керш загружает нас последние несколько месяцев. Это рутина - ни тебе пришельцев, ни могущественных заговоров, предполагающих гибель человечества, ни сверхъестественных существ. Обычный преступник с обычным пистолетом, который струхнул, когда услышал, что ФБР на подходе. И я не справилась с ситуацией.
- Ты позволила своим чувствам к нему помешать работе, - предполагает мама.
- Нет, мама. Раньше это никогда не было проблемой. У меня всегда были чувства к нему.
- Твои чувства изменились, - говорит она рассудительно.
Да, изменились. Это часть проблемы. Но это по-прежнему не объясняет моей неспособности действовать согласно интуиции, так, как меня учили, когда готовили к работе агента. Это был простой арест, проводившийся как по учебнику. Когда я утратила свою интуицию? Как я дошла до того, что моя выучка отступает перед лицом эмоций?
- Он тебя не винит, - говорит мама мягко. - Я знаю Фокса и уверена, что он тебя не обвиняет. Ты должна простить себя. - Слова проходят насквозь через пустоту моего существа. Я ничего не слышу. И ничего не чувствую.

На следующее утро назначены слушания, чисто формальное мероприятие, для протокола, пока память о событиях и фактах не затуманилась. Агент Райнес показал, что он не видел пистолета и что я не имела возможности прицелиться, когда он вошел в комнату позади подозреваемого. Агент Монро показал, что он увидел пистолет в тот момент, когда подозреваемый выстрелил и что не было времени на предупреждение. Таким образом, их показания меня оправдали. Керш смотрит на меня так, словно огорчен, что упустил шанс избавиться хотя бы от половины наиболее раздражающей команды агентов. Скиннер делает мне едва заметный знак головой, чтобы я не вздумала оговорить себя. Но я именно это и делаю. Я говорю правду. Я видела пистолет - и не предупредила своего напарника, в результате чего он был ранен.
Несмотря на мое признание, комиссия находит нецелесообразным дельнейшее расследование, по крайней мере, до тех пор, пока Малдер ни сможет дать свою версию происшедшего. Скиннер не упоминает мое прошение об отставке, и я тоже решаю ничего пока не говорить. Мне приказали взять отпуск, потому что расценили мое выступление как эмоциональный отклик на то, что мой напарник борется за жизнь. Они не понимают, что я ничего не чувствую. Я продолжаю двигаться вперед, но мое сердце остановилось в тот же момент, что и сердце Малдера на операционном столе. В отличие от его сердца, мое не забилось снова. Не знаю, забьется ли оно когда-нибудь.
СТВОЛ!

- Вы Скалли? - спрашивает меня медсестра, как только я вхожу в комнату. Я вопросительно смотрю на нее. - Он звал кого-то по имени Скалли. Я подумала, может, это вы.
- Это я.
- Хорошо, но я должна была дать ему успокоительное. Он начал нервничать. Теперь он будет спать еще несколько часов. Но хорошо, что вы здесь. Он очень волновался. Думал, что вы были ранены.
Я киваю - всё понятно. А еще я рада, что он спит.
- Его мать только что уехала, чтобы утрясти какие-то дела. Думаю, она вернется утром, - продолжает медсестра, потом оставляет меня наедине с Малдером.
Я подхожу к постели. Он выглядит таким бледным, таким одиноким. Конечно, я сталкивалась с этим и раньше, находясь у постели полумертвого Малдера, но никогда не видела его в таком состоянии, окруженным машинами, обмотанным бинтами и трубками. Интересно, такой ли он видел меня после моего похищения. Неужели я выглядела так же? Словно я умираю?
Ноющая боль внутри приносит слезы скорби, но я не могу обрести успокоения. Я кладу руку на его живот как раз под линией бинтов, охватывающих его грудь и скрывающих его раны. Я медленно провожу рукой по его животу, потом вниз по одной ноге (одеяло защищает его кожу от прикосновения моих рук), касаюсь одной ступни, потом другой, и снова вверх по другой ноге. Я концентрируюсь на его здоровье, на силе его крепких мышц и думаю об исцелении, о том, чтобы этот израненный человек снова стал единым целым. Когда я достигаю области его груди, я поднимаю руки и держу их в воздухе, не дотрагиваясь до него, чтобы не причинить боли. Я помню сон, который видела однажды, думаю, когда я была в коме после похищения. В этом сне я видела, как моя сестра и Малдер стоят рядом около моей постели, их руки подняты над моим телом в поисках энергии, которая, как настаивала Мелисса, там была. Видение осталось в моей душе с того времени - один из тех снов, которые кажутся более реальными, чем действительность.
Я поднимаю руки над его искалеченным телом, как, я помню, он делал в моем сне. Я заставляю мои руки исцелять. Хоть я и патологоанатом, я хочу верить, что у меня есть благословение исцеляющего дара. Я представляю свои руки как инструменты, омывающие тело Малдера волнами исцеления. Они ложатся на его плечи, потом следуют вниз по его рукам до кончиков пальцев, потом снова вверх. Я заставляю исцеление истекать из моих рук в его тело, дотрагиваясь до всех незабинтованных участков, и мои пальцы останавливаются на его лбу. Я хочу, чтобы в него вливалась воля к жизни - та, что еще осталась в моей душе и моих руках.
Потом я опускаю поручень кровати и ложусь рядом с ним. Я знаю, не слишком хорошая идея, но это приходит ко мне как настоятельная необходимость, которой я не могу противостоять, как потребность использовать мое присутствие и прикосновение как возможность дать ему понять, что я чувствую свою вину, - и жажду испросить его прощение. Если мое прикосновение поможет исцелить его, я отдам за это всё, что у меня есть. Я придвигаюсь ближе к нему, осторожно, чтобы не потревожить повязки, и ложусь на бок. Я прижимаю свои ноги к его ногам, бедра к его бедру, а лицо - к его шее. Я полежу так минутку. Просто чтобы он знал, что я здесь.
Монитор попискивает с каждым ударом его сердца, которому сейчас уже ничто не грозит, и оно кажется по-прежнему сильным и непобедимым. Я позволяю ритму машины загипнотизировать меня, чтобы я поверила, что с ним все будет хорошо. Поразительно, какую власть имеет простая машина над теми, к кому она не присоединена. Попискивание машины поддерживает биение и моего сердца. Оно повторяет ритм, звучащий у меня в голове. Ствол - ствол - ствол - ствол - ствол. Каждый удар напоминает мне о моих собственных промахах.
- Черт возьми, не смей умирать, Малдер. - Я беру его руку и кладу себе на грудь, поверх моего сердца, чтобы он уловил его биение, и, надеюсь, понял, что он должен делать. В первый раз за два дня я чувствую себя живой. И я не пожалею ничего, чтобы передать эту жизнь Малдеру.

Я просыпаюсь и начинаю медленно осознавать окружающее, потому что кто-то осторожно гладит мои волосы. Может быть, мне приснился плохой сон. Я помню, как мой отец сидел около меня и гладил меня по волосам, пока я ни засыпала снова. Его сильные руки касались моих волос так мягко, что все ужасы исчезали, словно клубы дыма. Но реальность моей взрослой жизни обрушивается на меня. Все встает на свои места - и я осознаю, что это не ночной кошмар. До меня вдруг доходит, где я нахожусь и что это, скорее всего, Малдер гладит мои волосы.
Я открываю глаза и вижу Малдера. Он в сознании и, как я и предполагала, гладит мои волосы и смотрит на меня. - Малдер? - Я сажусь и отодвигаюсь так, чтобы я могла посмотреть на него. Я рада, что он проснулся, и в то же время боюсь, что мое присутствие может огорчить его.
- Ты в порядке? - спрашивает он хриплым шепотом, его грудь с трудом поднимается и опускается.
- Шшш, Малдер, не пытайся разговаривать. Не разговаривай. Просто отдыхай.
Он, как всегда, не слушает.
- Ты в порядке, - повторяет он. На этот раз это не вопрос, а утверждение. - Я думал, что тебя ранили.
Он закрывает глаза - и я вижу, как слезы собираются у него под веками и стекают по щекам. Я осторожно вытираю их. Его дыхание почти сразу выравнивается, и я понимаю, что он снова заснул.
- Мне так жаль, Малдер, - говорю я ему, спящему. Я должна произнести эти слова извинения - для себя, хотя я знаю, что он меня не слышит. - Мне так жаль, что я позволила этому случиться с тобой.

Я оставляю спящего Малдера, чтобы поговорить с его доктором, который уверен, что Малдер держится молодцом и, как и предполагалось, идет на поправку. С этой надеждой я уезжаю из больницы и умудряюсь оставаться вне ее в течение полутора дней. Чем больше я думаю о том, что Маледр выздоравливает, тем больше я боюсь встретиться с ним лицом к лицу. Я знаю, что у меня нет причины думать, будто Малдер будет зол на меня. Не будет. Это моя собственная вина и неуверенность, с которыми я должна сражаться.
Через полтора дня я больше не могу оставаться в одиночестве. Моя потребность увидеть Малдера так же сильна, как желание стереть все события последних нескольких дней. Я вхожу в комнату и обнаруживаю, что Малдер, который чувствует себя значительно лучше, окружен посетителями. Моя мама сидит с одной стороны кровати и держит его за руку, его мама сидит с другой стороны кровати и держит его за руку. Скиннер устроился в кресле у кровати. Раздается взрыв хохота, и Малдер стонет от боли, всеми силами стараясь не смеяться. Мне кажется, что я попала в кадр фильма недели, в котором семья собралась около выздоравливающего героя. По этому сценарию я - злодей.
Малдер, видимо, замечает меня краем глаза, потому что внезапно поворачивается и смотрит на меня.
- Скалли! - произносит он слабым удивленным шепотом и улыбается. Все оборачиваются ко мне. Его взгляд встречается с моим, и, несмотря на все мои опасения, меня просто притягивает к нему. Я не могу противостоять той связи, что установилась между нами с самого первого дня. Я останавливаюсь в ногах кровати. Он не сводит с меня взгляда. Наши мамы и Скиннер быстро извиняются и уходят, как будто что-то поняли.
- Где ты была? - спрашивает Малдер после того, как все ушли. - Ты была здесь, когда я проснулся, а в следующий раз тебя уже не было. - В его голосе звучит тревога, а не обвинение.
- Прости, Малдер, - говорю я, подразумевая гораздо больше, что извинение за то, что ушла. Он протягивает ко мне руку. Я обхожу кровать и сажусь в кресло, в котором только что сидел Скиннер. Я беру его руку - именно этого он и хотел - потом быстро ее отпускаю.
Несколько мгновений мы сидим молча, Малдер просто смотрит на меня взглядом, от которого мое сердце начинает биться быстрее и чувство вины грозит вырваться наружу в любую минуту. Я мысленно повторяю и отвергаю дюжину извинений. Похоже, я не могу подобрать слова, чтобы описать свои чувства.
- Я слышал тебя, Скалли, - говорит Малдер внезапно. Не уверена, что он имеет в виду.
- Я ничего не говорила, Малдер.
- Не сейчас. Там, на складе. Я слышал тебя. Я слышал, как ты сказала, что у него пистолет. Я слышал это ясно, как день.
Я смотрю на него с благодарностью - он, как всегда, хочет защитить меня. - Малдер, я этого не говорила. Абсолютно точно. Кроме того, агенты Монро и Райнес были там. И они тоже не слышали, чтобы я что-нибудь говорила.
- Знаю, Скалли. Скиннер ввел меня в курс дела. Но клянусь тебе, я слышал, как ты это говоришь. - Он смотрит на меня внимательно, честно стараясь убедить меня поверить ему.
- Это невозможно, Малдер. - Он смотрит на меня, словно говоря, что к настоящему моменту мне бы уже следовало кое в чем разбираться лучше. Наверно, следовало бы.
- Я слышал это так, словно ты стояла рядом со мной и шептала мне на ухо. Ты прошептала: "Ствол". Что-то вроде этого. Я помню все случаи, когда испытывала необъяснимую связь с Малдером. Как мы часто понимаем друг друга без слов. Как он пришел ко мне в моем сне, когда я думала, что он погиб в том вагоне, и сказал, что жив. Как в самые опасные минуты я видела перед собой его лицо, подбадривающее меня и дающее мне силы продолжать борьбу.
И вдруг, хоть я и не могла объяснить, почему и как, я поверила, что Малдер слышал меня. Я закрыла глаза, осознавая, что произошло, а когда открыла, увидела, что он усмехается.
- Ты мне веришь, - говорит он так, словно и не предполагал обратного. Я выдавливаю слабую улыбку, хотя он и так уже видит, что я верю.
Он берет мою руку и потирает большим пальцем тыльную сторону ладони - ласка убеждения.
- Я слышал тебя, Скалли. Ты меня не подвела. Я доверяю тебе мою жизнь. И всегда доверял.
Я сжимаю его руку и чувствую, что тяжесть, давившая на меня все последние дни, поднимается от моего тела, словно унесенная сильным летним бризом. Боль, жившая внутри меня, начинает уходить из моей души.
- Тогда какого же черта ты, придурок, не пригнулся?! - Я не могу удержать слезы, брызнувшие из глаз. Что толку предупреждать, если Малдер все равно слишком упрям, чтобы слушать?
Малдер тихо смеется, стараясь не травмировать себя. Он смотрит на меня с блеском в глазах, который нов для меня и в то же время стар, как звезды, и вытирает слезы, текущие по моим щекам.
- Если бы я сдвинулся с места, он бы попал в тебя.
Чтобы остановить головокружение, я наклоняюсь и кладу голову ему на плечо, а он обнимает меня здоровой рукой. Сердце бьется у меня в груди громко и с силой, которую я недооценила. Я чувствую его удары во всем теле. Я чувствую, что моя грудь снова наполнена жизнью, а это означает, что у нас впереди много времени, чтобы провести его вместе. - Ствол, - я поднимаю голову и наконец-то шепчу ему на ухо, спокойно и уверенно.
- Да, - отвечает он и поворачивает голову, чтобы легко поцеловать меня в висок. - Вот именно.


назад

------------------------