РОЖДЕСТВО В КРУГУ СЕМЬИ

Author: GenieVB
Перевод: Jane Doe

------------------------

""""""Однажды, когда мне было восемь лет, мы отправились к дяде Сэмюэлю на Рождество.
Даже Бог не мог создать такого человека, как мой отец. Когда его кулаки, побелевшие от ярости, с вздувшимися фиолетовыми венами, нависали надо мной, я задавался вопросом, кто же все-таки создал его.
Большой дом дяди Сэма представлял собой теплое местечко, пронизанное сладкими запахами. Это было словно прогулка в кондитерскую лавку. Благодаря запахам, наполнявшим кухню, любой ребенок был бы счастлив послушно вымыть ноги и выполнить любую просьбу.
У дяди всегда находилось что-нибудь сахарное и золотистое в духовке к нашему приходу. Он всегда готовил сам, потому что тетя умерла от рака еще до моего рождения. Я полагаю, он обожал устраивать нам это веселье, потому что у него не было больше никого, кому он мог бы подарить счастье.
Моя сестренка была его любимицей, он кружил ее в объятиях, пока она не начинала визжать от восторга. Меня он просто трепал по волосам, потому что папа сказал, что я слишком взрослый для этих нежностей.
"Он уже вырос. Ему восемь лет", - сказал папа.
Сэмми подолгу носили на руках, дядя катал ее на лошадях - просто водил Графа по кругу. Ее тело казалось таким крохотным по сравнению с мощной спиной лошади.
"Держись крепче, милая, вот здесь". Дядя показывал ей, где ее маленькие пальчики должны уцепиться за мохнатую гриву, и она хваталась. А я только смотрел.
Папа терпеть не мог, когда я занимался девчачьим делом, как он это называл.
"Лошади предназначены для работы, а не для развлечений". Я всегда чувствовал его взгляд у себя за спиной, он хотел убедиться, что я оставался мужчиной, куда бы мы ни ходили. Но я все равно смотрел.
Если дядино вино домашнего приготовления отвлекало папу надолго, я отправлялся осматривать дядину ферму. У него были огромные лошади, цыплята и поросята, несколько овец. Из их шерсти он ткал потрясающие одеяла, которые затем продавал на фермерском рынке.
Я не знаю, зачем он вообще показал их папе, потому что папе это казалось странным занятием для фермера, и он только пожал плечами. Все постоянно старались угодить папе.
Я перестал делать то же только после рождения Саманты. До этого я любил папу и изо всех сил старался быть хорошим мальчиком, съедать все овощи, играть в бейсбол (у меня часто хорошо получалось), не мочиться в постель и не кричать, когда он бил меня.
Когда появилась Сэмми, я полюбил и ее тоже. Папа любил ее еще больше, и даже стал меньше бить меня. В тот год у меня, наконец, прекратился весь этот звон в ушах.
Папа нашел в Саманте маленького ангелочка и любил ее абсолютно безоговорочно. Я могу себе представить, чем был для него я, но, по крайней мере, мне не нужно было так тяжело работать, чтобы избегать побоев, потому что она была крохотным сокровищем и отнимала слишком много времени у папы. По субботам он катал ее на машине. Я не знаю, куда они ездили. В те годы он порой не замечал меня целыми днями. И я любил его за это.
Но однажды он вспомнил о моем существовании.
Дядя Сэм показывал мне, все, что я хотел, если это было безопасно. Папа обожал его вино из одуванчиков, и дядя давал ему целый кувшин.
Однажды дядя показал мне маленьких ягнят и котят, спрятанных за стогом сена в сарае, чтобы я мог сходить и погладить их.
Я обнимал котенка, когда услышал его голос:
"Что ты здесь делаешь, Фокс?"
Папа говорил убийственно тихим голосом. Этот голос был похож на радиацию, невидимый, но смертельный, когда он находил тебя.
Я почувствовал слабость в животе, когда он заговорил таким тоном. Таким тоном он говорил всегда, когда решал, что я был "плохим". Этот Голос прокрался мне под кожу, словно целый рой насекомых. А я ведь только на минутку заскочил в сарай перед ужином.
"Нни-ничего, папа". (Я иногда заикался в том возрасте, когда нервничал, боялся или был чем-то расстроен). Но он уже увидел, что я держал на руках котенка, и было слишком поздно пытаться спрятать его.
"Что я тебе сказал?"
Мой мозг вместо того, чтобы быстро прокрутить все возможные приказания, вертелся на месте. Я пытался подумать сразу обо всех вещах, о которых он мне говорил. Так много всего: не сутулься, учись лучше, не дразни сестру, веди себя, как взрослый, прекрати плакать, не будь идиотом, будь мужчиной…
… никогда не трогай котят. Когда он сказал это? Как я мог забыть об этом? Почему я так разозлил его? Почему я не могу сделать так, чтобы он полюбил меня?
Папа схватил мою руку, в которой я держал крохотный пушистый комочек.
"Что я тебе говорил? Дядя Сэм очень рассердился бы, узнав, что ты здесь шлялся! Разве я не говорил тебе? Разве я не говорил?!"
Он сжал мою руку, обхватывая шею котенка.
"Папа!..." Я пытался предупредить его, что он заставляет меня причинять боль котенку, но он ничего не слышал, когда был в ярости. Его гнев каким-то образом делал его глухим. И слепым.
Ко всему, кроме меня.
"ПА-ПА!" - орал я, а он только сжимал сильнее.
Он говорил мне что-то. "Ты знаешь, что такое помесь, Фокс? А?!" (игра слов: bastard - ублюдок. - прим. переводчика)
"Нет". Это было слишком патетично для меня самого, но котенок больше не двигался, так что мне было плевать.
"Это означает паршивое потомство. Нечто, появившееся по ошибке. Разноцветная полукровка, которую никто не хотел.
Например, как этот котенок. Эти чистокровные кошки твоего дяди постоянно приносят котят, но у этих котят полно патологий, поэтому пошли они к черту. Вот что такое помесь, ты понимаешь?"
"Да", - сказал я, все еще глядя на котенка, который уже не дышал и даже не дергался, но я не знал, о чем он говорил.
Он выхватил мертвого малыша из моей руки и бросил его тельце о стену сарая. Оно упало и не двигалось, шея была свернута.
На месте удара расплывалось пятно крови. Я отвернулся, а несколько капель попало на папу, и он ударил меня. Это был тот еще удар. Я даже не заметил, как приближался его кулак, когда он вонзился в мою левую щеку. Я упал на спину и оперся о стену рядом с мертвым котенком. Мне было слишком больно, чтобы оплакивать малыша. Моя щека горела.
"Когда-нибудь, дай Бог, ты поймешь это. И она тоже". Я не знал, о ком он говорил.
Папа взял меня за руку, а в другую руку сгреб мертвого котенка. "Пошли".
Мы похоронили трупик за сараем. Все это время папа больно сжимал мою руку и повторял: "Если бы ты послушался меня, этого бы не произошло. А сейчас это будет нашей тайной…" Боже, как больно! "… или твой дядя будет страшно сердиться на тебя".
Я просто ничего не понимал. Я думал, дядя показал мне котят, чтобы я мог поиграть с ними, но меня тошнило, и сильно болела голова, так что мне было уже все равно.
Папа заставил меня прополоскать рот из лошадиной поилки. Он вытер мою рвоту со своих брюк пучком соломы и погладил меня по голове.
"Вот теперь ты хороший мальчик".
Я кивнул, потому что это и было моим истинным намерением, и мы вернулись в дом как раз к ужину.
"Он упал в сарае" - сказал папа, когда дядя заволновался, увидев мою ярко-красную щеку.
Мама курила и пила чай, не глядя в мою сторону. Все становились невидимыми, когда папа говорил.
Ужин был вкусный, с домашними булочками и деревенским маслом. Я, действительно, обожал дядин дом.
Тем вечером мы все сидели в гостиной, Сэмми и я играли под елкой, которую дядя сам срубил и украсил. Мы уплетали разноцветный попкорн и посыпали немножко на елку. Маленькие желтые и зеленые огоньки были похожи на кошачьи глаза. Пульсирующая боль раскалывала мою голову, но я притворялся, что мне весело. Я научился отлично притворяться, надевая на лицо маску: "Я люблю вас, мамочка и папочка". Иногда это срабатывало, и меня тоже любили в ответ.
На следующее утро я получил множество подарков. И Сэмми тоже. Папа, как всегда, дарил кучу всего. Он протягивал подарок каждому из нас и каждый раз снисходительно улыбался, когда мы радостно набрасывались на подарки, словно говоря остальным наблюдающим взрослым: "Это же дети!".
Множество подарков на Рождество, дни рождения и Пасху. Даже на Хэллоуин мы получали что-нибудь. Мама однажды сказала, что папа любит делать подарки.
Я открывал свой подарок медленнее, чем Сэмми, и папа заметил, что мне с ней не сравниться, и смеялся над моими неуклюжими пальцами, пока я пытался нащупать скотч и ленточки, а у меня все расплывалось перед глазами. Мама сказала, что мне нужны очки. Но я любил открывать все медленно. Так было веселее. И длилось дольше.
Мне подарили книги, одежду, игры и даже микроскоп.
Сэмми получила разные девчачьи штучки, куклы, игрушечную косметику и игрушки.
Когда мы закончили и выбросили обертки и ленточки, мама поцеловала нас обоих в щеку. Папа обнял Саманту и похлопал меня по спине.
В тот день Сэмми и я лепили снеговика и носились вокруг дома. Нас ждал ужин с индейкой и прочими традиционными блюдами.
Нас отправили спать, а взрослые остались в гостиной и говорили о тех временах, когда я еще не родился. Больше всех говорил папа. О своей работе, об отпусках, о друзьях, с которыми он катался на водных лыжах. Мама молчала. Иногда мне удавалось подслушать.
Иногда Сэмми забиралась на мою кровать и сворачивалась клубочком позади меня. Она гладила мои воспаленные ушибы, думая, что красные царапины или синяки я получал из-за своей раздолбанной походки. Она знала это, обнимала меня покрепче и шла спать.
Она всегда оставалась у меня, пока слышала папин храп в соседней спальне, потому что если бы он застал ее в моей кровати, она бы сразу поняла, насколько хуже пришлось бы мне, чем ей.
Отец думал обо мне самое ужасное. Он думал, что я трогал ее в непозволительных местах, и бил меня, пока я не понимал, что к чему.
Мне не приходилось объяснять это Сэмми, она сама все понимала, мне даже не нужно было упоминать, как отец издевался надо мной. Она знала, но никогда ничего не говорила. Просто прижималась ближе ко мне, и в эти ночи я спал лучше.
Господи, я так скучаю по ней.
Бывало, что я ненавидел отца, когда он бил меня. Потом я начал ненавидеть его за то, что он любил Сэмми больше, чем меня. Позже, когда она исчезла, я ненавидел его за его молчание.
Когда Саманта пропала, отец много плакал. Иногда он приходил в мою спальню, обнимал меня и плакал. Мне приходилось кусать губы, чтобы тоже не зарыдать. Иногда он напивался, избивал меня, о, дерьмо, а потом обнимал. Я плакал, но только потому, что Сэмми больше не было рядом, чтобы исцелить мои раны.
Когда я уехал из дома в Англию, где-то в глубине души я перестал ненавидеть моего отца. Мы никогда не говорили об этом, но я перестал его ненавидеть. Сейчас он мертв, и я уже не знаю… Я не присутствовал на его похоронах. Думаю, я оплакивал его лишь той ночью, когда его застрелили, и он умирал у меня на руках…"""""

Руки Малдера тряслись, а пальцы судорожно теребили ключи.
Он тронул мышку, направляя курсор на слово "File", чтобы сохранить написанное.
Впервые в жизни он написал и сказал что-то о смерти своего отца вне рамок официального расследования, но его указательный палец не повиновался, и слезы катились по его щекам, как он ни пытался их сдержать.
Он задвинул запятнанную кофе клавиатуру и заплакал, его плечи дрожали, и он обнял их руками. Если бы кто-то видел его в ту минуту, он решил бы, что Малдер уснул.
Но в ту ночь Малдер не оплакивал ни своего убитого отца, ни человека, избивавшего и унижавшего своего сына, ни нераскрытое преступление. Он вообще не хотел плакать сейчас.
Ни человека, позволившего забрать свою дочь. Который, действительно, сделал выбор и позволил исчезнуть маленькому ангелочку вместо него, который никому не был нужен.
Малдер не оплакивал человека, который ни разу не поинтересовался, в какого мужчину превратился его мальчик. Так много упущено. Возможность узнать, кем на самом деле был его отец, кем был он, его сын, и что он мог узнать той ночью. Все было разрушено грязным убийцей.
Он рыдал так долго, что почти не мог дышать. И он остановился.
Фокс Малдер вытер глаза и помотал головой, прогоняя из своего воображения картину крови на кафеле и слова, день за днем прокручиваемые его памятью: "Прости меня".
Он напечатал:

""""Я не знаю, простил ли я его. Я не знаю, могу ли я. Я даже не уверен, за что я должен простить его.
Я ненавижу дерьмовое Рождество"""".

Агент Малдер перечитал написанное. Он выделил курсором весь текст и щелкнул "Delete".
"Личный дневник, проклятое дерьмо" - пробормотал Малдер вслух и снова сел. Ему было плевать, что говорили книги или его психотерапевт - написание этого не избавляло от этой тяжести. Он так и не смог открыть пиццу за эти выходные.
Он знал, что это не было самоцелью.
"Цель состоит в том, чтобы осознать прошлые унижения и оставить позади чувство вины, стыда и ярости", - сказал его врач.
Но это было не просто надругательство или унижение. Все это - побои, похищение Сэмми, слезы отца, молчание матери, которая жила на таблетках, - это стало страшной, гниющей семейной тайной, которая ворвалась в их жизни и разрушила их, и все во благо Национальной Безопасности или чего-то такого же темного.

Малдер почти слышал успокаивающий голос врача в своей голове.
"Если вы не найдете способа смириться и жить с этим, придет день, и все вырвется наружу".
Он имел в виду, что когда-нибудь агент Малдер неадекватно отреагирует на что-нибудь во время расследования, возможно, убьет кого-нибудь, и его карьера будет разрушена.
Малдер шмыгнул носом, набирая телефонный номер. Он вытер нос рукавом рубашки.
"Да", - ответил нежный женский голос.
"Скалли?" Он был удивлен, застав ее дома. Все-таки рождественский вечер… "Что ты делаешь дома в такой день?" Скалли обычно проводила Рождество у матери.
"Как ты узнал, что я дома?" - спросила она с не меньшим удивлением.
"Я не знал. Я просто позвонил наугад".
Скалли знала своего напарника пять лет. Она знала его лучше, чем кто-либо. Может быть, кроме Сэмми.
"Я подумала, что, может, мне стоит остаться дома в этом году. Мне не хочется сейчас притворяться, что все в порядке, понимаешь?" - объяснила она.
Да, он понимал. "Все в порядке?" Скалли всегда была очень близка со своей семьей.
"О, да, но иногда Рождество с семьей, как бы странно это не звучало, не совсем то, что мне нужно. Не сегодня. Хотя двадцать пятого я все же собираюсь домой".
Завтра. "Ничего странного. Послушай, у меня идея. Не пойти ли нам прогуляться? Может, в парк? Свежий снег, слепим ангелов? Ну, ты будешь делать ангелов, а я демонов".
"Ангелов? Ты с ума сошел, Малдер". Она смеялась, но слышала, как он смущенно запинался, и понимала, что это значит. Это было тревожным знаком. Она работала с ним пять лет, и кое-что знала, когда он хотел побыть один или, как сейчас, например, когда он нуждался в ней.
Ей даже понравилась ребяческая идея повеселиться со снегом.
"Ну, так что?" В его голосе чувствовалась тревога. Она была рада, что осталась дома.
"Ладно, согласна. Но ты должен купить мне где-нибудь чашку горячего шоколада".
"А ты знаешь, как трудно найти уютное местечко в канун Рождества?"
"На то ты и специальный агент. Когда встретимся?"
"Я уже выхожу".
"Отлично. Надень свои варежки-и-и…" - пропела она последнее слово.
Он улыбнулся в телефонную трубку и услышал гудки. Возможно, она ждала этого приглашения.
Рождественские гимны доносились из динамика радио, и он положил трубку.
"Займемся-я заговорами-и-и позже-е-е…"

назад

------------------------