«Человек предполагает, а Бог решает,

Когда убить Принца Приливов.»

Пэт Конрой

Глава 1

Есть что-то трагическое в покинутых песочных замках.

Они лежат на берегу - тихо и безжизненно – и ждут свою судьбу, которая приходит в образе прилива. Ни сопротивления, ни возмущения. Ничего, только спокойное смирение перед лицом неминуемой смерти. И хотя нет никакой возможности остановить это нашествие океана на башни из песка, остается чувство печали и сострадание к этим прекрасным сооружениям. Мы стремимся защитить их, мы хотим спасти руины, но не делаем ровным счетом ничего. Мы просто позволяем им раствориться в волнах и исчезнуть с поверхности земли без следа.

Покинутые песочные замки. Одна из самых трагических вещей, которые я когда-либо видела.

Но не самая трагическая.

Не знаю, почему я сейчас думаю об этих эфемерных постройках. Последнее время меня не покидает ощущение, что мой ум устремляется к точке, откуда возвращение невозможно, а может быть, и нежеланно. Потому что пока мой мозг бездействует, я вынуждена смотреть в лицо фактам. Море смыло мой песочный замок. И я это допустила.

Мы допустили.

Небольшие волны пенятся у моих ног, но я едва их замечаю. Меня тянули и толкали всю жизнь. Было время, когда я позволила себе склонить голову перед ветром. Это нанесло непоправимый ущерб моей жизни. И моему сердцу. Я поворачиваюсь к океану и в который раз удивляюсь необъятности Атлантики, ее видимой бесконечности. Как будто я могу влиться в ее тьму, уменьшиться и растаять, как те песочные замки. В конце концов, если время проглотит то, что осталось от моей жизни, почему бы ни смести с лица земли и меня?

Я не пытаюсь придумать оправдание попытки самоубийства и не мечтаю о смерти. Мной владеет та же покорность, что и этими обреченными песочными замками. Я знаю, что никого не заботит, жива я или мертва, и просто жду, когда волны, наконец, заявят и на меня свои права. А до тех пор я буду жить и действовать. Но теперь моя жизнь почти бесцельна. Мне больше незачем стремиться вперед. Нет больше поисков, в которых я участвую. Нет плана, которому я следую. Я двигаюсь наугад, потому что моя истина была украдена у меня, а путешествие было прервано. А без этих жизненно важных вещей я растеряна и опустошена. Они были моей сущностью, а теперь эту сущность у меня отняли.

И если моя жизнь была песочным замком, значит, я - единственная оставшаяся башенка, которая ждет, чтобы море смыло ее. Время всегда будет играть мною и никогда не перестанет надо мной насмехаться. Все остальные постройки разрушены, стены уничтожены океаном. А я… я жду прилива, который заберет и меня. Терпеливо, неутомимо – жду.

И пока жду – вспоминаю.

Вспоминаю жизнь, которая теперь ни что иное, как часть бесконечного прилива.

Как все судьбоносные ночи, эта ночь была спокойной.

Стояла абсолютная тишина, которую не нарушало даже приглушенное бормотание телевизора или радио. Неяркое освещение погружало квартиру в тени и придавало предметам оттенок темной меди. Освещенная этим призрачным светом, на диване сидела женщина, сложив на коленях руки. Она была абсолютно спокойна, а ее поза безупречна: прямые плечи, неподвижные руки. Сидя лицом к камину, она, казалось, созерцала остатки пепла и тлеющие угли, которые были рассыпаны вокруг сгоревших поленьев.

На самом деле Дана Скалли думала о том, что ее жизнь кончена.

Раздался стук в дверь, и она прикрыла глаза. Она знала, кто это был, но не двинулась с места, чтобы открыть дверь. Ее руки сжались, суставы побелели от напряжения.

<Господи, дай мне еще минуту. Всего лишь одну минуту.>

Еще одну минуту перед тем, как ее жизнь улетит от нее на крыльях тысяч черных голубей, уносящих ее во все мыслимые и немыслимые стороны. Всего лишь одну минуточку, а потом к ней вернутся силы.

Посетитель постучал еще раз, и она открыла глаза. Ничего не изменилось. Все осталось прежним. Та же тлеющая зола в камине, та же пыль на полке, та же надоевшая паутина в углу. У нее не хватало роста, чтобы смести ее самостоятельно.

<Надо было попросить Малдера.>

Малдер… Ее глаза почти закрылись снова, кинжал боли снова пронзил ее сердце при мысли о нем. Разорвать ее жизнь на части – вполне выполнимая задача. И она с этим справлялась – до тех пор, пока могла с его помощью вновь собрать воедино осколки.

Но на этот раз снова собрать ее жизнь не удастся.

Еще один стук, перешедший в осторожное царапанье по двери. Странно, почему он до сих пор не начал волноваться и звать ее по имени. Вздохнув, она подумала – сколько раз ей еще представится возможность услышать, как он произносит «Скалли» своим великолепным сильным голосом, наполненным такими глубинами и оттенками смысла, что это просто невозможно описать. Голосу Малдера, неуловимо соблазняющему, шепчущему около самого ее уха, проникающему ей под кожу с быстротой любовного эликсира, было немыслимо противостоять. Когда он произносил ее имя этим интимным шепотом, она воспринимала его голос всеми органами чувств, впитывая каждую его грань.

Потерев пальцем тонкую переносицу, Скалли снова подумала – как ей удастся выжить без бархатного голоса Фокса Малдера.

Снова раздался стук, тихий, тоскливый, замерший на последнем ударе. Скалли знала, что он молча ждет за дверью. Ждет со страхом. Она поднялась с места, бессильно опустив руки вдоль тела, и покачнулась. Совсем как маятник, который раскачивается из стороны в сторону без цели и веса. Чувствуя, что двигается словно на автопилоте, она приблизилась и оцепенело взялась за дверную ручку. Потом наполовину повернула ее – и остановилась. Осознание происходящего камнем легло ей на грудь.

<В последний раз твой напарник наносит тебе визит в три часа утра.>

Кто-то другой, может быть, и рассмеялся бы. Но Дана Скалли просто приняла это, и ее лицо застыло. Словно судорога боли, сжавшая сердце, исказила ее черты. В отчаянии она сделала попытку – запомнить этот момент, удержать, сохранить в воспоминаниях, пока он еще длится. И осознала, что уже слишком поздно. Приговор вынесен. Но даже и без него, безапелляционно подтвердившего слова Малдера, то чувство ежедневного хаоса, который был ее жизнью, пропало. И она пропустила этот момент.

Прислонившись к дверному косяку, она медленно повернула ручку.

Она знала, что это будет он. И вот он стоит в коридоре – высокий, худой, растерянный.

<Не смотри на него. Все погибло, если ты посмотришь ему в лицо.>

Скалли рассматривала его – всё, кроме лица, - тщательно запоминая каждую деталь. Белый манжет, выглядывающий из-под темной высококачественной ткани его пиджака. Красивые, тонкие кисти рук. Неровные ногти, обкусанные от волнения или во время размышлений. Складка на брюках, окружающих его стройные ноги и дающих много свободного пространства, особенно в области его несколько узловатых коленей. Узкие элегантные ступни, не казавшиеся большими в сочетании с его длинными ногами. Разноцветный галстук, на этот раз оказавшийся не настолько диким, как прежние варианты, но по-прежнему способный несколько смутить неподготовленного человека… О, ей будет не хватать этой потрясающей смеси формы и цвета.

Ее жадным глазам стало нечего поглощать. Ей некуда было больше смотреть. Тогда она подняла взгляд к его лицу.

Она знала.

О, Господи, она знала.

И он знал, что она знала, потому что увидел, как медленно и тяжело опустились ресницы на ее щеки.

Глаза Скалли снова открылись. Потемневшие и печальные, они смотрели ему в лицо. И в глубине золотого, янтарного и зеленого она прочитала ответ. И свое проклятие. Никогда раньше она не видела Фокса Малдера таким опустошенным.

Опустошенный. Вот единственное определение, которое она могла сейчас подобрать для своего напарника. Отчаяние, опустошение, полное и окончательное разрушение – все это поселилось в его сердце, и он был отмечен всеми этими знаками. Он смотрел на нее огромными от отчаянья и горя глазами. И она уже знала, что их жизни разбиты вдребезги. И что этого нельзя исправить. Печаль, которая, казалось, впиталась даже в поры его кожи, втянула ее, и она заставила себя задержаться в этом мгновении, остановив время, теряя чувство реальности или последствий…

Но он нарушил это ощущение.

- Скалли… - прохрипел он.

И странно - она снова подумала о звуке его голоса. То, что она когда-то сравнила с настоящей радугой журчания и грохота, было теперь клочком разорванного атласа, хриплым от душевной боли, переполненным страданием. Она с тоской направилась к дивану, словно сквозь туман узнавая окружающее и даже не чувствуя, что ноги несут ее туда. Она села на диван в том же состоянии отстраненного оцепенения, и ее глаза закрылись сами собой.

- Именно этого мы и ожидали, не так ли, - произнесла она тихо. Ее спокойствие не было вымученным. На мгновение Малдеру показалось, что он никогда не видел ее такой спокойной, такой отрешенной. Но потом он увидел, что она далека от спокойствия. Только ее внешняя оболочка оставалась целой, потому что он расслышал в ее голосе глубоко затаенную разгадку души Скалли.

- Скалли, не надо… - прошептал Малдер. Она зажмурилась, ощущая жгучую боль от подавленных слез. В его голос не прозвучало никакой ласки, напротив – только опустошенность и смирение. Он умолял ее не заставлять его произносить слова, и это тронуло ее.

- Мы можем никогда больше не увидеться. В этом вся суть, не так ли? – Она не почувствовала, не расслышала, как сломался ее голос на последнем слове. Но Малдер расслышал. Малдер расслышал дрожь в ее негромких словах и почти согнулся пополам от скручивающей боли, охватившей всю его душу. Он уперся лбом в дверной косяк, и слезы повисли у него на ресницах, несмотря на попытки сдержать их.

- Да, - прошептал он и услышал ее длинный, дрожащий вдох, который осторожно двигался по узкой грани между вздохом и всхлипом.

Уронив руки вдоль тела, Малдер, казалось, раскачивался на пороге, как в безвоздушном пространстве. Скалли смотрела на него. Он выглядел, как потрепанная марионетка. Скорее всего, это описание идеально подходит им обоим. Две куклы, которых дергали за ниточки их общей правды и поиска, а когда эти ниточки оборвались, и не стало кукловода, они нерешительно и беспомощно закачались на ветру без всякой цели. Словно на виселице, поначалу глухие и слепые, а потом все более ясно осознающие свою судьбу.

Малдер начал соскальзывать вниз, а потом скорчился на полу, закрыв лицо ладонями, словно опустив занавеску из плоти. Больше никогда. Он больше никогда ее не увидит. Всё было разрушено, всё исчезло в мгновение ока. Как дети, ничего не видя, они брели к факелу истины, терзаемые его усиливающейся раздвоенностью, а когда попробовали до него дотронуться - были обожжены и обуглены его грубой и уродливой подлинной сущностью. Они были наивны в своем желании потрогать его, подержать, поверить, что он был прекрасен и не таил опасности.

Теперь их поступки повлекли за собой последствия, и им придется отказаться от всего.

Малдер поднял голову и снова прислонился к дверному косяку. Он взглянул на потолок, заметил паутину в углу. В ней паук собирался съесть только что пойманную муху, и Малдер отвернулся.

- Всё кончено, не так ли? – прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Ни к Скалли, ни к себе, ни к мухе, которую пожирал паук. Если бы Малдер все еще верил в Бога, может быть, он говорил бы с Ним. Хотя у Малдера было чувство, что если бы Бог существовал, он мало что смог бы ему сказать.

Скалли посмотрела на человека, безвольной куклой сидевшего на полу ее квартиры.

- Что мы будем делать?

Он чувствовал, что она смотрит на него, но не мог заставить себя поднять голову, чтобы встретить ее взгляд. Нет, не сейчас, когда он собирается сказать то, что вынужден сказать.

- Завтра я подам Скиннеру прошение об отставке, – произнес он медленно, - и письмо с согласием на закрытие The X-Files. Я бы мог просто попросить о переводе, но так будет безопасней. Так что в этом смысле Они не смогут меня ни в чем заподозрить. А после этого я на некоторое время уеду куда-нибудь, чтобы обдумать следующий шаг. Ну, ты понимаешь… Сообразить, что делать дальше.

- Куда? – спросила она, и он покачал головой.

- Пока не знаю, - ответил он. – Но… я буду знать. – Он сглотнул. – Это не самое трудное. - Нет, это не было самой трудной частью. По сравнению с тем, что он собирался сказать дальше, это было самой легкой вещью в мире. – Скалли, они знают нас. Они знают, что если мы вместе…

- Мы можем никогда больше не увидеться. Никогда. – Закончила она.

Никогда. В этом слове была такая безысходность и запрет – запрет на столь многое. Звук ее имени на его губах или прикосновение ткани его пиджака к ее щеке. Простые, обыденные вещи, которых слово «никогда» лишало их. Их права, их взаимосвязь были уничтожены этим словом. Скалли с горечью отвернулась.

- Отказаться от The X-Files, от нашей работы, а теперь и друг от друга, - сказала она резко, и Малдер посмотрел на нее, заметив, как на ее лице проступает гнев. – Полная покорность, да, Малдер? Принять свою судьбу и отказаться от всего?

На ее щеках виднелись дорожки от слез, и Малдер проследил за ними глазами, зная, что она плачет бессознательно.

- Ты знаешь, что они сделают, Скалли, - пробормотал он тихо. Это было больше для нее, чем для него. Если бы он не был настолько поглощен тем, чтобы контролировать себя, он бы взорвался каскадом неистовых, судорожных рыданий. – Они начнут с наших семей, с наших друзей и разорвут наш мир на части перед тем, как в результате убить нас.

- И что, предполагается, что мы просто вручим им наши жизни на блюдечке с голубой каемочкой? – Скалли почти выплюнула в него эти слова. – На этот раз мы подошли так близко! Если бы мы просто продолжали идти…

- Скалли, мы были не просто близко. Мы достигли цели. И мы были сожжены за это. – Снова повернувшись к пауку и его наполовину съеденной мухе, Малдер продолжил. - Нас загнали в ловушку, а теперь потихоньку истребляют.

Что более достойно: бороться до самого конца - или уступить с самого начала? Что лучше? Что хуже? В такой ситуации не может быть правильного и неправильного ответа. Изящного способа проиграть для них сейчас не существует. Стиснув руки, Скалли прижала кулак к губам, пытаясь хоть как-то контролировать свое падение и держать себя в узде. Она не должна направлять обуревавший ее гнев на Малдера. Дело не в нем. У нее были собственные стандарты жизни, которых она хотела придерживаться, собственное мнение о себе. И вот теперь, сдавшись своим врагам, молчаливо вывесив белый флаг, она чувствовала, что предает себя.

- Значит, мы проиграли, - пробормотала она. – Отреклись от наших жизней, отказались от нашей работы и нашего времени. Просто растворились в пустоте. Мы согласились на все их требования без всяких условий. И вот теперь, когда мы отдали всё, что у нас было, может быть, всего лишь может быть, нам будет позволено жить. – Покачав головой, она почти улыбнулась, но болезненное воспоминание о том, что произошло, все еще терзало ей сердце. – Мы проиграли.

Малдер медленно поднял голову и посмотрел на нее. В течение последних пяти лет он видел, как она борется. Дана Скалли – не тот человек, который так просто сдается. Он никогда не видел, чтобы она отказалась от чего-то, во что верила. А теперь он говорит ей, что отказ - это ее единственная возможность. Новый приступ боли почти заставил Малдера снова отвести взгляд, но его остановило зрелище, которое собой представляла Скалли. Голова склонена под тяжестью поражения, глаза прикрыты от усталости и горечи, Если он и хотел кому-то причинить боль - Скалли была последним человеком в этом списке. И она также была последним человеком, которого он когда-либо хотел покинуть.

Уже тысячу раз до этого он готовился жить без нее. Когда The X-Files были в первый раз закрыты. Когда она была похищена. Когда они были так безжалостны друг к другу. Когда она умирала от рака. Когда она была готова бросить всё… Но на этот раз все было по-другому. На этот раз именно он давал им неопровержимые факты, и только себя он мог винить. Если бы он хотел отомстить, он мог бы направить свою ненависть на себя. На этот раз именно он должен был отпустить ее.

И он не мог этого сделать.

Черты ее лица, контуры ее тела начали расплываться и переплетаться, закручиваясь в безумном калейдоскопе цветов и линий. Приглушенный кармин ее волос, впитавший невероятное количество оттенков, начал перемешиваться с арками ее тонких темных бровей, Совершенная белизна ее кожи начала тускнеть от неяркого персикового цвета ее блузки. И как только она превратилась в сочетание светло-вишневого и кремового, сердце Малдера сжалось от невыносимой мысли: он никогда больше не увидит эту женщину. Нет, это невозможно. Должен быть выход, что-то, что позволит ему удержать ее при себе…

И вдруг его осенило. Малдер медленно поднял голову. Одна идея робко сформировалась у него в голове, разрастаясь и обретая форму возможности и перспективы.

- Скалли… - пробормотал он, и она взглянула на него похожими на сапфир, потемневшими от страдания глазами. – Я знаю, как победить в игре.

- Что-что? – спросила она озадаченно. Он взволнованно поднялся на ноги, широко открыв глаза, захваченный появившейся мыслью.

- Когда отец умер, он оставил матери дом на берегу в Южной Каролине, - заговорил Малдер дрожащим голосом. – Она сдала его одной семье, так что дом оформлен на них. Но у нашей семьи есть право – если хотим, мы можем один раз в год приезжать в этот дом и проводить там неделю. Мать этого не делает, потому что последнее время не слишком хорошо переносит поездки.

Изогнув бровь, она повернулась и посмотрела ему в лицо. В его глазах горело прежнее пламя, искрясь и сверкая обычным жаром, который всегда охватывал страстью их обоих. Она была благодарна, что ей довелось увидеть это еще раз. Она не хотела забывать этот огонь, присущий человеку, которого она должна скоро покинуть.

- Что ты имеешь в виду? – спросила она, все еще завороженная темным зелено-карим адом в его глазах.

- Это частный берег, совершенно безопасный, и никому нет дела до того, что мы там были, - ответил Малдер. Он теперь ходил взад-вперед, как всегда делал, когда был сильно взволнован. – Ни у кого нет доступа на этот остров, охрана очень хорошая… Это может сработать, Скалли, это может сработать.

Она не знала, о чем он думал, но его воодушевления было достаточно, чтобы заинтриговать ее.

- Что может сработать?

Широкими шагами он пересек комнату и, улыбаясь, сел рядом с ней на диван. Это не была одна из его ярких, блестящих улыбок, но и этого было достаточно, чтобы принести ей некоторое утешение.

- А что, если бы мы попробовали переиграть игру? Что если на одну неделю в году мы могли бы встречаться в доме на пляже на острове Сиброк? Всего лишь на неделю, а потом мы бы возвращались по домам?

Предложение было рискованным. Предложение было опасным. Если Они когда-нибудь узнают об этих тайных встречах, последствия будут губительными. Они начнут с их семей, потом доберутся до друзей, а потом разделаются с Малдером и Скалли. Одна украденная неделя может стать гибельным делом, о котором они будут сожалеть до конца дней своих.

Но если не будет этой недели - она никогда его больше не увидит. Глядя в лицо Малдеру, она постаралась спокойно осмыслить факты. Если честно – сможет ли она выжить без него? Неужели никогда больше не увидит этот роскошный, приглашающий рот с восхитительной нижней губой? Никогда не увидит этот особенный непропорциональный нос? Никогда не увидит, как длинные ресницы касаются его щеки, когда он спит, или как прядь темных волос соблазнительно падает на его бровь? Сможет ли она жить без Фокса Малдера?

Их встречи будут абсолютно эгоистичными. Никакой пользы от этой украденной недели не будет. Они не могут обсуждать работу, строить планы или вернуться к своим старым играм в полицейских и воров. Ничто и никогда уже не будет таким, как раньше. Ничто не поможет им снова начать хоть как-то сопротивляться. Но это по-прежнему будут «они». Малдер будет реален для нее. Он не превратится в туманную память о человеке, которого она когда-то любила, а потом по глупости потеряла. И возможно, в эту украденную неделю она сможет любить его так, как ей необходимо.

Ей необходимо его время. Ей необходим «он». В результате к этому всё и пришло. Она могла умереть за него и умерла бы. Но вопрос в том – могла ли она заставить всю свою семью умереть за него?

- А как же наши семьи, Малдер? – спросила она, встретив его взгляд и не отводя глаз. – Что с ними будет, если нас поймают?

Он взял ее руки в свои, и она почти сломалась. Она не могла этого сделать. Не могла отказаться от его прикосновений. От тепла его красивых загорелых рук…

- Я могу отказаться от The X-Files, - прошептал он, и страдание в его перехваченном болью голосе передалось и ей. – Я могу отказаться от Саманты. Я могу отказаться от истины. – Его голос прервался, почти разбился вдребезги, но это была просто пауза. Кончиками пальцев правой руки Малдер провел по ее подбородку, по щеке, и она вздрогнула от задумчивой легкости его прикосновения. – Но я не могу отказаться от тебя. – Он хотел сказать что-то еще, но смог издать только сдавленный звук. Ее собственное страдание было таким же, как его, и она закинула голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Он сглотнул, прежде чем попытаться заговорить снова. – Я не… - И не смог продолжать. Ему и не надо было. Она и так знала. Знала очень хорошо.

Он наклонился к ней и прижался гладкой щекой к ее щеке. Его темные волосы чуть касались ее переносицы, и она глубоко вдохнула его приятный, едва уловимый запах. Запах Малдера был невероятно знакомым – некая интригующая комбинация из шампуня, коричной жвачки и только что полученного из химчистки Армани, Все вместе создавало манящий, нерезкий запах, который принадлежал только ему. Возможно, это был даже не сам запах, а просто ее тяга к Малдеру, которая заставляла ее думать, что только она ощущает этот запах. Скалли почему-то знала, что только она способна уловить этот аромат. Она хотела бы законсервировать его в бутылки и хранить. Просто на память.

Просто чтобы помнить его человеческую сущность.

Он не должен молчать. Он должен договорить то, что ему необходимо сказать. Но слова застряли в плотном комке страдания, перехватившем его горло. Она медленно отодвинулась от него, а потом, сдерживая слезы, обняла его, сплетя пальцы у него за спиной, этими прикосновениями разговаривая с ним. Она прижалась щекой к его щеке с силой, которую он понял. Она хотела впечатать его в свою память, точно так, как хотел сделать и он. Запомнить всё, что было ею, познать ее сердцем.

- Какая неделя? – прошептала она. И он снова почти сломался при мысли об этом. Благодарю тебя, Господи! Она соглашалась. Она согласилась. Одна неделя. Одна неделя, когда она будет с ним – в его объятиях, в его постели, в его глазах и в его душе. Одна неделя в году, которую он проведет с единственным человеком, без которого не может жить. Эта мысль казалась невозможной. Но разве возможно представить себе жизнь без этой недели? Какой крохотный кусочек времени - и какой тонкий ломтик рая…

- Я свяжусь с тобой, - пробормотал он, обхватив руками ее тонкую талию и прижимая к себе. – Это опасно, ты ведь знаешь…

Он давал ей еще один шанс – отказаться, с легкостью выбраться наружу, хотя на самом деле именно этому единственному решению у нее не хватало самообладания противостоять. Несмотря на весь ее самоконтроль, она ни за что не смогла бы отказаться от семи ужасно коротких дней. Она не могла сказать нет. Чему угодно, только не этому.

- Гораздо опаснее этого не делать, - пробормотала она. Он еще крепче обнял ее, словно хотел растворить в себе и сделать их навеки неразделимыми. Словно мог соединить ее с собою так, что невероятная несправедливость никогда не оторвала бы их друг от друга. Малдер знал, что такое желание невыполнимо. Его единственное желание. Всё, чего он хотел. Пожертвовать истиной, пожертвовать своим поиском, пожертвовать собственным миром, но сохранить эту женщину.

Но и в этом ему было отказано.

- Скалли, - прошептал он, и она закрыла глаза.

- Да?

- Сделай мне одолжение.

Она сглотнула.

- Что угодно.

Он облизнул сухие губы, чувствуя снова подступающие слезы, и уткнулся носом в ее мягкие волнистые волосы.

- Я… не прогоняй меня домой сегодня. Не заставляй меня уходить.

Едва удержав сдавленный всхлип, Скалли снова сглотнула.

- Оставайся.

Она помогла ему есть, а потом они легли рядом, сплетясь телами на узком диване. Он опустил голову ей на грудь, а она прижалась щекой к его темным волосам. Руки крепко сжаты, объятия неразрывны. Поэма золота и фарфора, сочетание медного и кипенно-белого.

Никто из них не спал в эту ночь.

Никто из них не плакал.

И никто из них не пошевелился, боясь потерять время.

Глава 2

Аэропорт не выказывал никакого уважения к человеку, стоявшему у ворот Дельта. Он был для него незнакомцем. Какое ему дело до важности и значимости его путешествия? И когда все формальности были выполнены, Малдер оценил, что он никого здесь не интересует. Он много раз вылетал из этого аэропорта. Ел плохую аэропортовскую еду. Сидел на неудобных аэропортовских стульях. Но этот последний вылет отличался от всех предыдущих. Раньше она всегда сидела рядом с ним. Печатала отчет о командировочных расходах. Просматривала результаты медицинских исследований. Обсуждала текущее дело над тарелкой невкусных макарон. Дразнила его за неспособность усидеть на жестком пластмассовом стуле.

Дана Скалли стояла рядом с ним – и думала о том же самом. Не смотрела ему в лицо из страха самой потерять контроль и устроить сцену посередине аэропорта. Вместо этого она еще раз проверила его багаж, легко проведя большим пальцем по строчке на багажной табличке – словно потрогала его небрежный почерк. И нежно улыбнулась. Она уже по нему скучала. Чернила померкли там, где он вычеркнул свое имя, когда много лет назад случайно сделал орфографическую ошибку, а табличка пожелтела от интенсивного использования и времени. Это его единственная дорожная сумка. А еще портативный компьютер. Ей был известен пароль на вход в него, а также его содержимое. Она знала, в каких папках хранились отчеты об НЛО и теории заговоров, а в каких – его ‘секретные’ картинки.

Она знала о нем всё – его сущность и его секреты. И вот теперь она должна сказать ему 'прощай’ - и смотреть, как ее жизнь улетает на рейсе Дельта 2032. Билет до Привиденса. Обратный вылет не планируется.

Не возвращаться.

Не оглядываться.

И одна неуверенно намеченная неделя уединения.

Они стояли среди сотен людей, но у них было ощущение, словно они одни. Как обычно - Малдер и Скалли против всего мира. Как в прежние времена. Он отвернулся, не желая сосредотачиваться на боли, которая ела его изнутри. Рвущая, иссушающая боль, опустошавшая его сердце. Если он посмотрит на нее, если осмелится сфокусировать свое внимание на ней - этот хищник по имени ‘отчаяние’ схватит его своими когтями и никогда не отпустит. С трудом сглотнув, он покачнулся с пятки на носок. Его движения были беспокойными, а она… она оставалась совершенно неподвижной.

<Смотри на его ботинки. Запомни, как они изношены. Когда он нервничает, то покачивается на месте, как ребенок. Запомни это. Смотри на его рубашку. На нем сейчас костюм, хоть он отправляется не в деловую поездку. Это Малдер, настоящий Малдер. Скорее всего, он сделал это по привычке, а не из педантичности. Запомни этот костюм. Ряд пуговиц безупречен, только одна ниточка торчит. Надо бы ее обрезать. Он сделает это. Он всегда придает такое значение своей одежде… И этот костюм – в тонкую полоску – твой любимый…>

Эти мысли и воспоминания проносились у нее в голове, возникали в сердце, а она пыталась запомнить тысячи разных малдеризмов сразу - маленьких особенностей, которые делали его самым сложным человеческим существом из всех, которых она когда-либо видела. У нее уже был миллион разных черточек – чтобы создать в памяти его каталог. И очень мало времени – всего 15 минут до того, как будет объявлена посадка на его рейс. И он уйдет. У нее было всего лишь 15 жалких минут, чтобы запомнить все богатство и разнообразие одной драгоценной человеческой личности, и Скалли начала нервничать.

Тишина не была невыносимой, но времени оставалось мучительно мало. Каждая секунда уносилась прочь, как испуганная колибри. Он должен был нарушить молчание, должен был услышать ее голос, но когда он открыл рот, чтобы заговорить, это сделал кто-то еще.

- Агент Малдер. – Помощник директора Уолтер Скиннер, безукоризненно выглядевший в своем безупречном костюме, который давно стал его униформой и воплощением авторитета для Малдера. Удивленный, Малдер пожал руку своего босса <вернее, бывшего босса>.

- Не ожидал увидеть вас здесь, - сказал Малдер, и Скиннер нерешительно улыбнулся.

- Я четыре года защищал вашу задницу и подумал, что это всего лишь логично, что я вас провожу, - объяснил он. – Все Бюро по-прежнему в шоке от вашей внезапной отставки. – Он нахмурился. – Так же, как и я.

Малдер поморщился. Скалли тоже. Не было никакой возможности объяснить причины их внезапного исчезновения, да и не могло быть. Если они попытаются описать всю глубину и длительность их трагедии – это только причинит вред Скиннеру, чего ни одни из них не хотел.

- Личные причины, - сказал Малдер насмешливо, и Скалли опустила голову.

<Запомни, как развязался шнурок на его ботинке…>

Вздохнув, Скиннер посмотрел на Скалли, и она почувствовала напряженность его взгляда.

- Я огорчен, агент Скалли, что вы решили последовать за своим напарником. Да и все в Бюро огорчены вашим и его уходом.

Малдер почти рассмеялся.

<Да, чертовски огорчены, что потеряли двух самых дорогостоящих агентов в истории ФБР.>

- Бьюсь об заклад, бухгалтерия устроила вечеринку, - сказал он сухо, и Скалли коротко, невесело усмехнулась. Скиннера, похоже, эта реплика не развеселила, хотя Скалли подумала, что даже если ему и было смешно, он никогда бы этого не показал.

Внезапно она пожалела, что никогда не слышала смеха Скиннера.

- Ну, я просто решил заехать сюда, чтобы сказать, что вы оба можете получить наилучшие рекомендации от Бюро и от меня лично. И я хотел пожелать вам обоим успеха в том, чем вы решите заняться. Мне было приятно с вами работать, агенты. – Он пожал руку Малдера, потом Скалли и отвернулся.

Скиннер уходил, не оглядываясь. Он собирался сделать прощание коротким, и у него были на это свои причины. Он знал Фокса Малдера, он знал Дану Скалли. Им не нужны были свидетели той сцены, которая должна была вскоре последовать, а Скиннеру совсем не хотелось видеть их расставание.

- Начинается посадка на рейс 2032 «Вашингтон – Провиденс»… Все пассажиры первого класса…

Глубоко вдохнув, Скалли почувствовала, как внутри у нее все сжалось, и повернула голову в сторону объявления, а потом взглянула на своего напарника.

- Похоже, пора, - прошептала она, пытаясь говорить небрежно или хотя бы нейтрально – не для него, а для себя.

- Да, - прошептал он срывающимся голосом.

Она судорожно вздохнула – ее грудной клетке отчаянно не хватало еще одного вдоха - и ее сердце яростно забилось от мысли, что она теряет его.

- У тебя есть билет? – спросила она. Она делала так всегда, чувствуя себя защитницей неощутимой души Малдера в тот момент, который вполне может оказаться последним. Он кивнул, показав ей посадочный талон.

- К сожалению, - сказал он, и она почувствовала, что от этого тоскливого ответа слезы начали наворачиваться ей на глаза.

<Запомни, как дрожат его веки…>

Она вздохнула, отвернулась и посмотрела в другую сторону - вслед уходящему Скиннеру, длинный плащ которого смотрелся темным пятном на фоне толпы.

- Как ты думаешь, что Скиннеру известно обо всем этом? – спросила она, уцепившись за работу, как за возможность отвлечься от бушующих эмоций.

Он вдохнул, радуясь более спокойному направлению беседы, и пожал плечами.

- Кто знает, что известно Скиннеру, кроме него самого? – ответил он. – Надеюсь, что для его же собственного блага он совершенно не представляет, почему мы уволились из Бюро.

Она покачала головой, знакомым жестом приподняв бровь, и его сердце сжалось от воспоминаний.

- Он должен что-то знать, Малдер, - сказала она. Мягкость, с которой она произнесла его имя, заставила его поморщиться. Никто не произносил его имя так, как она. Никто не заставлял слово ‘Малдер’ звучать так сокровенно. Никто и никогда не произнесет это имя снова. Он очень любил, как она его произносит. – Если бы он ничего не знал, он должен был бы задать вопросы в тот момент, когда мы подали в отставку.

Малдер усмехнулся.

- Скалли, думаю, что, услышав причины, которые мы привели, он должен был бы в любом случае задать вопросы.

Она кивнула и прикрыла глаза от прилива воспоминаний. Малдер наклонился, сократив расстояние между ними, и с удивлением увидел, что ее лицо напряглось. Похоже, она сдерживала слезы.

<Запомни, как меняется его голос, когда он стоит так близко…>

- Скалли…

<Он становится таким доверчивым…>

- Если бы Скиннер что-то знал…

<Таким интимным…>

- Он бы уволился вместе с нами.

Она хотела еще что-то сказать, но громкоговоритель вдруг ожил, разразившись шуршанием и треском.

- Продолжается посадка на рейс 2032 «Вашингтон - Провиденс» без пересадок…

<Вот опять.>

Они были настолько поглощены этим последним разговором – последним обрывком страстной и резкой беседы, последней битвой умов, последней схваткой сарказмов… а теперь… теперь он собирался уходить. Его сердце сжалось, потому что он вдруг осознал - не будет больше этих пылких и умных диалогов с напарницей <бывшей напарницей>. Не будет больше Даны Скалли. Ничего не будет, пока не настанет эта единственная благословенная неделя, пока не случится эта заветная встреча между ним и единственным человеком на земле, в котором он когда-либо по-настоящему нуждался.

Со сжавшимся сердцем и болью в груди Малдер повернулся к ней лицом, испытывая приступ дурноты. Не то чтобы его вдруг затошнило или он почувствовал отвращение. Нет. Скорее, причиной было душевное страдание и неспособность постичь факт, что он собирался покинуть ее. На ее лице появилось подобие слабой улыбки, и он чуть не задохнулся, сдерживая слезы, когда увидел боль, исказившую ее черты.

- Пора, - прошептала она хрипло. – Ты… ээээ… будь осторожен, хорошо?

<Пожалуйста, Малдер, не смотри на меня так… я этого не выдержу… мне невыносима мысль, что я запомню тебя таким – опустошенным человеком с разбитым сердцем…> Отчаяние, которое она помнила с прошлой ночи, снова поселилось в его глазах, затемняя их до сумеречного темно-шоколадного цвета со слабыми вкраплениями оттенков оливкового.

- Хорошо, - прошептал он.

Подняв руку, она провела ладонью по его плечу, ее пальцы пробежали по гладкой ткани его костюма. Ей бы нужно было дотронуться до него раньше, сделать это много веков назад, потому что теперь он уходит. Пять лет она была рядом с ним – и отрицала свои чувства. Пять потерянных лет, потому что теперь он собирается оставить ее. Пять лет, которые она могла бы прожить по-другому. Однажды она сказала ему, что не изменила бы ни одного дня. А теперь она хотела изменить пять лет.

Он притянул ее к себе, обнял, окружая ореолом своего тела, прижался подбородком к ее макушке, уткнувшись губами в ее волосы. Малдер жаждал запомнить вкус ее волос, унести его с собой туда, куда он собрался отправиться, - просто для того, чтобы сохранить в своей памяти маленький кусочек восхитительной Скалли. Все вокруг менялось слишком быстро, все рушилось слишком точно и стремительно. И вот теперь они стояли среди руин, готовясь нанести последний удар.

Сдерживая слезы, Скалли прижалась лицом к его груди, чувствуя щекой его неровное дыхание. Она знала, что и ему было трудно, отчаянно трудно, почти невыносимо. Разорвать все прочие связи оказалось сравнительно легко, но когда речь шла о них самих - всё вокруг рушилось.

- Заканчивается посадка на рейс…

Она отстранилась первой, вовсе не желая, чтобы он опоздал на самолет, но внутренне умоляя его остаться, и вздрогнула, ощутив дыхание успокоения.

- Веди себя хорошо, - почти пошутила она сквозь слезы, и он выдавил смех - сдавленный, безумный звук, в котором совсем не было юмора. Она тоже чувствовала себя именно так, а потом оба неуверенно улыбнулись.

- Я лучше пойду, - сказал он тихо, и она быстро кивнула.

- Иди.

Наступила длинная пауза. Ее ум проносился сквозь тысячи разных воспоминаний о нем – о том, как она говорила ему ‘пока’ перед тем, как он шел допрашивать свидетеля или отправлялся ловить серийного убийцу. Всё так небрежно – в расчете на его возвращение, как будто это было гарантировано страховкой. А теперь не будет возвращения. Есть только слабая вероятность воссоединиться на одну неделю в году. И у нее никогда больше не будет с ним этих необязательных моментов. Полные надежды телефонные звонки, в шепоте которых крылось более глубокое значение, редкое объятие, воспевавшее возможности… А теперь от нее ждут, что она просто откажется от этих возможностей, забудет эти значения - и позволит ему уйти.

Импульсивно – ведь это последний способ соединиться с ним - Скалли поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, ощутив губами гладкую поверхность его кожи.

- Я люблю тебя, - как бы между прочим сказала она, и поцелуй был мягким и легким - из тех, что не длятся долго. Его сердце заколотилось в груди от ее слов, он наклонился и быстро коснулся губами уголка ее рта – дружеское прикосновение, если бы не дрожь в его голосе.

- Я тоже тебя люблю.

Был еще один момент тишины, а потом все распалось на части.

Их рты слились в смятении безумия, дико и бессовестно впились друг в друга, а руки заскользили по их телам. Ее язык столкнулся с его языком. Их разумы были такими же неприрученными и возбужденными, как их тела, стремясь запечатлеть в памяти каждое ощущение, чтобы вспоминать потом. Поцелуй был отчаянным, всепоглощающим, а их руки странствовали везде, не желая пропустить ни одной детали, не желая забыть прикосновение, больше всего боясь упустить те немногие секунды, которые им осталось провести вместе.

И когда их губы, наконец, оторвались друг от друга – полились слезы. Они текли по ее щекам, когда она неистово погрузила пальцы в мягкие завитки волос у него на затылке. Они повисли на его ресницах, когда он восхищенно гладил ее волосы. Они скатывались с ее щек, когда она сосала мочку его уха, слегка покусывая плоть зубами. Они остались на его виске, когда он коснулся губами ее шеи, задев языком цепочку.

Едва не задохнувшись, она почувствовала его усиливающуюся твердость, толкающую внутренность ее бедра, почувствовала тепло его эрекции сквозь разделявшую их одежду - и выгнула спину, чтобы дать ему лучший доступ – больше прикосновений рук и больше ласк.

<Ты устраиваешь сцену, Дана,> - проворчал ее внутренний голос.

<Да,> - подумала она отчаянно и застонала, когда его рука нашла ее грудь и принялась энергично ласкать, <и это последняя сцена, которую нам суждено устроить.>

Чувства Малдера вырвались за рамки контроля. И он слепо бросился на поиски. Она была нужна ему, вся, целиком, чтобы он мог запомнить все запретные зоны, о которых так долго мечтал, а теперь хотел воплотить эти сны в жизни до того, как оставит ее. Он хотел провести кончиками пальцев по внутренней стороне ее бедер, коснуться бледной нежной кожи. Он жаждал покрыть поцелуями ее мягкие кремовые груди. Она нужна ему, ему необходимо быть с ней. И он не мог уйти сейчас. Нет еще, только не сейчас …

Стюардесса дотронулась до его плеча, и Малдер, не желая видеть женщину, прерывавшую это первое и последнее прикосновение, закрыл глаза, еще крепче обнял Скалли и прижался губами к ее волосам. Если бы он только мог запомнить каждую прядь корицы и золота, легко касавшуюся его щек.

- Сэр, если вы хотите улететь рейсом 2032, это ваш последний шанс, - сказала стюардесса. Она чувствовала себя неловко, что вынуждена прерывать прощание этих двоих.

Малдер остановился. Это и был его последний шанс. Это был ИХ последний шанс. Последний шанс для него не уехать, а остаться. Вот самое последнее решение, которое он должен принять, - и последняя возможность отбросить все ненужное в сторону и остаться в теплом, блестящем кольце ее рук. Если он решит не ехать на Род-Айленд, он может продолжить это, закончить это - и остаться с ней.

Но если он останется, тогда его семья, его друзья и в конечном итоге Скалли умрут.

Это был его Суровый Вердикт. Его Уловка-22. Страданием закончится любой выбор, просто страдание будет иметь другое воплощение, насыщенность и временные рамки. Самолет вот-вот взлетит, времени нет. Малдер посмотрел ей в глаза, взглядом умоляя ее помочь ему сделать выбор.

Теперь наступила ее очередь проявить выдержку. Ее очередь собраться с силами, укрепить стены и продемонстрировать мудрость и отвагу. Результатом всего этого неизбежно будет разбитое сердце. Они снова заняли свои места и возобновили свои прежние роли, которые им предстоит сыграть еще один раз перед тем, как занавес опустится и свет погаснет. Она была здравомыслящим, практичным и благоразумным человеком, а Малдер был диким, порывистым и пылким. Она могла сколько угодно противиться этой роли, испытывать отвращение и ненавидеть ответственность – но она знала, что должна сделать.

С напряженной улыбкой она коснулась его волос <запомни его волосы>, осторожно погладила густые каштановые пряди и облизнула губы перед тем, как заговорить. Она все еще ощущала на губах его предыдущий поцелуй и надеялась, что это ощущение не ослабеет и не исчезнет со временем.

- Тебе надо идти, - собрав всю свою смелость, сказала она сильным и уверенным голосом. – С тобой все будет хорошо… Но ведь мы должны сделать это, правда?

Он знал, что других вариантов нет. Он должен оставить ее, должен отказаться от нее, по крайней мере, физически. Эмоционально, духовно это было для него невозможно. Она вошла в его плоть и кровь, струилась по его венам. Скалли была гобеленом, впечатанным в его кожу, настолько крепко переплетенным с его существом, что этого уже нельзя было изменить. Они стали произведением искусства, которое неподвластно времени. Но он не сможет видеть ее, обнимать ее, не сможет поговорить с ней - до той единственной смутно назначенной недели.

- Сэр? – Распорядитель полетов смотрел на него, ожидая, когда он поднимется на борт, и Малдер кивнул, не отводя взгляда от лица Скалли. Ощущение от прикосновения ее рук к его волосам было самым успокаивающим, самым убедительным чувством, которое он когда-либо испытывал.

- Иду, - вздохнул он, и она немного натянуто улыбнулась и нервно кивнула, почти не в силах следовать собственному решению. Он должен идти, он должен уехать, и она должна отпустить его. Его губы приблизился к ее, и она встретила их мягким поцелуем, слегка погрузив язык в его рот, и их лица соединились на еще один короткий момент.

А потом они разделились. Пригладив ее волосы и убедившись, что Скалли выглядит так же профессионально, как всегда, он еще раз поцеловал ее в лоб, а потом отпустил.

Он ее отпустил.

Она видела, как он уходит, как исчезает за воротами, видела, как сгорблены его плечи, видела томительные взгляды, которые он бросал назад, - и позволила ему напоследок впитать ее глазами. Потом она стояла около огромного окна и наблюдала, как взлетает самолет, слабо надеясь, что, может быть, он заметит яркий рыжий цвет ее волос перед тем, как исчезнуть. Она знала, что не увидит его в самолете, и не ошиблась в своих предположениях. Она смотрела, как самолет исчезает в облаках, растворяется за горизонтом, набирая скорость и увеличивая расстояние между ними.

Скалли медленно опустилась в пластиковое кресло, оперлась локтями о колени и закрыла лицо руками. Закрыла глаза и не плакала. Она просто сидела среди тысяч незнакомых людей и чувствовала себя одинокой.

Скалли очень-очень долго не сдвинулась с места.

Глава 3

Соединенные Штаты Америки превращались в размытые контуры. Стремительно проносились мили зеленого и черного – земли и травы. А побережье стало узкой голубой полоской, обрамлявшей всплески и пятнышки цвета. Малдер смотрел на проносившуюся под ним землю, провожая взглядом оттенки красок и острые брызги чистой зеленовато-голубой воды. Пейзаж прекрасен. Но как мало восхищения вызывает страна, которой он принадлежит. Наверное, он не должен испытывать сожаления, что его цинизм слопал его патриотизм, но не это ли является естественной причиной прогресса.

«Спрашивай не о том, что твоя страна может сделать для тебя, а о том, что ты можешь сделать для своей страны.»

Малдер задавал этот вопрос тысячу раз, и оба эти варианта его решительно не устраивали. Когда он пытался подсчитать огромное количество жертв, которые принес за эти годы, результат никогда не сходился. Сестра, отец, репутация, друзья – один за другим… Вот немногие из самых ярких его утрат, переводящих душевную боль в разряд физической потери. Но даже тогда он находил в себе силы верить в высокие идеалы добра. Пока они не попытались забрать у него Скалли. Всякий раз, когда они забирали у него Скалли.

И однажды им это удалось.

Естественно, после жестокости, с которой обращалось с ним его правительство и граждане, Малдер был не так уж эгоистичен, требуя хоть что-нибудь взамен. Но не было ничего равноценного тому жалкому состоянию, в котором он сейчас жил, - без нее и без работы.

Малдер сглотнул горечь от мысли о своей карьере. Или лучше сказать, о полном ее отсутствии. С момента ухода из ФБР жизнь была жестока к Малдеру. Ему никак не удавалось найти постоянную работу. Скиннер обещал ему хорошую рекомендацию от Бюро. Но его предыдущая история – неприятности, смертельный риск - не производила на потенциальных работодателей приятного впечатления. И хотя мать часто писала ему и предлагала денег, он не хотел жить за счет средств, оставшимися от его отца. Слишком сомнительным было их происхождение. Малдер не мог сохранять свою жизнь с помощью кровавых денег.

Поэтому он зарабатывал на жизнь случайными статьями, сотрудничая с различными журналами, специализирующимися на заговорах, психологии и паранормальных явлениях. Удивительно, но у него это неплохо получалось. Скалли сказала бы ему, что при его стиле жизни мученика ему было на роду написано стать вечно голодным художником. Он слегка улыбнулся, думая о ней. Всего лишь еле заметное движение губ, когда он позволял себе вспоминать о Дане Скалли. У него еще будет возможность улыбнуться широко – когда она окажется рядом.

Но сейчас он вынужден думать о будущем. Замечательно.

<Знаешь, Малдер, большинство парней думают о будущем в 17 лет, а не в 37.>

Ну, большинство парней не теряют своего будущего так, как потерял он. И это напомнило ему о времени, когда вся его жизнь разрушилась и сгорела. Как он мог забыть это время... Когда Малдер был всего лишь бестолковым ребенком, горько наивным и отчаянно озлобленным на весь мир.

Все его друзья были из богатых, хорошо известных семей, посещали самые лучшие школы, чтобы научиться семейному бизнесу. Майе, его девушка (с которой он потерял девственность просто от радости, что у него наконец-то появилась по-настоящему привлекательная подружка), в результате оказалась в Стэнфорде, где начала изучать право. Он как-то слышал краем уха, что она по-прежнему живет в Массачусетсе, воспитывает детей и занимается домашним хозяйством. И если бы он когда-нибудь решился отправиться на встречу одноклассников, все происходило бы по заранее известному сценарию. Отверженный. Нищий среди принцев. Неудачник среди тех, кто преуспел.

Застонав, Малдер помассировал виски. Головная боль возвращалась. Его постоянный спутник с того момента, как он оставил ФБР, потерял работу и напарницу. Его это не слишком волновало. Он просто проглатывал несколько таблеток адвила, а в самых тяжелых случаях выпивал пару глотков текилы. Скалли научила его этому трюку, сказав, что немного некрепкого алкоголя ускоряют лечение и не причиняют ущерба организму. Хорошо, что рядом всегда есть врач… Особенно рыжий доктор с самыми добрыми глазами, которые известны мужчине.

А сейчас ее здесь нет… Но скоро он ее увидит.

Малдер открыл дорожную сумку и нашел флакон с адвилом. Откупорил, тихо ругаясь. И кто только придумал эти крышки, которые якобы трудно открывать детям… Проглотил две таблетки. Желая, чтобы боль поскорее ушла, откинулся на сидении и повернул голову к окну. Он чертовски скучал по ней – по ее улыбке и мягким рукам. Очень скучал по ней. Иногда ему просто не хватало «мысли» о Скалли, мысли, что она существует где-то совсем рядом, в пределах досягаемости, потому что нужна ему. Дышит тем же воздухом и смотрит ту же программу новостей по телевизору. Ему даже не нужно было говорить с ней или видеть ее. Просто знать, что она рядом. Так, «на всякий случай».

Но Скалли сейчас далеко. И если он снова чувствовал, как подступает депрессия, угрожающая утопить его, он не мог поднять трубку телефона и услышать ее голос. Приветливый или сонный, он посоветовал бы ему пойти лечь спать. Ничто не могло его утешить - даже мысль о том, что она находится на другом конце линии. А ведь раньше он едва ценил такие вещи. Обычные слова благодарности – только в отчаянных случаях. Теперь он жаждал этого каждый день.

Забавно. Хочется делать вещи, которые ты должен был делать, только тогда, когда у тебя уже нет такой возможности. Например, говорить Скалли комплименты.

Он очень редко делал это раньше. И это всегда было великолепно. Ее лицо освещалось, но не ослепительной вспышкой света. Это не в ее стиле. Скалли обладала тонкой, пьянящей красотой. Тот тип женщины, которую незнакомец сначала воспримет двояко, а потом удивится, как это он с самого начала ее не заметил. Малдер, однако, наблюдал это неяркое мерцание очарования в течение пяти лет и каждый раз, глядя на нее, попадал под его воздействие. И она просто сияла всякий раз, когда он делал ей комплимент.

Он даже придумал список комплиментов, которые он ей скажет, когда увидит ее в следующий раз. Почти каждый день он пополнял это список чем-нибудь новым. Забавные мелочи, милые детали – то, о чем он хотел ей сказать. Все знали, что и прежде открытость не была ему присуща, но сейчас он чувствовал себя так, словно мог быть самым искренним человеком, когда-либо созданным Богом. Если бы ему только был дан второй шанс.

Да. Верно. Но что-то в последнее время Господь скуп на вторые шансы.

Флакон с адвилом остался открытым. Малдер склонил голову, закрыл глаза - и отдался памяти. Там царило воспоминание о прекрасной женщине, которую он всегда знал, улыбающейся едва заметной улыбкой, достаточно сдержанной для случайного наблюдателя, так что ему трудно было бы понять, что в ней таилось - радость или неодобрение. Малдер всегда знал и даже немного этим гордился. Он тоже едва заметно улыбнулся и прижался лбом к стеклу. Взглянул вниз и заметил, что дома и машины увеличивались. Самолет снижался в Чарлстоне, и у него перехватило горло. Не от тревоги. От желания. Двое слишком долго были разлучены.

Он почти рядом со Скалли. Так близко, что может чувствовать ее.

Он мог поклясться, что чувствовал ее.

Дана Скалли помнила время, когда ее отец служил в Северной Каролине. Небольшой городок. Жители - в основном моряки, такие же, как ее отец, местные рыбаки и ловцы креветок. Ловля креветок была большим бизнесом на Юге. Все вокруг ловили креветок. У нее сохранились великолепные воспоминания. Как они ходили с Мисси на продуктовый рынок. Как покупали свежих креветок и крабов. Как соседи учили ее варить суп из крабов, креветок и овсяной муки. Маленький городок, зависевший от воды – приливов и отливов. Чем еще заработать на жизнь? Наверное, именно поэтому она вспомнила Залив Крэйна…

Представьте себе жизнь, основанную на чем-то столь не поддающемся приручению и иррациональном, как приливы. Существовать только благодаря благосклонности судьбы, Прозябать в бедности, когда морские воды не приносят улова. Если корзины ловца креветок однажды пустели – что было делать его семье… Ловля креветок была бизнесом, который зависел от безответственного, безрассудного и неуправляемого явления, а жизнь ловца креветок поднималась и падала, подвластная волшебству судьбы, называемому морским приливом.

За шесть лет работы с Фоксом Малдером она не придумала лучшего сравнения.

Малдер напоминал прилив - непредсказуемый и дикий. Иногда он приносил удачу, иногда – неудачу. А она была хранительницей этих приливов, терпеливым ловцом креветок, которому с избытком доставалось и побед, и поражений. Они исполняли эти роли шесть лет. И она согласилась на нее с небольшой оговоркой. В конце концов, ловцу креветок кое-что удавалось - и любить, и ненавидеть приливы. Скалли самозабвенно любила Малдера, так же страстно ненавидя жизнь, которую он вел. Но ведь больше всего ловец креветок любит океан - его красоту, его дикость и видимую безграничность его возможностей.

Скалли действительно любила Малдера. Любила его достаточно сильно, чтобы тосковать, когда его не было рядом.

Одна на берегу, она ждала его прибытия. 4 июля, говорилось в его письме. И она безоговорочно подчинилась этому требованию. Никаких возражений. Ей было необходимо увидеть его. Это все равно, что поднять якорь - и вернуться домой. Ловец креветок живет приливами и отливами, зависит от их непредсказуемости, надеется на их неистовость.

Она шла босиком по кромке берега, и звонкая соленая вода щекотала и слегка пощипывала ее лодыжки. Джинсы подвернуты, открывая стройные икры, нежную кожу в едва заметных веснушках. Волосы развевались на ветру – неистовые рыжие пряди. Они беззастенчиво отросли с тех пор, как она оставила Бюро. В ее новой работе профессионализм не был высшим приоритетом. Теперь у нее были волосы до плеч. Нет необходимости гладко зачесывать их и постоянно держать под контролем. Такая длина ей нравилась гораздо больше, но ей не хватало уважения, которое вызывала ее прежняя прическа.

Тонкая льняная блузка свободно спускалась с ее плеч. Она несла в руке свои сандалии. Сначала ей нравилось сидеть на скалах и наблюдать за лодками ловцов креветок. Но запах моря и туман над водой манили ее. Где-то на горизонте вспыхивал фейерверк. Скалли подняла голову и увидела сполохи красного и синего, взлетающие в небо в громе цвета и света. Не отрывая глаз от чаек, парящих над кромкой воды, она завернула рукава блузки до локтей, так что легкий океанский бриз коснулся ее рук.

Скалли вздохнула, намотала на запястье ремешок сандалии. Начала подпевать музыке, звучавшей из радиоприемников на берегу. Тихонько и как-то отстраненно. Последнее время она редко бывала здесь. Редко обитала в своем теле. Скука была основной частью ее жизни. Стилем ее жизни, который не вызывал у нее особой нежности. Она начала заниматься садоводством не потому, что очень любила растения и цветы, а потому, что ей нужно было отвлечься. Чем-то заполнить внезапно образовавшийся избыток свободного времени.

И когда ей не о чем было больше думать, она думала о Малдере. И думать о Малдере было самым трудным занятием. Это не требовало инициативы или усилий воли. Вообще не требовало никаких усилий. Он был словом, которое соскальзывало с ее языка раньше, чем она могла это осознать. Словом, которое невозможно взять обратно после того, как оно прозвучало. Стоило только позволить себе думать о нем – и уже почти невозможно было остановиться.

Скалли часто вспоминала аэропорт. Когда она сказала ему, что любит его, а он сказал ей, что любит ее. Когда они целовались, и она не хотела отпускать его. Вспоминая аэропорт, она могла подумать о многом. О линии его губ, мягкости щек, изгибе бровей. Но было еще много того, что она пропустила.

Задержаться, запомнить … Взять губами его пухлую нижнюю губу, слегка сжать зубами, прикусить. Просто для того, чтобы попробовать на вкус ее сладость. Провести языком по его горлу, ощутить на вкус его кожу, лизнуть Адамово яблоко. Позволить своим рукам провести по его животу, по бедрам, по спине. Обнять его. Она хотела сделать это в течение шести лет. И не сделала. Нельзя вернуться назад, сделать все это за две минуты, отпущенные на прощание в аэропорту.

Поэтому она начала вести дневник. И раньше она пару раз предпринимала такие попытки, но у нее никогда не было достаточно времени, чтобы делать в нем записи. Этот дневник она вела в компьютере, поскольку ее почерк сильно ухудшился с тех пор, как она почти перестала писать от руки. Этот дневник был не таким, как традиционно принято. И она писала в нем почти каждый день. Это был дневник – реестр всего того, чего ей не хватало в ее напарнике, в работе и в жизни до того, как все рухнуло.

Нет, не праздник жалости. Скорее каталог событий. Вернуться назад, вспомнить что-то важное и однажды, может быть, поделиться этим с кем-то другим. Скалли не хватало ее прежней жизни. Не хватало хаотичности повторений или их отсутствия. Не хватало элемента непредсказуемости. Она часто думала о том, кто вообще будет знать об X-Files, поскольку прекрасно осознавала, что никогда не выйдет замуж. Или вернее – снова не выйдет замуж. Да, именно так. Не вступит в новый брак. Она была женой Малдера шесть лет, хотя не было никакой церемонии, а ее свадебный наряд состоял из пледа и супер-туфель в стиле Кларисы Старлинг.

Скалли почти рассмеялась. Отличная метафора ее жизни с Малдером. Она их много придумала, все записаны в ее дневнике. Может быть, ее сравнение их жизни с жизнью ловцов креветок – еще одна дешевая метафора, но ей она нравилась. Ей казалось, что это исполнено смысла. Малдер был непредсказуемой красотой воды, а она… она была стойким моряком, зависящим от него и принимающим и хорошее, и плохое…

Тем временем прилив начал меняться, и волны больше не щекотали ее ступней, а омывали ее икры, чуть-чуть намочив синие джинсы. Подняв глаза, она увидела луну – туманный круг на небе. И снова опустила голову.

Может быть, все это – очередная уловка. И она была дурой, что ждала его. А может быть, это ловушка, подстроенная их врагами, чтобы узнать, видятся ли они по-прежнему. Их заманят на этот берег под предлогом, что они снова будут вместе, а потом разорвут на части и казнят. Или, скорее всего, она снова впадает в паранойю, а не демонстрирует свою веру в Малдера и доверие к нему. Но Скалли остра, она знает, что все время должна быть начеку, всегда должна оглядываться по сторонам.

Внезапно похолодев, она мгновение стояла неподвижно, а потом повернулась и пошла обратно по пляжу. Который всю следующую неделю будет принадлежать только им. Просто надо еще немного подождать. Просто еще немного не терять надежды, и может быть…

И он был там.

Малдер стоял на скале и наблюдал, как она идет по берегу. Всего лишь несколько секунд. Пытаясь охватить взглядом ее фигуру, собрать воедино картину – какой Скалли была сейчас. Ее волосы стали длиннее. Пышные и растрепанные. Может быть, кому-то это показалось бы девчоночьим. Но не Малдеру. Он видел ее такой, какой она была. Старше. С годами ее отношение к нему стало мягче, но жестче по отношению к другим. Они долго были вместе – и стали более открытыми друг для друга. Но посторонним они казались холодными и недостижимыми. И он знал ее, знал так, как знал собственную кожу.

Она казалась тоньше, но, может быть, из-за слишком большой по размеру рубашки, которая трепетала на ветру. Ее кожа казалась более загорелой, словно утратила тот алебастровый оттенок, который был присущ ей, когда они работали вместе.

<Видишь, Малдер? Она ушла от тебя, начала выходить на улицу, нашла себе какое-то занятие.>

По крайней мере, хоть один из них имеет какие-то выгоды от их расставания. Но глядя на ее неспешную походку, наблюдая за языком ее тела, Малдер ощутил печаль. Печаль о Скалли. И никогда раньше эта печаль не была такой сильной.

Потом она обернулась, и он увидел ее лицо. Как будто они никогда не расставались… Страх неловкости, особенно после сцены, которую они устроили в Далласе, испарился без следа. Время не смогло разорвать нить, связывающую их. И не смогло разрушить их самих. Оно просто сделало их обоих немного печальнее и мудрее. Но что забавно – они не были разрушены. Никогда не были ограблены и уничтожены.

Ее глаза улыбнулись ему, в них вспыхнули восхитительные голубые огоньки. Ее лицо было в веснушках. Никакого макияжа… И все же… Она выглядела как отмеченная солнцем. И такая земная. Ее волосы спадали ей на плечи потоками густых, огненно-рыжих прядей. Золотая цепочка от ее крестика сверкнула в заходящем солнце. Малдер пожирал ее глазами. Ее губы беззвучно произнесли его имя. У него больше не было сил просто смотреть на нее.

Отчаянно, слепо Малдер побежал вниз с холма. Камешки разлетались из-под каблуков его ботинок, а он даже ни разу не опустил глаз, чтобы взглянуть себе под ноги. Он был сосредоточен только на одном – скорее добежать до нее. Он несся с холма в быстром, диком броске – и видел, как на ее лице медленно появляется улыбка. И конечно, учитывая свою редкостную удачу, он оступился - и пролетел последние несколько метров.

Едва не задохнувшись, Скалли побежала от кромки воды к скале - туда, где Малдер сидел, неловко раскинув в стороны длинные ноги, и его худое тело казалось скорее неуклюжим, чем элегантным. Скалли могло бы рассмешить состояние ее бывшего напарника, если бы не кровоточащий порез у него на лбу. Он ударился о скалу. Она покачала головой и наклонилась к нему. Он прикрыл рукой лоб, словно пытаясь скрыть порез, но его попытка показалась ей неубедительной. И она суховато улыбнулась, убирая его руку. Доктор Скалли возвращается, подумала она. Кто бы мог подумать, что она будет по-настоящему скучать по бесчисленным шрамам, царапинам и синякам Малдера.

Всего лишь небольшой порез. Почти незаметный. Слегка кровоточит. Незначительный шрам, появившийся на израненном теле Малдеру. Если бы Бог отмечал каждую из этих ран серьезным шрамом - он был бы сплошь покрыт ими. К счастью для Малдера, он, похоже, обладал способностью без особого труда излечивать себя сам. Она видела всего лишь несколько небольших отметин на его теле. Ничего особенного. Никто бы и не заметил. Кроме нее.

- Это всего лишь царапина, - уверила Скалли. Он взглянул на нее с широкой улыбкой, может быть, даже немного сумасшедшей ухмылкой. Она улыбнулась в ответ, ее глаза сияли. А когда его улыбка превратилась в настоящую вспышку, столь присущую ему - она почувствовала, что пустота в ее сердце внезапно стала заполняться. Прекрасный Малдер, ее прекрасный Малдер. И здесь, в их запретном оазисе, она может глазеть на него, сколько хочет.

Его волосы были немного длиннее и выглядели совершенно неуправляемыми. Более растрепанные, чем обычно. Их длина и эти бачки всегда вызывали скандал в кругу секретарш и других сотрудников Бюро. Ни геля, ни спрея, ни мусса для волос. Только чистая, густая, неуправляемая темнота, - без уздечек и седел, чтобы держать их под контролем. И это почему-то было еще красивее. Она хотела намотать их на пальцы и уткнуться в них лицом. Его лицо похудело, и она не знала, нравится ей это или беспокоит. Его кожа носила золотистый оттенок, и она заметила на его носу и щеках прочный солнечный загар. Малдер редко бывал на солнце, когда работал в Бюро, Может быть, теперь он больше времени проводил на улице.

А потом она увидела его руки - такие же мягкие, беспокойные, длинные пальцы. Ей было необходимо дотронуться до него. Ей уже недостаточно было просто смотреть. Призвать на помощь еще одно из шести чувств – только это могло доставить ей удовольствие. Поэтому она обняла его, стараясь дотронуться до каждой его клеточки сразу. И все вернулось назад в мгновение ока.

Ее память, сохранявшая все секреты и желанные места Малдера, которые она забыла потрогать, или понюхать, или попробовать, обрушилась на нее, и двум ее рукам сразу потребовалось сделать миллион разных вещей. Его волосы, его нос, его ресницы, его пальцы, его живот, его зад, его бедра, его локти и колени, эти неуклюжие и слегка узловатые суставы… Она тосковала по этим вещам, она жаждала их – а теперь не знала, на какую наброситься в первую очередь.

Ее руки начали сначала ласкать его волосы, И это было искупление. Все провалы, все его ошибки и неудачи за месяцы ее отсутствия были прощены и приняты прикосновением этой нежной, заботливой руки. Малдер с удивлением подумал – наверное, он испытывал восторг. Что-то столь же непостижимо прекрасное. Счастье. Наверное, у этого слова есть новое значение, созданное специально для них и этой невероятной ситуации. Он наклонился и поцеловал кисть ее руки, почувствовал губами ее пульс, бьющийся в унисон с ровным ритмом ее сердца.

Она приветствовала его на пороге дома. И хотя он редко бывал в этом доме на берегу, купленном его отцом незадолго до смерти, Малдер чувствовал, что дом начинается здесь. На этом берегу, с этой женщиной. В конце концов, что такое дом? Убежище и утешение. Скалли была и тем, и другим. Раньше он заезжал сюда всего лишь на несколько минут. А теперь ему казалось, что он не сможет никогда отсюда уехать.

Дом там, где сердце. И он ощущал, как жарко бьется ее сердце под его поцелуем.

Когда их руки встретились, это было объятие, выросшее из бешеного желания, и его руки коснулись ее волос с силой, движимой отчаянием, и когда его губы наконец нашли ее губы - было уже невозможно расстаться. Никакой дискуссии о том, должны или не должны они целоваться. Никакой неловкости. Никаких сомнений.

<О чем здесь еще думать?>, - пронеслось в голове у Малдера, и его язык проник в ее рот. Ему даже на мгновение не пришла в голову мысль, что она ему откажет. Он не заметил даже намека на такую возможность. Нечего больше обдумывать. Есть только вещи, оставшиеся незаконченными. И это нужно немедленно исправить.

Незаконченные дела. Слова, так и не произнесенные. Поступки, так и не совершенные. Об этом успела подумать Дана Скалли, когда его губы прижались к ее губам. Она вдруг забыла, что хотела ласкать его, но ее руки помнили. И она чуть не задохнулась от их бешеной скорости. Не от неистовости своих фантазий, но от их невероятного количества. Господи, Малдер и его физическая сложность, отражавшая его внутреннюю запутанность. Тысячи граней его существа, миллион маленьких черточек и странностей его личности… Там было все, что она пропустила. Все, чего ей не хватало. И всё, что нужно было наверстать.

Например, форма его уха. Она заметила это раньше, отложила на потом, облекла в еще одну фантазию о нем, и все-таки, когда они работали вместе, она принимала это как должное. А теперь его ухо, столь восхитительное и столь раньше недоступное, оказывалось, наверное, одним из самых сексуально привлекательных объектов, когда-либо существовавших в истории человечества.

Номер 342 в ее списке Загадок-Малдера-Которые-Нужно-Решить. И этот список был бесконечным и все время пополнялся.

Только ощутив плеск холодной воды около ног, она осознала, что сидит на песке рядом с Малдером и целует его, словно умирающий от жажды человек, попавший в водопад. Замечательное определение для Малдера – водопад. Всегда стремительный и быстрый, дикий и естественный, бесконечно вызывающий восхищение. Да, Малдер мог быть водопадом. Но ей нравилось думать, что он больше похож на прилив, внушающий любовь.

Ее рука скользнула вниз по его спине, гладя тонкую ткань его рубашки в полоску, расстегнутую, измятую, и его истертые джинсы, теперь испачканные после падения со скалы. Это напомнило ей о царапине, и она оторвалась от его губ, коснувшись ртом небольшой ранки, - просто чтобы немного улучшить настроение. Слегка улыбнувшись, она прижала ладонь к его бедру.

Когда он заговорил, она растаяла от звука его голоса, тягучего, как мед, и мягкого и обволакивающего, как шелковая лента. Она любила его голос, когда он был рядом. А когда его не было – ее успокаивала память о нем.

- По-моему, мы сейчас утонем, - пробормотал он. Его голос был глубже, чем в ее воспоминаниях.

<Ну, Дана, ты ласкаешь его бедра.>

Да, теперь ей кое-что стало понятно. Тепло, поднимавшее по ее ногам. Его ускорившееся дыхание.

- Привет, - сказала она невпопад, и он засмеялся. Даже не смех, а так, короткий смешок, но ей было достаточно и этого. И захотелось рассмеяться в ответ. Они так редко смеялись вместе с ним. И так прекрасно слышать, что он смеется.

Это потрясающе – снова быть с ним.

Все еще улыбаясь, он поднялся на ноги и взял ее руку, сжав ее маленькие пальцы своей большой ладонью. Он помнил ее маленькие изящные руки, ловкие и такие умелые. И его все еще потрясало сравнение ее рук с его собственными. Когда Скалли была рядом, главенствуя, но не подавляя, все обычно забывали о ее росте и весе. И он смотрел на нее, замечая, что она немного потеряла в весе и что ее волосы стали гораздо пышнее во влажном воздухе.

Океан покачнул их на месте, и она быстро схватилась за его плечо, чтобы не дать волнам сбить ее на песок. Все еще помня ее отсутствие, которое было гораздо длиннее ее присутствия, Малдер почувствовал желание поднять ее на руки и броситься вместе с нею в море, чтобы позволить капризному приливу унести их куда угодно. Может быть, он унесет их туда, где они будут жить своим умом и своим ненасытным любопытством, вручит им безопасный рай, в котором они никогда не будут разлучены…

Малдер вдруг осознал быстротечность этого момента. Всего лишь неделя, хотя их обязательства друг перед другом вечны. Он почему-то в этом не сомневался. Может быть, потому, что он просто знал - она неотделима от него, несмотря на шесть лет ада. Она справится с теми, что ждут впереди.

Но сейчас у них было семь дней, чтобы наполнить друг друга, а потом они вернутся каждый к своей «жизни». Что бы это ни было. Он понятия не имел, чем Скалли сейчас занимается, но знал, что его великий провал ждет его в Манхэттене, и у него была всего лишь неделя, чтобы выбраться из этой трясины и прийти к тому, что имело смысл, - к Скалли.

У него было только семь дней радости, чтобы набраться сил и прожить еще один год безумия. Время увидеть ее, узнать ее, любить ее. Перед тем, как ад снова разверзнется, и для него настанет момент покинуть ее.

У него была одна неделя. А потом он вынужден будет оставить ее.

Ему придется оставить ее.

Ему придется.

Глава 4

Время и расстояние не просто заставляют сердце смягчиться. Они заставляют сердце отчаяться. За те десять месяцев, в течение которых Скалли была насильно разлучена с Малдером, она выучила этот урок. Сначала в ее душе поселилась острая тоска. Никогда не затягивающаяся, постоянно кровоточащая рана. Но время шло, и Скалли пришлось приспособиться к условиям ее новой жизни. Смириться с фактом, что хоть она и будет всегда любить его, всегда хотеть его, всегда скучать по нему, она должна довольствоваться тем, что у нее есть. Жизнь не была простой для Даны Скалли. Она знала, что значит терять. Она знала, что значит стать потерей для другого человека. А еще она знала, что значить выживать.

Поэтому постоянная боль со временем утратила свою остроту, но с новой силой вспыхивала всякий раз, когда мысль о Малдере завладевала ее мозгом. Гораздо проще было позволить ему поселиться в глубине ее сердца и тихо существовать там, не моля ее о внимании. Только это и позволило ей пройти через смущение, нерешительность, а позже – через трудности начала ее новой жизни. Она могла справиться с реальными проблемами вроде поиска средств к существованию, если могла заставить себя не думать о своем неосязаемом напарнике. Если бы ей удалось выяснить отношения с реальностью, может быть, она смогла бы иметь дело со своей фантазией.

А теперь фантазия, которая когда-то была реальностью, стала ею снова. Малдер здесь. В незнакомом ей доме. Стоит перед ней и смотрит на нее гипнотизирующим взглядом. Возбуждение, обожание и отчаяние. Кому-то могло бы показаться, что это странная реакция, но Скалии понимала, потому что ее собственная реакция была такой же. Если она подойдет к нему, если дотронется до него… вдруг он исчезнет? И она снова останется одна. Одна в чужой комнате… со своими воспоминаниями, которые никогда не позволяли ей забыть обо всех ее ошибках…

Она протянула руку и провела пальцем по линии его подбородка. Его кожа была теплой. Он был настоящим. Она закрыла глаза. А когда открыла их, Малдер стоял на том же месте - поразительно неподвижный и спокойный, если не смотреть в его сумасшедшие глаза. Теперь у нее есть доказательство. Она не выдумала его. Он настоящий. Осязаемый. Твердый. Если она коснется его – он не исчезнет. Если она поцелует его – он не растворится в воздухе. И если она займется с ним любовью – он будет принадлежать ей. Он будет «ее».

Она устремилась к нему. Шквал прикосновений. Ее кожа на его коже. Мягкая атака губ, ног, рук и ладоней. Малдер был пиршеством, а она десять месяцев умирала от голода. Ее руки поглощали его узкую талию, ее губы наслаждалась длиной его шеи, мягкостью его приглашающей нижней губы, ее пальцы потребляли роскошь его темных волос. Прекрасный Малдер. Очень вкусный Малдер. Она будет объедаться им, пока не насытится. Может быть, это обжорство, но ведь ее слишком долго морили голодом. Она даже чуть не умерла.

Его реакция была такой же. Он поддался ее бешеной атаке. Окружил ее своим телом. Его губы напали на ее лицо, начав с виска, вниз ко рту, захватили ее верхнюю губу, и его язык проник между ее жемчужными зубами. Его руки скользнули под просторную льняную рубашку и вытащили из-за пояса ее брюк белую футболку, коснулись обнаженной кожи ее спины, - и он застонал. Сколько раз он думал об этой точке ее тела? Знал его на ощупь, помнил благодаря длительному опыту прикосновений. Но никогда не ощущал ладонью его живое тепло и нежность. Бессчетное число раз, неисчислимое количество случаев.

Губы и языки неистовствовали, эмоции штормили, лихорадка усиливалась. Они слепо двинулись через комнаты, направляясь в верхнюю спальню, бормоча едва поддающиеся расшифровке слова. Да и какое значение имели сейчас слова? Они придут позже. После пиршества плоти. Сегодня они исполнят симфонию, а беседа станет кульминацией, сладким переходом от отчаянного соединения к дружескому общению. И ничто не кончится, пока длится это невыносимое напряжение между ними.

Малдер застонал, когда почувствовал, что ее руки начали расстегивать его рубашку. Ее бедра прижались к его бедрам и едва заметно двигались полукруговыми движениями с все более нарастающим жаром. Полностью захваченный ее действиями, Малдер едва заметил, как рубашка упала с его плеч. Он запрокинул голову, но ее губы настигли его рот неистовым поцелуем. Всё было другим, подумал он потрясенно. И после этого всё станет другим. Его жизнь сейчас слишком тягостна, поэтому ‘другое’ может означать только улучшение. Шаг к счастью.

Скалли никогда не любила драгоценности, считая, что простота только подчеркивает женственность. Кроме того, она была полевым агентом, и всякие капризы были непрактичны и потенциально опасны. После того, как Юджин Тумс украл ее цепочку, Скалли с опаской носила какие-либо украшения, за исключением своего скромного крестика и простых сережек. Но увидев золото кожи Малдера, она вдруг подумала, что не пожалела бы и тысячи долларов, чтобы заполучить его в собственность и холить всю оставшуюся жизнь.

Ее руки провели по его широкой груди, от плеча к плечу, погладили мягкие темные волосы. Маленькие твердые соски ожили под ее ладонями. Они устремились ниже, к мускулистому животу и темной впадинке пупка. Она почувствовала, как он задрожал от ее прикосновений. И задрожала сама, начав расстегивать его голубые джинсы. Он настойчиво потянул ее рубашку, и она подняла руки, давая ему возможность бросить на пол рядом со своей сначала ее рубашку, потом футболку, потом лифчик.

Даже не пытаясь сдержать стон, Малдер потянулся к ее груди и взял один сосок в рот, но она оттолкнула его.

- Подожди, - выдохнула она, и он впился губами в ее губы.

Бешено целуя его, она расстегнула пуговицу на его джинсах, потом молнию, а потом стянула их с его бедер. Малдер быстро сбросил парусиновые туфли, и она порадовалась, что он не носит носки. Далее последовали трусы, а потом он помог ей избавиться от остатков ее одежды.

И рядом оказалась постель.

Королевских размеров постель, на которую она упала, потянув его за собой. Рыжее и золотое. Его руки коснулись ее. И больше не было отречений. Не было границ. Ничего, кроме отчаянной страсти, которую настало время воплотить. Иссушенная долгой тоской жажда, которую нужно насытить. Защищенное временем и всем тем, что когда-то сдерживало их, это было убежище - настолько интимное, что никто не мог помешать им. Никто не осмелится тронуть их. И может быть, падая на постель вместе с ним, Скалли чувствовала не уверенность в безопасности, а вызов. Никто не ОСМЕЛИТСЯ тронуть их. Не здесь. Не сейчас.

Не сейчас.

Она ласкала его, каждую клеточку его тела, следуя губами и языком по пути, которым проходили ее руки. Задыхаясь, она ощутила его прикосновение к своей груди. Он застонал. Она положила ладонь на его шею, зарылась пальцами в густые, шелковистые волосы. Господи, она никогда не насытится им… Он был вызовом ее чувствам. Она нуждалась в нем гораздо больше, чем могла предположить. Даже лежа ночью в постели одна, на границе между сном и явью, думая о нем, скучая по нему, она не могла представить всю силу своего страстного желания. Или глубину наслаждения.

Его руки скользнули вверх, охватили ее груди. Малдер всегда считал, что у него некрасивые руки – большие и неуклюжие. Но сейчас он благословлял их размеры. Они идеально подходили к грудям Скалли, и это его очень обрадовало. Позже он отдаст должное размеру и форме ее грудей, их совершенству, их идеальному соответствию всему ее телу, но сейчас… сейчас… все словно в тумане. Кипящая буря страсти, вспышка чувств. Ее руки обняли его талию, ладони прижались к его ягодицам. Безумие… Всего слишком много. Ее слишком много. Он больше не мог сдерживаться. О Боже, какая сдержанность, когда ее крепкая ладонь охватила его член и с силой сжимала его…

- Скалли! – Сдавленный вздох был мольбой, отчаянной просьбой об освобождении, и она чувствовала то же безрассудство, которое он только что выразил. Было слишком много прикосновений, настолько много, что их уже невозможно было отрицать. И было так много его. Малдера. Она чувствовала себя, как пьяная. Она утратила контроль. Это случилось давно, задолго до дикого танца, который они начали всего несколько минут назад. Это произошло помимо их воли в тот момент, когда они были насильно разлучены. Или, может быть, это было еще раньше… или позже… или… о, Боже…

- Сейчас, - выдохнула она. И посмотрела ему в глаза. Безумные, темные, зелено-карие глаза, затуманенные возбуждением, сосредоточенные только на ней. Это из-за нее его глаза меняются так. Только одно мгновение она контролировала их – и сделала их НАСТОЛЬКО прекрасными. – Сейчас, Малдер, сейчас, сейчас…

Следующее мгновение – и ее синие, обычно кристально чистые глаза наполнились безумием. Всё, больше никакого контроля. Это выглядело так, словно она одержима. Но не другим существом. Нет. Другой ипостасью Даны Скалли. И это была новая Скалли, проявившая свою другую грань, раскрывшаяся, как прекрасный цветок, от их разделенной страсти. Необузданная Скалли, жаждущая, завораживающая. И в нем разгорался огонь, стоило ему только взглянуть, как ее голова мечется из стороны в сторону, так что ее волосы становятся влажным ореолом темно-красной магмы, как трепещут от желания ее веки. Она была самым соблазнительным созданием, которое когда-либо появлялось на земле, и она говорила ему – «сейчас».

- Хорошо, - прошептал он, - хорошо.

Не было ни сомнений, ни вопросов, когда он раздвинул ее нетерпеливые, ослабевшие бедра, снова чувствуя напряжение в паху при виде ее темно-рыжих волос, блестящих от влажной потребности в нем. Он протянул руку и провел по ним с жадностью, которую ощущал весь вечер. Она глубоко застонала, приподнимая бедра навстречу его ладони.

- Малдер, сейчас же, - повторила она, на этот раз более резко и страстно.

Он убрал руку, потянулся к ней, погладил ее длинные локоны, которые так любил. Взял в ладони ее лицо и снова принялся целовать ее, проникая языком в ее рот и одновременно входя в нее. Ощутил ее напряжение и дрожь, услышал ее вскрик, когда полностью вошел в нее, - и заглушил его своим ртом. Застонал, не отрывая от нее губ. Теперь они были вместе. Соединились в первый раз – полностью и навсегда.

Он начал двигаться, и она, вырванная из нежности его поцелуя, выгнула спину, отвечая на его движения. Дана Скалли никогда не думала, что действительно может корчиться в экстазе. Ни в сексуальном экстазе, ни в каком другом экстазе. Но сейчас она делала именно это. Она гладила его спину – вверх, вниз – снова и снова, помечая его золотистую кожу своей любовью и своими ладонями. Ее ногти впивались в него, но не оставляли следов, затупившиеся и истертые от ее новой жизни и занятий садоводством.

Снова удар, восхитительный и медленный. Не потому, что он боялся поранить ее. Он хотел ПОЧУВСТВОВАТЬ ее. Ощущать каждое прикосновение ее тела, входить в нее снова и снова. Это было потрясающе. Идеально. Совершенно. Малдер подумал, что никогда не сможет насытиться ею, почувствовать ее, попробовать… Он не мог оставить ее. Никогда, никогда не мог оставить ее…

Эта мысль пронеслась в его голове с грохотом товарного состава. И Малдер жарко запульсировал внутри нее, убыстряя темп, захватывая ее с собой. Скалли обняла его, прижалась к нему, и он застонал, повторяя невозможные слова. Слова, которых не подразумевал, слова, которые не могли быть правдой.

- Я никогда не оставлю тебя, никогда не оставлю, никогда…

Всё закончилось одним сильным ударом - таким глубоким и мощным, что она больше ничего уже не могла чувствовать – и взорвалась ослепительным сполохом желания, мерцая и сияя, вскрикивая и падая. Она не увидела звезд. Она стала ею. Светилась и горела в потоке золота, ощущала звездную пыль вместо пота, а он… он был звездным светом, омывавшим ее тело. Она поцеловала его - и забрала с собой.

И он вспыхнул синхронно с ней. Она чувствовала, как его звездный свет окружает ее, знала, что это было все, чего она когда-либо хотела, и улыбнулась. Улыбнулась, оказавшись в том самом месте, в которое всегда стремилась. Это место был Малдер. И поэтому оно было раем.

Он упал рядом с ней, тяжело дыша, обхватил ее руками, притянул к себе. Не было слов. Некоторое время не было никаких слов вообще. Только они, тесно сплетенные и усталые на простынях. А простыни даже не были испачканы. Напротив, по-прежнему заправлены. Всего лишь немного помялись и сбились… Скалли вздохнула, повернулась к нему и поцеловала нежную кожу на его ключице.

- Я люблю тебя.

Они оба сказали это, хотя и не совсем синхронно. Слова частично совпали, создавая гармонию. Слова, дополняющие и опровергающие друг друга, но всегда несущие ту же мысль и то же чувство. Как у них и было всегда.

- Ничего не изменилось, - вздохнула Скалли, и Малдер поцеловал ее в макушку, улыбаясь в спутанные рыжие пряди.

- На самом деле, Скалли, - прошептал он, - всё изменилось. – И закрыл глаза, ресницами задев ее волосы. – И слава Богу, слава БОГУ, что это именно так.

Небо окрасилось широкой полосой алого, облака приобрели оттенок ярко розового и утонченно золотого. Более мягкие тени пересекали горизонт, и едва заметные полоски сиреневого сделали акварельную картину идеальной. Стремительно наступавшие сумерки придавали морю цвет драгоценного камня, превращая океан в глубокое голубое пространство, покрытое пенными жемчужно белыми гребешками и темно синими волнами, мерцающими под ярко-красным небом.

Ветер слегка растрепал ее рыжие волосы, перекинув их за плечи так, что они парили над ее головой облаком цвета корицы. Он любил наблюдать, как ветер играет с ее волосами, любил их танец, которого раньше никогда не видел. Ее волосы были необузданным существом со своей собственной жизнью, и его пальцы потянулись, чтобы погладить их.

- Закат, как сладкая вата, - пробормотала Скалли, сидя рядом с ним на волноломе. Ее ноги свешивались с края, а босые ступни скользили по поверхности воды. Ее пятки слегка касались волн, и Малдер не мог отвести от нее взгляда. Он снова посмотрел на закат. Потом на Скалли, которая улыбалась ему. – Так мне бабушка всегда говорила. Если задуматься, она была права. Когда небо становится такого цвета, оно и правда похоже на сладкую вату.

Это было очень забавное описание, красочное и точное, и Малдер подумал, что так оно и есть. Пенистые нижние края облаков, темно-розовый цвет… Действительно, выглядит, как сладкая вата – нежная, воздушная и вкусная.

Едва заметно улыбнувшись, Скалли спрятала лицо в ладонях.

- Знаешь, Малдер, я немного разочарована нашим первым разом, - сказала она, и он испытал быстрый укус неуверенности до того, как осознал, что тон ее голоса был дразнящим. Улыбаясь, он взглянул на нее.

- Как так?

Она подняла голову, встряхнула волосами.

- Я всегда думала, что наш первый раз будет в комнате какого-нибудь дешевого мотеля, - сказала она.

Он усмехнулся. Его смех, подумала она. Малдер никогда не был большим весельчаком, но этот смех был еще тише, чем она когда-либо слышала от него. И более чем просто невеселый. Горький. Ироничный. Грустный. На самом деле очень грустный. Она протянула руку и коснулась его свежевыбритой, гладкой щеки. Малдер повернул голову, прижался щекой к ее ладони и закрыл глаза. На его лице появилось выражение, которое она приблизительно могла бы определить как «блаженство». Если настолько простые вещи доставляют ему наслаждение – что же произошло с его жизнью? И если ее настолько выводят из равновесия прикосновения его пальцев, ерошащих ее волосы, - что же стало с ее жизнью?

- Чем ты занимался все это время, Малдер? – наконец спросила она, и его бровь едва заметно приподнялась. Скалли заметила еще одну морщинку у него на лбу, как раз над левой бровью, и почувствовала огорчение в первую очередь из-за того, что заметила это. Если бы она знала его лицо НАСТОЛЬКО хорошо…

- Абсолютно ничего, - пробормотал он. – Бессмыслица и чепуха. – Он открыл глаза. В них было выражение приниженности, которого она у него раньше никогда не видела. Не неуверенность, нет. Проникнутый ненавистью к самому себе горький сарказм. Малдер был существом, полным иронии, которую он всегда обращал на себя. – Я не смог найти работу, Скалли. Даже с хорошими рекомендациями от Скиннера никто не хотел меня нанимать. Они бросали один взгляд на мой послужной список в ФБР и тут же привешивали ярлычок – ‘псих', а потом говорили мне, что я не подхожу для их вакансии. Я пробовал наняться на много разных позиций, тысячу раз переделывал свое чертово резюме, но думаю, мой послужной список говорит сам за себя.

Малдер – безработный? Это казалось непостижимым, совершенно немыслимым. С его умом, талантом и способностями он должен был получить хорошо оплачиваемую работу и быть весьма уважаемым сотрудником. Сглотнув, она убрала руку от его щеки и положила ему на колено.

- Это бессмысленно, - сказала она, обдумывая все это еще раз и хмурясь. – Я имею в виду, у тебя действительно своеобразный опыт работы, но этого недостаточно, чтобы можно было отрицать твои навыки…

- Какие навыки? – спросил он, сардонически засмеявшись. – Единственные навыки, которыми я владею, могут быть использованы только в силовых структурах и правоохранительных органах, в частности, в Бюро. Скалли, вот твои знания и опыт могут быть использованы в различных сферах, но я – парень, который знает только один трюк. Вот и все. А когда я этот трюк проделал – остался ни с чем.

Она покачала головой, положив ладонь на его руку.

- Ты мог бы открыть практику или учить…

Он грустно улыбнулся и покачал головой. Свободной рукой коснулся ее лица, погладил щеку.

- Нет, не мог, - возразил он мягко. – Скажи честно, ты можешь представить меня в роли учителя, стоящего перед классом? Я бы перепугал бедных деток до смерти.

Картина показалась ей довольно забавной. Скалли словно воочию видела, как он все с тем же невыразительным лицом издевательски невозмутимо перечисляет некоторые самые ужасные дела из истории X-Files. Или возбужденно объясняет группе девятиклассников внутренний механизм заговора в FEMA. В любом случае, он был бы самым популярным преподавателем в округе. По крайней мере, среди детей.

Она быстро ему улыбнулась, и он дотронулся большим пальцем до мочки ее уха.

- Итак, что же ты делаешь, чтобы свести концы с концами? – спросила она, и его ответная улыбка показалась почти искренней.

- Пишу, - ответил он, и она удивилась. На ее лице появилось прежнее выражение, которое всегда действовало на него убеждающе: брови приподнялись, глаза широко открылись. Нежно улыбаясь, он положил руку ей на плечо и заставил придвинуться ближе. Она подчинилась, уткнувшись ему у грудь и вдыхая запах его свежей, чистой рубашки. <Перед тем, как он уйдет, я должна взять одну из его рубашек и увезти с собой домой.> - Я писал статьи для журналов об НЛО, иногда для Стрелков и некоторых журналов по психологии. И отзывы, которые я получал, были весьма положительными.

- Писатель, - пробормотала она, и он смущенно улыбнулся.

- Ну, это помогает оплачивать счета. – Подняв голову, он посмотрел вдаль, где цвет неба из красного становился сливовым, который скоро станет цветом ночи. Глубокий рубиновый круг солнца исчезал в отдалении, и Малдер хотел, чтобы у него был еще один день – день, когда он сможет наблюдать восход солнца над Атлантикой вместе с ней. Он взглянул на нее. Последние закатные лучи осветили ее волосы, и они пылали ярким карминным цветом.

- В общем, писательство стало второй натурой, - просто сказал он, теребя пальцами пряди ее волос. –Помогает убить время, понимаешь? – Она понимала очень хорошо, вспоминая волдыри, которые образовывались у нее на руках от работы в саду. – Думаю, с финансовой точки зрения у меня все в порядке. У меня есть дыра, которую можно назвать квартирой, но я сохранил свой диван и своих… ээээ… - Они одновременно усмехнулись. – Компаньонов.

Малдер сжал ее руку.

- А как ты? Чем ты занималась? – спросил он, и она вздохнула. Ее история была более успешной, чем история Малдера, но ее работа неизбежно должна была задеть его. Скалли взяла его руку и поднесла к губам, целуя пальцы. Способные руки…

- Давай пройдемся, - пробормотала она. Малдер позволил ей помочь ему подняться на ноги, но посмотрел на нее с подозрением, хотя и знал, что она на самом деле не меняла тему разговора. Она взяла его за руку, и они пошли по пляжу. Он был почти пуст. Скалли заметила всего две или три пары, похожие на них с Малдером, идущие, держась за руки, навстречу закату. Вдруг она осознала, что она и Малдер стали любовниками. Они занимались любовью в этом доме на берегу, и это было потрясающе. Может быть, это было не самое искусное и созидательное действо, но время для забав еще придет.

Она задумчиво сжимала его руку и легко шла рядом с ним, придерживаясь шага, который установили его длинные ноги.

- Расскажи мне о себе, Дана Скалли, - усмехнулся Малдер. Она должна была бы улыбнуться. Но ведь это правда. Он действительно был человеком, который знал реальную Дану Скалли. Единственным человеком, который понимал ее. Единственным человеком, которому она могла честно открыть свою душу. И этого человека она видела только одну неделю в году. А теперь она собиралась рассказать ему о другой Дане Скалли, - той, которой она прикидывалась все остальные дни года.

- После того, как я ушла из Бюро, у меня был богатый выбор, что делать дальше со своей жизнью, - начала она, - но ни один вариант не казался мне подходящим. Я могла бы открыть медицинскую практику или стать коронером, но эти возможности меня не привлекали. А потом я прочитала в журнале статью об институте в Кентукки, который занимался экспериментальными средствами лечения рака у детей. Я прошла несколько курсов переподготовки и получила работу исследователя.

Она знала, что это его заденет. И не ошиблась. Давнее чувство вины вернулось. Ответственность, которую Малдер всегда чувствовал по отношению к ней из-за ее болезни. Часто она уподобляла свой рак кресту, который Малдер вызвался нести. Нести постоянно, как проклятие за его грехи. Именно это всегда причиняло ей бОльшую боль, чем мысль о смерти. Даже немного забавно. Малдер никогда не умел признавать, что он был не прав, а она права. Кроме тех случаев, когда приходило время для упреков.

Она могла представить, о чем он сейчас думает. Значит, будет легко успокоить его.

- Я до сих пор хожу к онкологу каждые два месяца - провериться и убедиться, что рак не вышел из стадии ремиссии, - сказала она, и его рот сжался от боли. – Это предупредительный метод, Малдер, метод предотвращения. И если я когда-нибудь снова заболею, к черту правила и к черту весь остальной мир. Ты будешь первым, кто об этом узнает.

- Скалли…

Она подняла подбородок и посмотрела на него. Упрямство и гордость, которые у нее всегда имелись в запасе специально для него.

- Не отказывай мне в этом, Малдер, - попросила она. – Но я сомневаюсь, что нам придется иметь дело с таким сценарием развития событий. Чип эффективен. Нужно отдать им должное. Но есть кое-что, касающееся моего рака и его последующего излечения… что мне пришлось осознать… мне повезло. Невероятно повезло. И я обязана этим тебе, Малдер. Но есть много других людей, умирающих от рака. Их нельзя вылечить с помощью микрочипов или актов божественного милосердия. И вот тогда наука должна вмешаться, чтобы спасти их.

- Ты не обязана чувствовать вину из-за того, что жива, Скалли, - перебил он, и она расслышала виноватые нотки в его голосе.

- Я не чувствую никакой вины, - сказала она. – Только ответственность. Потому что моя жизнь – не только моя. Она столько раз была возвращена мне, что я должна использовать ее достойно. Я чувствовала, что, работая в X-Files, служу более великой цели. И сейчас я снова служу этой цели. Мои исследования помогли многим детям, а экспериментальные лекарства были чрезвычайно успешными. Используя африканские растения и генетику, мы нашли некоторые средства, пригодные для лечения некоторых ранних форм лейкемии и рака костей. – Она улыбнулась. – Я довольна своей работой. Настолько довольна, насколько я могу быть.

Он понимал ее. Удовлетворенность и выполнение обязательств были словами, которых его лишили на 358 дней, а оставшиеся семь дней принадлежали ей. Жизнь без X-Files и Даны Скалли не обещала стать персиками в сливках. Черт, она даже не тянула на косточки в кислом молоке. Она обещала быть унылой и пустой. Но где-то, наверное, есть предел пытке, которую он приговорен выносить.

Ни одного облачка на небе. И полным-полно звезд. Скалли стояла рядом с ним, вглядываясь в нескончаемую протяженность ночи, а потом указала на три расположенных рядом звезды.

- Я всегда могу найти Орион, - пробормотала она, и он улыбнулся, глядя на созвездие. – Пояс Ориона настолько незабываем, что проще найти его, чем Полярную Звезду. Это мой тайный астрономический пробный камень.

Он усмехнулся и погладил ее волосы, рыжий оттенок которых стал глуше при постепенно темневшем небе. У него уже был свой тайный пробный камень, и даже если она не сверкала в ночном небе, как яркая звезда, она была такой же удивительной и волшебной, как северное сияние.

- Я ничего не знаю о звездах, - признался он, и она взглянула на него с нежной улыбкой на лице.

- Теперь ты знаешь Орион.

Мгновение они улыбались друг другу перед тем, как начался фейерверк, и взрывы разлетелись в ярких полосах сверкающих цветов, мерцающие прозрачные сполохи пересекли ночь. Их удаленность притупила шум от них, но они все равно были эффектным зрелищем, затмевая звезды над обсидиановым океаном. Его рука обвила ее плечи, и она позволила ей остаться там – знак владения. Это забавно – и очень характерно для Малдера. Даже когда никому и в голову не приходит претендовать на нее, Малдер беспокоится, что ее могут украсть.

- Поцелуй меня, - прошептал он, и она засмеялась.

- Почему я должна тебя целовать? – поддразнила она, и он грозно ухмыльнулся.

- Потому что когда я целую тебя, Скалли, я вижу фейерверк, - сказал он хрипло, и она быстро прильнула ртом к его рту, забыв о вспышках, пересекавших небо, пока ее язык таял у него во рту, как конфета. Обхватив руками его шею, она прижалась к нему, продолжая улыбаться. Сквозь опущенные веки он улавливал сполохи света, и ему казалось, что он целует Скалли посреди битвы. Жизнь – война, а она была миром.

Она отодвинулась и улыбнулась, снова устремив взгляд в ночь.

- Действительно фейерверк, Малдер, - пробормотала она, но, снова взглянув на него, нахмурилась. Он неотрывно смотрел куда-то еще, совершенно не замечая ни ее, ни пиршества света. – Малдер?

- Не оборачивайся, Скалли. Думаю, за нами следили, - прошептал он, и ее сердце упало. Все рухнуло. И это звучало, как взрывы шутих.

Они мгновенно оторвались друг от друга, и их ноги загрохотали по песку, когда они побежали. <Как глупо, что нас застукали. А еще глупее было думать, что мы сможем скрыться>, - гневно думала Скалли. Вспомнилась прежняя подготовка ФБР, которой было достаточно, чтобы наказать ее за опрометчивость. <У них уже есть доказательства, они все знают…>

Длинные ноги Малдера несли его быстрее, но она догнала его.

- Малдер, стой, - прохрипела она, но он был словно одержим. Одержим ужасом потерять ее. Он несся по песку, не разбирая дороги, его глаза отчаянно осматривали скалы в поисках убежища. Она вырвалась вперед и устремилась к расщелине, которой он не заметил. Не пещера, да и не расщелина даже, но достаточно, чтобы скрыться от того, что преследовало его.

Тяжело дыша, она закрыла глаза. Пот катился по ее лбу и падал на лицо. <Пойманы, пойманы…>, билось у нее в голове. Она сплюнула на песок совсем не подходящим для дамы способом. Когда она подняла голову и взглянула на Малдера, то увидела тот же безумный танец в его глазах и то же напряженное выражение у него на лице.

- С Днем Независимости, Скалли.

Глава 5

Темно-синий звездный свет пронзил небо. За ним последовали вспышки алого и зеленого. И каждый взрыв в ночи был похож на бастион. Огни были прекрасны и могли соперничать со звездами. Но недостаточно прекрасны, чтобы соперничать с ней. Звездный свет оттенял ее нежную кожу, и когда фейерверки взрывались, он видел ярко фиолетовый отблеск, плясавший на ее щеке. Ее веки были опущены, черты лица спокойны, а волосы заправлены за уши.

- Мы не можем этого делать, - сказала она низким, мрачным голосом. – Мы не должны были этого делать.

Он вскинул голову, широко открыв глаза.

- Не говори так, - сказал он напряженно.

Но она покачала головой. Ее полуопущенные ресницы трепетали, как дыхание ребенка.

- Это слишком опасно, - продолжила она. Если бы кто-то услышал сейчас ее слова, он бы решил, что она говорит хладнокровно. И ошибся бы. Спокойствие. Но Малдер хорошо ее знал. И этот горький тон тоже был ему известен. Она испытала шок и словно отупела от страха, была опустошена отчаянием их адской ситуации. – Какой-нибудь случайный фотограф может разрушить все. Одна-единственная полароидная фотография, отправленная, кому следует, - и завтра мы можем быть мертвы, так же, как и остальные члены наших семей.

Его сердце забилось быстрее, пульс участился, и паника охватила его мозг. Губы его задрожали. Молить ее. Умолять изменить свое решение. Когда-то очень давно у Малдера отняли чувство собственного достоинства, и сейчас оно не имело для него никакого значения. Если бы потребовалось, он без стыда опустился бы перед ней на колени и просил бы ее. За эту женщину он мог бы убить, умереть, предать себя огню… Если бы только она разрешила ему остаться.

- Не говори так, Скалли, - произнес он, ощущая боль от собственной слабости. Он еще никогда не слышал, чтобы его голос звучал так надломленно. Всего лишь от возможности ее ухода. – Только в эту неделю я чувствую себя нормально. И сделаю что угодно, чтобы ты была в безопасности. Но не лишай нас этой недели. Не говори, что не можешь этого сделать. – В ее глазах жила такая же боль. Она подняла к нему лицо – отчаянный голубой к отчаянному зелено-карему - и сфокусировала взгляд на нем.

- У меня есть семья, Малдер, - сказала она взволнованно и в то же время опустошенно. – Мать, братья, их семьи… Люди, которым я не могу позволить умереть только ради того, чтобы я могла встречаться с тобой на одну жалкую неделю. Просто потому что ты не несешь такой же ответственности…

- Прошу тебя… - Он потянулся и взял ее руки, прижал к груди, заставляя ее пристально посмотреть ему в лицо.

Пораженная страданием в его глазах, морщинками у него на лбу и мягкостью его ладоней, она облизнула губы и попыталась заговорить снова.

- Возможно, так будет лучше, - прошептала она. – Если мы могли двинуться дальше, начать сначала… Никаких связующих нитей…

Он видел, что ее уверенность ослабевает. Последние барьеры рушатся. И он не мог позволить ей падать в одиночку. Он обнял ее и прижал к себе.

- Скалли, - пробормотал он, с большим усилием не давая своему голосу сломаться окончательно, - я уже оборвал все остальные связи. Саманта, моя работа, X-Files, истина… Но осталась последняя нить – единственная, которая для меня по-настоящему важна. Единственная, без которой я не могу жить. Самая лучшая нить.

- Малдер, - выдохнула она, ощущая биение его сердца.

- Скалли, без тебя я неизбежно упаду.

Она запрокинула голову, чтобы взглянуть ему в лицо, и поняла по его выражению, что он говорит правду. Их отношения были лучшей нитью. Самой сильной, без которой она не смогла бы справиться с жизнью. Они держались только благодаря ей – хрупкой нити, единственной, которая была завязана жизнью. И она связала их. Серебряная струна. Связь, которую нельзя разорвать. Если она оборвет эту последнюю нить, у нее не останется ничего. Только зияющая пустота.

Оставаться с ним – чистый эгоизм. Ей это может стоить всего. Она готова отдать свою жизнь и жизнь ее семьи за возможность одного его поцелуя.

Но что за разрушительный поцелуй…

Закрыв глаза, она подставила ему рот, уступая своей судьбе, подчиняясь своему жребию, - обретая дыхание с мягкой роскошью его совершенных губ. В самом нежном из поцелуев она сдалась человеку, которого не должна была увидеть снова, предлагая ему обещание будущего года и многих грядущих лет. Всю жизнь Дана Скалли была самоотверженным человеком, всецело отдающим себя и готовым на жертву. Но этот мужчина был единственным шансом, от которого она не могла отказаться даже ради гарантированной безопасности. Он был угрозой. На нем лежала печать опасности. И она брала его. А он брал ее. Как бы то ни было, они готовы были отдать свои жизни за счастье одного пьянящего поцелуя. И она чувствовала, что все ее сожаления рассеиваются под очищающим прикосновением его языка и губ.

Этот поцелуй был драгоценен – и другого такого не существовало. Да и не могло. В этом поцелуе было слишком много жизни. Каждый уголок его души, который он никогда не обнажал перед ней, был открыт сейчас. Каждое слово, которое он когда-либо собирался сказать, стало внятно ей. Если ей хотелось коснуться его - она могла это сделать. Если он жаждал ласкать ее – он мог. Малдер никогда не испытывал такого доверия, никогда не чувствовал себя в большей безопасности, чем сейчас, в окружении запретной красоты Даны Скалли. Она была единственным человеком, которого он никогда не должен был увидеть. Но он чувствовал, что пока он здесь, в кольце ее рук, ему ничто не грозит.

Она погладила его затылок. Слов почти не было. Словами они уже обменялись. Если бы она захотела говорить - он бы выслушал. Но она была уверена в них двоих – самое больше доверие, которое она когда-либо ощущала, имея дело с Малдером. Иногда ей казалось, что она слишком открыта перед ним. И дело здесь не в уязвимости. Она никогда не чувствовала себя уязвимой, когда была с ним. Скорее это было чувство наивысшей надежности. Словно он знал ее настолько хорошо, что она как будто существовала внутри него – в унисон с его сердцем и ритмом его пульса. Нет, она никогда не была беспомощной. Слабой. Она просто знала, что он заботится о ней.

Она прервала их жаркий поцелуй, легко коснулась губами уголка его губ. И ощутила, как он опустился на нее всем своим весом. Мускулистый Малдер. Высокий Малдер. Нежный и ласковый Малдер. Он был теплым, мягким, прощающим. Принимающим все ее синяки и шишки. Без осуждения позволяющим ей обнаружить все ее слабые стороны. И она могла любить его всем сердцем. И врачевать кровоточащие раны.

Она была создана для него. Он был создан для нее. Это было жестоко, невероятно жестоко - заставлять их жить друг без друга. Они были опустошены, и она не могла этого выдержать – целый год жить с пустотой в душе, зная, что ее другая половина может принадлежать ей всего лишь одну неделю.

- Я остаюсь, - прошептала она, и его сердце наполнилось.

Фейерверк давно прекратился, оставив их в темноте. Скромный плеск волн о берег. Единственная мелодия их возвращения домой. Подходящая песня, такая же деликатная и нежная, как их прежние поцелуи и ласки. Они исчерпали весь страдальческий голод, который испытывали раньше, насытив его. Удовлетворив давно дремлющего зверя. Их второй раз должен быть медленным и сладким. Должен воплотить в себе всё. И он подумал, что не удивится, если заплачет. Такое случится с ним впервые, но в этом нет никакого унижения, как это обычно бывает. Рыдать при виде красоты - божественный акт. А Дана Скалли обладала божественностью. Он в это верил.

По пути с пляжа она начала прелюдию – принялась покрывать мягкими поцелуями его шею, а он поглаживал ладонью ее спину. Он соблазнял ее столь изысканно, что это с трудом можно было признать обольщением. Он скорее приглашал и просил, чем приказывал. Малдер умел командовать. Скалли знала это по личному опыту. Но когда он был с ней, он был добр, как июльский дождь, и ласков, как вода.

Они подошли к дому, стремясь туда скорее для уединения, чем для близости. Когда они были вместе - казалось, что остальные пять миллиардов жителей планеты не существовали. Они были вторичны по отношению к основным нуждам Малдера и Скалли. Она была трепещущей, как огонь, а он был изысканным, как красное дерево. Скалли любила его за внутреннюю страсть, которую он нес в себе. Страсть, которая выжигала контроль, когда он позволял ей взять верх над всеми другими чувствами, но всегда тлела внутри, как свет свечи, когда он был нежен. И сейчас, когда он вел ее наверх в спальню, она ощущала его нежность. Кончики его пальцев играли с теплом ее губ, и он осыпал поцелуями изгиб ее правой брови.

Вокруг них не звучала музыка. Не было никаких романтических предметов – ничего, что обычно появляется, когда двое желают добавить магии в свою жизнь. Магия всегда была с ними. Она играла звездным светом в его зелено-карих глазах. Была направляющей силой в их сложных взаимоотношениях. Защищала их от опасности и хранила от смерти. Она пронесет их обоих сквозь все проблемы и обстоятельства.

Он играл на ее теле, как великий музыкант ласкал бы скрипку Страдивари - великолепно настроенную и настолько прекрасную, что от ее звучания может разбиться сердце. Абсолютная красота акта была как очищение от боли, богатое радугой эмоций и чувств. Малдер начал с ее рук, взяв их в свои и поднеся к губам.

- Да, твой рот, - прошептала она, и он подчинился ее требованию, проведя губами по ее пальцам и целуя ладонь. Он начал с кончика ее большого пальца, а потом его губы, пройдя весь путь до ее пульса, ощутили, как ее сердце забилось быстрее под его губами.

Ее тело начало возвращаться к жизни, и в каждой его клеточке поселилось возбуждение. Чувства, о существовании которых она и не подозревала, начали пробуждаться от богатства ласк Малдера. И в каждом поцелуе отражалось их величие. Она никогда не была настолько чувственной, никогда не знала, что кроется в таких нежных и обычных вещах, как чьи-то прикосновения к ее руке или вискам. Но их легкость заставляла ее острее осознавать то, что ее окружало. Влажная от возбуждения, она направила свою страсть на него - и медленно взяла губами мочку его уха. Хриплый стон, который он издал, был достаточно ободряющим – и она продолжила, наградив его томным поцелуем. Сегодня ночью любовь будет томной. Она будет омывать их и плескаться в ирисовом пруду, а потом они, наконец, нырнут - и утонут.

Нежность ее поцелуя была ошеломляющей, и приливы возбуждения, которые пронизывали его кровеносную систему, нарастали с каждой минутой от сладости их страсти. Первый раз был не грубым, но и не таким искусным, как теперь. Занимаясь сексом тогда, они избавились от отчаяния, а теперь пришло время для сложного действа. Все вариации, все прекрасные возможности лежали перед ним, как величайшее наслаждение, когда-либо изведанное мужчиной.

- Я был влюблен в тебя всегда, - заговорил он, стараясь, чтобы его хриплый голос прозвучал небрежно. – Когда ты исчезла, когда ты умирала, когда ты уходила… Все это время я был влюблен в тебя. – Он вздохнул, и ее руки начали расстегивать его рубашку. – А любить кого-то и быть влюбленным в кого-то – на самом деле две разные вселенные, Скалли. Я мог бы написать книгу о том, насколько это разные вещи…

- Напиши, - ответила она просто. Ее рот был занят, рисуя бабочек на его голом плече, пока его рубашка падала на пол.

Он снова застонал от восхитительного прикосновения ее губ и обнял ее за талию.

- Думаю, я так и сделаю, - решил он. – Огромный роман о любви к Дане Скалли. Я думаю, это потрясающе. И если я прав – это будет бестселлер «Нью-Йорк Таймс».

- Я куплю экземпляр, - сказала она, скользя ладонями по его груди, а ее губы начали следовать за ее руками. Когда она принялась расстегивать ремень на его брюках, он вздрогнул.

- Уверен, что купишь, - прошептал он, чувствуя восхищение, когда она расстегнула молнию и провела своим маленьким пальцем по длине его горячего, возбужденного члена. – Возможно, просто… ааааа… просто из-за грязных сексуальных... эээ… сексуальных сцен…

Она усмехнулась, сдернула джинсы и трусы с его стройных бедер и заставила его перешагнуть через одежду. Он стоял перед ней – голый и возбужденный.

- Ну, если там будет и эта глава, я закажу тысячу экземпляров. - Она медленно опустилась перед ним на колени и поцеловала кончик его члена. А потом позволила своему языку скользнуть вдоль его длины. И все связные мысли тотчас же исчезли из его головы. Она ласкала его член, проводя языком от кончика к основанию, и его бедра непроизвольно дернулись. Он был готов поклясться, что еще секунда – и он приземлится на пол в пьянящем облаке экстаза. Она усмехнулась. <Страстный бобер.>

Его руки дрожали. Интересно, будет ли она возражать, если он коснется ее волос. Он получил ответ, когда она взяла его руку и положила себе на затылок. Это было не просто разрешение, а просьба и приглашение. И он погрузил пальцы в пышную рыжую яркостью ее волос. В это время она двигалась вверх и вниз, губами и языком расточая внимание <впечатляющей> длине его члена, и его бедра быстро двигались в унисон с ее ртом и языком, а его член…

Она остановилась.

Разрывающий стон вырвался из его груди. Он не мог поверить. Это было невероятно, чудовищно жестоко - что она оставила его в таком подвешенном состоянии. Ну, хорошо, он не «висел», но…

- Скалли…

- Шшшшш…

Да, она еще раз доказала, что ее власть над ним безгранична. Он закрыл глаза. Голова его запрокинулась от ощущений - окружающего приюта ее рта и мягкого нажима ее губ на его кожу. О, у нее такой умелый язык… Что она делает с ним… Он вскрикнул от блаженного жара ее губ. О, Боже, она просто невероятна. Нет ничего более потрясающего. Да и не может быть…

И он сейчас кончит.

- Стоп, - прошептал он, и его тестостерон разозлился на него за то, что он такой идиот - просит ее остановиться. – Скалли, я…

Она подчинилась. Поднялась и сверкнула на него расширенными от страсти глазами.

- Что? – Она задыхалась, и признаки ее возбуждения внезапно поразили его. Желание выплескивалось из нее. И он был уверен, что она была поймана той же сущностью, что захватила его. Он никогда не видел женщины более возбужденной и более прекрасной. И поцеловал ее. Ощутил приятный вкус чая и лимонного бальзама, который принадлежал только ей, а потом почувствовал острый привкус, который мог счесть только своим собственным.

Он целовал ее, и дрожание его губ было настолько дразнящим, что она едва осознавала движения его рук, расстегивающих ее льняную рубашку. Он проявил замечательную выдержку, когда она ощутила настоятельное давление его члена. Он расстегнул все пуговицы и приложил ладонь к ее коже, лаская пупок и гладя ее плоский живот. Он улыбнулся, когда она втянула воздух, и поцеловал ее слегка веснушчатую переносицу. Словно похвалил.

- Я напишу три главы о твоем теле, - весело сказал он, и ей потребовалось мгновение, чтобы вспомнить, что он снова говорит об этой книге. Улыбаясь, она обхватила руками его шею, прижалась грудью к его голой груди. – И дам великолепное описание твоих грудей, если ты мне разрешишь…

- Начинай писать, приятель, - пошутила она, и он счастливо вздохнул, стягивая льняную рубашку с ее плеч. Вот они, груди Скалли. Намек на линию загара. Должно быть, она принимала солнечные ванные. <Надеюсь, на этой неделе она решит еще раз этим заняться.> Нежный контраст между розовым золотом ее кожи и светлым молочным цветом ее грудей, который только подчеркивала легкая корица ее возбужденных, твердых сосков. Он медленно провел по ним ладонью, наслаждаясь ощущением. Она вздохнула и застонала… Это был прекрасный звук - воплощение эротизма.

Он любил ее едва ощутимыми прикосновениями, но его яркая реальность была настоящей. Она могла открыть глаза - и он будет здесь, проводя пальцами по ее ключице или покрывая поцелуями ее веки.

- Малдер, - прошептала она, и он вздохнул, касаясь рассыпавшихся прядей ее рыжих волос.

Она толкнула его к постели и улыбнулась, когда он упал. Он был влюблен, счастливо влюблен. И эту любовь он никогда не хотел покидать. Если он лишится этой любви - не будет ничего. Он будет пуст, он будет мертв…

Но сейчас его душа таяла в ней. Он воспринимал только ее - она расстегнула джинсы и спустила их со своих бедер вместе с трусиками. Обнаженная, она легла на кровать рядом с ним и погладила его волосы.

- Этого стоило ждать, - сказала она, и хотя ее фраза была трогательной, он не мог не раздумывать, была ли она правдива.

Она поцеловала его, обняла, прижав ладонь к его голой спине, и он беспомощно потерся об нее. Его эрекция горела около ее бедра, как раскаленное железо. Потом он повернулся так, что оказался над ней, и пожил руку ей на грудь. Слегка покатал сосок ладонью. Давление было мучительно великолепным. Потом коснулся ртом ее груди, проведя языком по мягкой внутренней стороне и всем сердцем веря, что может вечно существовать в этой нежной впадинке. Его губы поднялись вверх, целуя ареолу, но не касаясь того, что жаждало прикосновения. Он дразнил ее и вел за собой, но она знала, что в конце он вознаградит ее за терпение.

И он вознаградил. Окружив ее твердый, горячий сосок своими губами, потянул с божественным давлением, даря ее груди изумительную роскошь его языка и губ.

- Малдер, - вздохнула она, когда он занялся ее левой грудью. Красота акта продолжалась, подводя ее все ближе и ближе к грани экстаза. Она никогда не испытывала ничего подобного. Она с беспокойством ждала его приезда - и это было началом, чтобы медленно свести ее с ума. Но если бы она могла жить в его безумии до конца времен, может быть, это было бы лучше, чем существовать в адском здравомыслии, которым она сейчас располагала…

Его рот двинулся дальше, миновал ее пупок. Кончик его языка погрузился в него, и это, как вспышка безумия, заставило ее захотеть смерти от наслаждения. А потом он почти убил ее, когда его рот достиг ее лобка, спустился ниже и стал… всем.

Мастерство его языка поразило ее. Он знал ее тело и все его нужды. Магия… Его язык нежно провел по ее входу, избегая того, что дрожало и молило о прикосновении, и поцеловал, как все ее тело. Он попробовал ее готовность и почувствовал, что она блестит на его языке. Он снизошел к умоляющей потребности и медленно взял ее в рот, скользя языком вокруг ее клитора. Его щеки прижались к внутренней стороне ее ног. Бедра Скалли приподнялись, ее руки с благодарностью погрузились в его волосы, и он поднес руку и ввел пальцы в ее вход.

Мир был ничем. Ничто не существовало, кроме Малдера. Галактика жила в его глазах, вселенная контролировалась его руками, и планета вращалась вокруг его восхитительного рта. Не было ничего, что имело значение. Только он. И она металась под его ртом и вокруг его указательного пальца, чувствуя, что кровь пульсирует сквозь ее тело, как тысячи совершенных аккордов музыки. Он дирижировал оркестром, и этим оркестром была она. И она была настроена на него идеально.

Вспышка цвета и света, которая начала зарождаться под ее веками, предупредила ее, что это блаженство означает только одно – она сейчас кончит, она сейчас разобьется вдребезги. И мысль показалась ей странной. Она разбилась вдребезги так давно, разлетевшись на куски от известия, что он будет отнят у нее навсегда. Сейчас она снова собиралась воедино, становясь одним целым в его руках и в его постели. И она станет целой опять, соединяя осколки Скалли во славу Малдера.

Когда его язык коснулся ее клитора, она взлетела - и кончила от простого знания, что принадлежит этому человеку и что он принадлежит ей. Она кончила, поднимаясь и падая рядом с ним. Ее голос отдаленно, но отчетливо выкрикивал его имя, и ее сердце кричало, что она влюблена в него.

Чувствуя жар на своих щеках, она улыбнулась ему. И он поднял голову, оторвавшись от ее тела и запечатлев еще один целомудренный поцелуй на ее живот перед тем, как улыбнуться ей. Никакие слова не могли бы передать ее желание лучше, чем ее глаза, и он счастливо и полностью подчинился. Заняв позицию между ее бедер, он выразил свои чувства, и она приняла, поцеловав его в щеку.

Войдя в нее, он вздрогнул и вздохнул. Восторженно. Малдер хотел, стремился, должен был испытать восторг. Он никогда не чувствовал его на языке, как окруженные золотом крылья бабочки «монарх», а ведь именно таким, по его представлениям, должен быть вкус у восторга. Как крылья бабочки, быстрые, но нежные, так что каждое их движение проходило так быстро, что это было неуловимое ощущение. Всеобъемлющее и защищающее. Как же сильно он хотел испытать этот восторг…

Так что он поцеловал ее.

Их предыдущий раз был отчаянным, рожденным долгим голодом. Они могли позволить себе экстраординарные наслаждения. Теперь это было восхитительно медленно – двигаться вместе, скользить, как шоколад. И она вздохнула и простонала его имя, когда он ускорил темп. Восторг, восторг, думал Малдер. Это и есть восторг, она – восторг…

И она была восторгом. Она жила внутри восторга, разделенного восторга их любви и ее создания. Голова ее металась по подушке из стороны в сторону. Она снова и снова пробегала руками вниз и вверх по его спине, беззвучно, но все равно громко стонала, выражая одобрение и свою любовь к Малдеру. Когда ее слова дошли до него, он вдруг потрясенно осознал, что она выкрикивала его имя с такой страстью и таким восторгом.

Проникая в нее снова и снова, Малдер стонал, повторяя ее имя. Еще одно последнее движение, одно блаженное и восторженное прикосновение к ее клитору - и сгусток нервов взорвался. Она снова выкрикнула его имя и упала. Падая в него, падая в нее, падая в никуда, но в счастье. Это было падение. Это было потрясающе, и это не имело значения.

Восторг охватил и его. Он содрогнулся, кончая, наполняя ее своим теплом и силой своего оргазма. Не было ничего, только оставленное для них богатство. Ничего, только изысканная красота и бесконечное счастье. Когда он упал рядом с ней на подушки, она улыбнулась и поцеловала его. А потом он прошептал ей на ухо слова обещания, и прохладные простыни обвевали ее разгоряченное тело.

- Я не могу отпустить тебя, - выдохнул он. – Я влюблен в тебя и не могу отпустить тебя.

Печальные слова были мрачным напоминанием о том, что лежало за стенами спальни. Она закрыла глаза от боли. Крепко прижалась к нему, взглянула на него тоскующими глазами.

- Тогда не отпускай, - просто сказала она, и он вздохнул, обхватив ее руками и ногами, чтобы чувствовать ее как можно ближе.

Забытая ракета фейерверка проделала свой запоздалый полет через море, и небо взорвалось адажио.

Глава 6

Утро мягко омыло его ласковым потоком морского бриза. Малдер медленно открыл глаза, прогоняя ресницами сон. На мгновение его охватило замешательство. Он не узнавал места, в котором находился. Но одновременно с осознанием пришла память, и она была счастливой и нежной. Память была наполнена картинами прошлой ночи. Фейерверки. И независимость. И Скалли. Ее губы. Как они освящали все его тело… словно она была причастием, а он – тем, кто требовал искупления.

Зевнув, Малдер потянулся к ней. Но ее не было. Его руки не могли обнять ее, его губы не могли найти ее волосы, а его глаза не могли ласкать ее спящее тело.

Снова сморгнув, Малдер сел в пустой постели. Он был тщательно и заботливо укрыт простынями. Солнечный свет проникал в комнату неяркими струями желтого и золотого. Его внутренние часы подсказали ему время точнее, чем это сделали бы любые электрические или механические приспособления. Позднее утро. Небо полностью затянуто тучами. Мягкий ветер трепал его волосы, бросая пряди ему на глаза. Он отбросил простыни и выбрался из постели. Его ступни мягко затопали по покрытому ковром полу - он искал свою Скалли.

И нашел ее снаружи, на балконе.

Она сидела обнаженная, и ее тело было скрыто от его взгляда трепетанием легких занавесок. Она опиралась на перила балкона, свободно свесив кисти рук, сонно вытянув ноги. Лениво приподняв лицо, она посмотрела на тяжелое серое небо. Облака были не плотными, а скорее воздушными. Бриз стал холоднее, воздух гуще, и гром нарастал где-то в отдалении. Ее волосы были скручены сзади в темную рыжую спираль, и она спускалась по ее изящной спине, как лента. Он почти не видел мягкого изгиба ее груди. Когда она склонила голову вправо, густая рыжая масса упала ей на плечо. Она была воплощением цвета – таким же неземным, как живопись эпохи Ренессанса.

Он осторожно раздвинул легкие занавески и вышел на балкон. Небо приобрело оттенок оливковой зелени, и море - перед приближающимся штормом - казалось тысячами зазубренных осколков изумруда.

- Сейчас дождь пойдет, - сказала она, когда его тень упала на пол. Она не обернулась, и Малдер еще один блаженный миг наслаждался ее совершенной красотой. А потом она посмотрела на него – и выражение ее лица не было столь спокойным, как ее божественное тело. Скорее грустным и утомленным. За десять месяцев их разлуки Скалли постарела, и в ней появилась мудрость, которую уже ничто не сможет уничтожить. Никакая самая страстная любовь не вернет ее капризную юность. Малдер вдруг ощутил груз собственного возраста.

Он помнил ее юность, пылавшую вокруг нее, как пламя. Гордость и вызов наделяли все ее существо силой. Он помнил ту Дану Скалли – ту, какой она была, когда впервые вошла в его кабинет, неся чувство собственного достоинства, как оружие более мощное, чем пистолет, которым Бюро снабдило ей. Она была силой, с которой следовало считаться из-за ее опасности. Теперь она была силой, с которой следовало считаться из уважения.

Огонь внутри нее не умер. Вместо этого он тлел на старых угольях, и ее тело все еще было молодым, а волосы яркими. Но на ней появилась печать возраста, а внутри нее оставалось нечто неприкосновенное. Для других, но не для Малдера. Он тоже был старым. Они состарились во время своей работы, и это расставание стало последним шрамом на их душах.

Скалли улыбнулась ему – глубокой, как темная роза, улыбкой, предназначавшейся только для него.

- Хорошо выглядишь, - пробормотала она, и он пожал плечами. Их нагота нисколько ее не волновала. А еще меньше ее заботило, что могут подумать посторонние. Она снова повернулась к желтовато-зеленому морю.

- Ты выглядишь лучше, - вздохнул он, останавливаясь у нее за спиной и играя каскадами рыжих прядей. – Мне нравится, когда твои волосы такой длины.

- Присяжные по-прежнему не принимают это во внимание, - сказала она, и он осторожно развязал тесьму, поддерживающую ее волосы. Они рассыпались в его руках – словно кто-то насыпал углей ему в ладони. Он с обожанием погрузил пальцы в густые пряди, от влажности сиявшие вишневым оттенком. Тихонько напевая, она поворачивала голову, наслаждаясь прикосновением его рук. – Но это только заострило некоторые вопросы с судьей, Малдер.

- Здесь есть кое-какие выгоды, - согласился он, наклоняясь, чтобы спрятать лицо в гуще карминных локонов. Волосы Скалли были самого чистого оттенка рыжего, глубокого, как корица, и трепещущего, как блеск яблока. Этот оттенок был слишком темным и богатым, чтобы можно было назвать его оранжевым. И Малдер был уверен, что в детстве ни один ребенок не осмеливался дразнить ее «морковкой».

Острый танец молнии в тучах отразился в ее волосах. Ветер усилился, а температура понизилась. Жара, столь естественная для юга, спала под натиском приближающегося шторма. Скалли подтянула колени к обнаженной груди, ища тепла. Малдер увидел, как на ее гладкой розовой коже появились мурашки, и опустился на пол сзади нее. Обнял, без слов предлагая использовать его тело, как одеяло. Эта идея показалась ему соблазнительной - и восхитительной.

- Есть ли что-нибудь, что ты всегда хотел сделать? – спросила она, и он нахмурился.

- Я уже сделал то, что всегда хотел сделать, - сказал он просто, и она нахмурилась в ответ, поглаживая его темные руки своими нежными, белыми пальцами.

- Но, может быть, есть что-то еще, что ты хотел сделать, но другие цели, которые ты ставил перед собой, не позволяли тебе? – продолжала она. Малдер задумался, целуя ее шею сзади под массой темно-рыжих волос.

- Я всегда хотел заняться с тобой любовью, - начал он, и она улыбнулась, наклонившись и с благодарностью поцеловав кисть его руки. – И я всегда хотел увидеть Рим.

- Рим?

Его развеселило ее замешательство.

- Ну разве не заманчиво? Все говорят, что Рим – как другой мир. Словно ты все оставил позади, бросил реальный мир - и отправился туда, где всё вокруг древнее и прекрасное.

- Это бегство, - вздохнула она, и он кивнул в ее волосы. Рим был знаменит своим раем. Он предлагал одиночество и тайну. Конечно, такой беспокойный и сдвинутый человек, как Малдер, будет мечтать о Риме. На первый взгляд это можно показаться странным, но если вдуматься - такая идея не лишена смысла. Внезапно ей захотелось увидеть Рим вместе с ним. Делать всё, что делают туристы. Посетить Пантеон, побывать в Ватикане, попробовать вкусную еду…

Услышать, как его обволакивающий голос бормочет что-то по-итальянски.

- Я бы взял тебя с собой в Рим, - прошептал он, и она усмехнулась.

- Я бы поехала.

- Я не могу оставить тебя, - сказал он, и она прижалась к его плечу, чувствуя, как ветер треплет ее волосы. Вспышки голубых молний снова разорвали тучи, и она не закрыла глаза от яркого света.

- Я знаю, - вздохнула она. – Но тебе придется.

Они не произнесли больше ни слова, мечтая о Риме, а гром прокатывался и громыхал, как бархат.

Шторм неуклонно приближался, и отдыхающие в миг покинули берег, оставив его тем двоим, которые не боялись встретить бурю лицом к лицу. Скалли снова затеяла разговор, вспомнив, почему она так любила беседовать с Малдером. Его резкие обличительные речи всегда были непредсказуемыми, а слова – живыми и умными. Он мог ляпнуть что-нибудь о своих политических взглядах – и все они были обворожительны в своем идеализме. Малдер задумчиво говорил о правительстве, которое управляло правосудием охотнее, чем жадностью. И хотя в его словах присутствовал цинизм, они были отмечены надеждой. Малдер был оптимистичным созданием, несмотря на то, что многие годы, надеясь на утопию, он всего лишь жил в аду.

Или Малдер начинал возбужденно пересказывать книгу, которую прочитал, с блеском демонстрируя свою удивительную фотографическую память, когда наизусть цитировал целые куски из романа, который ему понравился. Он декламировал стихи, и она обнаружила, что у него прекрасный литературный вкус. Он рассказывал ей о разных местах, в которых побывал, живо описывал Garden District в Луизиане или небольшую закусочную, в которую часто заходил в Нью-Йорке. Глаза Малдера загорелись, когда она сказала, что никогда не видела «Боксера», и он заставил ее пообещать, что она возьмет фильм напрокат, если им не удастся посмотреть его вместе.

Все, что он говорил, было настолько откровенным, что у нее сжималось сердце. Он ездил из города в город – и это говорило ей о том, как он боролся, чтобы получить работу. Он умело и забавно копировал речь хозяев квартир – и это говорило ей о его тяжелом материальном положении. Все книги и произведения искусства, которые он читал или видел, свидетельствовали, что у него появилось много свободного времени. Но во всем этом она обнаружила одну положительную вещь – писательство. Весь его язык, все его богатство… Может быть, Малдер нашел здесь свою нишу. Может быть, он будет хоть немного счастлив...

Она вздохнула и прижалась к нему, чувствуя ветер, задувающий под ее одежду и холодивший кожу. Он обнял ее за плечи, крепко прижал к себе, и она вгляделась в темный океан. Малдер много рассказывал ей о красоте, но никогда – о красоте воды. Скорее всего, не потому, что не ценил океан. Он просто не сомневался, что она уже знала об этом.

С детства Скалли привыкла уважать величие моря. Ее семья гордилась пятью поколениями моряков – от простого рыбака до морского офицера. Ее братья были моряками, отец был похоронен в воде, а мать происходила из семьи моряков. Естественно, в ней всегда было это желание – плыть по прозрачному океану и ощущать себя во власти бешеных вод. Может быть, это ее призвание – нырнуть в воды и быть в согласии с глубинами океана.

- Скалли? – позвал Малдер, и она почувствовала его руку, коснувшуюся ее ключицы. Его пальцы провели по впадинке ее горла, и ее сердце сжалось от этого простого жеста. В сложном Малдере было так много простоты, и она знала о ней всё. Он находил утешение в разговорах и целомудренных поцелуях, едва ощутимых ласках и прикосновениях к самым неинтересным частям ее тела. И эти полные жажды прикосновения были самыми возбуждающими ласками, которые она когда-либо испытывала.

- Думаю, я бы хотела здесь жить, - сказала она, и его рука провела вниз по ее спине, к пояснице, где и остановилась так, как это было всегда во время их совместной работы.

- Почему здесь?

Чернильно-зеленое небо кружилось в водовороте, угрожающе надвигаясь на берег. Она снова повернулась к ветру. Ей нравилось, как ее длинные волосы плясали на ветру.

- Когда-то мой отец служил в Северной Каролине, в маленьком городке, живущем за счет флота и ловли креветок, - объяснила она. – Мне нравилось там жить. А сейчас мне нравится здесь. – Она улыбнулась, взглянула на него. – Думаешь, это странно?

Он покачал головой. Ничто в Скалли не казалось ему странным. Напротив. Она редко позволяла себя капризы, но его это восхищало. Он знал, что ей достаточно комфортно с ним, чтобы она могла доставить себе удовольствие и вести себя непосредственно.

- Вовсе нет, - возразил он и наклонился к ее уху. – Но если ты решишь стать капитаном на креветочном судне, возьмешь меня к себе первым помощником? – растягивая слова, прошептал он, и она толкнула его локтем под ребра.

- Мне нравится «Форрест Гамп».

Они засмеялись, а потом Малдер встал рядом ней на кромке воды. В небе сверкали молнии, но дождя не было. Ветер с силой налетал на них, но Малдер не обращал внимания. Он просто любовался ею, а молнии только добавляли света, чтобы он мог боготворить ее. Он небрежно опустил руку в карман джинсов и достал пачку сигарет, вытащил одну и попытался чиркнуть зажигалкой. Скалли ошеломленно повернулась к нему.

- Черт, когда это ты начал курить? – спросила она. В ее голосе прозвучало обвинение, и он пожал плечами. Под ее испепеляющим взглядом он вдруг почувствовал стыд, что попытался закурить.

- Я курил, когда работал в отделе особо тяжких преступлений, - признался он, - но решил бросить, когда начал работать в X-Files. Я… эээ… почти спалил офис… заснул в подвале с зажженной сигаретой. – Она скривила губы – выражение «я же тебе говорила» - и он кивнул в знак согласия. – Ага, знаю. Так что я бросил курить и начал грызть семечки.

- Семечки?

Он снова кивнул.

- Да, ну, некоторые люди жуют антиникотиновую жвачку, другие наклеивают пластырь. Семечки помогали мне чем-то занять рот и не думать о курении. В любом случае, семечки не вредят здоровью. – Он продолжал щелкать зажигалкой, и она неодобрительно скривила губы.

- Почему ты снова начал курить? – спросила она, пронзительно взглянув на него.

Господи, он забыл, какой становилась Скалли, когда бывала чем-то недовольна. Он оставил в покое зажигалку и заговорил, не вынимая изо рта сигарету, приклеившуюся к его полной нижней губе. Эту манеру Скалли находила раздражающей и в то же время эротической. Все равно, что наблюдать, как Малдер в прежние времена жевал жвачку на работе. Движение сердило ее, но рот был великолепен.

- Скука. К тому же, мне наплевать. Не знаю, может быть, семечек в качестве заменителя стало недостаточно, - небрежно сказал он. Она, наконец, вынула сигарету из его рта и разломила пополам. Хотела бросить остатки в воду - для пущей убедительности, но решила не быть занудой.

- Ну ладно, больше ты курить не будешь, - сказала она строго, глазами вызывая его на спор.

Изогнув бровь, он поднял голову.

- Черт возьми, это почему же? – Но когда она назвала причину своего протеста против курения, этого оказалось достаточно, чтобы он захотел разломать все оставшиеся сигареты и затоптать зажигалку в песок.

- Из-за них у тебя может начаться рак.

Он молча облизал губы. Курить все еще хотелось, но далеко не так сильно, как раньше. Напоминание о болезни Скалли убедило его, а другой раскат грома подтвердил соглашение. Он положил зажигалку обратно в карман и посмотрел на стоящую рядом с ним женщину. Ее глаза сузились, рот был упрямо сжат, а подбородок гордо выставлен вперед. Когда у нее было такое выражение, она казалась самым вдумчивым человеком на планете. Ее волосы – потоки рыжего - слегка касались ее лица, шевелясь на унылом ветру.

- Извини, Скалли, - попросил он, и она с интересом взглянула на него.

- Это всего лишь сигареты, Малдер, - сказала она спокойно.

Он сглотнул, продев большие пальцы через петли для ремня на его джинсах.

- Я никогда тебе этого не говорил, Скалли. А теперь должен сказать. Я жалел, что не сказал перед тем, как уехать, и даже если ты не хочешь слушать, я все равно скажу. – Встревоженная, она поднесла руку к его подбородку, приподняла его пальцем. Но он увернулся от ее прикосновения, опустил голову. Она знала, что это такое. Чувство вины. <Глупый>, устало подумала она. - <Неужели он так никогда и не поймет, что я буду любить его несмотря ни на что?> Это было ее слабостью – любить Малдера без всяких условий. Именно поэтому она и оставалась с ним – несмотря на все опасности.

- Говори, - велела она ровным голосом.

Малдер не мог заставить себя взглянуть ей в лицо и отвернулся к неспокойному океану.

- Я хочу извиниться за твой рак.

Она была готова к этому.

- Это не твоя вина, - сказала она уверенно, положив руку ему на плечо. Он не отреагировал на ее прикосновение, но она почувствовала, как он ссутулился.

- Если бы ты не работала со мной, ты бы не заболела. Это простой факт, и тебе он известен так же хорошо, как и мне. – Она вздохнула. Слишком утомительно – смотреть, как он берет на себя вину и принимает позор, а ведь на это совсем нет времени. Нет времени для сожалений или боли, потому что у них всего одна неделя. Но вот он стоит, охваченный стыдом, - как будто это медаль, которую он заслужил. Как будто вина - это честь.

- Да, Малдер, работа с тобой стала причиной моего исчезновения. – Она не собиралась убаюкивать его фальшью и ложью. Не в ее стиле. – Но суть вопроса в том, что никто не заставлял меня работать с тобой. Ты забываешь, что и у меня могут быть свои соображения. Теперь тебе бы следовало это знать. Даже в начале, когда ты оттолкнул меня и не подпускал к себе, только мое упрямство удерживало меня рядом с тобой. И сейчас я тебя не оставлю. Обещаю.

- Вчера ты готова была уехать, - напомнил он, и она еще выше подняла голову.

- Да, была, - согласилась она. - Но это было вчера. А это – сегодня.

- И сегодня все по-другому?

Она лукаво кивнула.

- Да, сегодня ВСЁ по-другому.

- Как это? – спросил он удивленно.

В ответ она широко улыбнулась.

- Сегодня я обещала тебе ‘завтра’. И еще шесть дней до того момента, как я уеду. И еще такие же семь дней на следующий год, и еще через один, и после него. Обещаю тебе, что ‘вчера’ больше не повторится. Несмотря ни на что, я всегда буду возвращаться на этот берег. – Она погладила его по щеке, приглашая приблизиться, чтобы услышать ее слова. Он подошел, и она прошептала около его губ. – Я всегда буду возвращаться к ТЕБЕ.

Она легко поцеловала его – так, не более чем легкое касание губ, но через мгновение невесомые, как перышко, прикосновения раскалились от желания. Он отреагировал почти мгновенно, проведя своей нижней губой по ее верхней губе, и его пальцы погладили ее висок. Скалли была изящной женщиной. И Малдер любил маленькие детали, о которых знал только он, - как крохотные сокровища, которые он постоянно обнаруживал в своем бывшем напарнике.

Маленькие волоски на пояснице, которые завивались и были мягкими и невероятно рыжими. Трогательные веснушки на носу, которые она не спрятала под макияжем, потому что вчера вечером он сделал ей по их поводу комплимент. Едва заметное родимое пятно на ступне, и он целовал его вчера ночью после того, как они занимались любовью в третий раз. Он заметил у нее в чемодане флакончик ярко красного лака для ногтей. Она собиралась покрасить им ногти на ногах. Однажды, когда они были в Калифорнии, Мисси именно так и сделала, и Скалли думала, что ее мертвая сестра оценила бы ее настроение. Когда Малдер увидел флакончик, она не сомневалась, что он начнет смеяться над ней. Вместо этого он вызвался сделать ей педикюр, но она, желая подразнить его, назвала его неуклюжим и отказалась. Они оба знали, что в результате она согласится.

Это была та Скалли, которой ему так не хватало все те месяцы, что они были в разлуке. И эту Скалли он так жаждал обрести сейчас. Расследование всегда было любимой частью работы для Малдера, а возможность обрести новую информацию о Скалли была лучшим делом из всех, что ему когда-либо доставались. Например, он узнал, что она не любила сигареты, предпочитала красный лак для ногтей и хотела жить около моря. А еще он знал, что она любила его. Знал, что посреди всего того, что он сделал с ней, и того, что случилось с ней по его вине, она влюбилась в него. Там, где другие пришли бы в негодование, Дана Скалли влюбилась.

Дана Скалли - невероятная женщина.

Чертовски прекрасная женщина.

Взяв ее за руку, он потянул ее от кромки воды в сторону скал. Берег в Сиброке был разделен высокими, гладкими скалами. Они уходили вверх, по направлению к большому курорту и представляли собой барьер, который должен был защищать берег от разрушения и вторжения посторонних. Они поднимались по скалам босиком, и Малдер улыбнулся, когда нашел длинный гладкий обломок скалы, достаточно большой, чтобы лечь вдвоем.

Они лежали рядом и смотрели вверх на темнеющее небо, объединенные уютным теплом разделенной близости. Висок к виску - и их волосы перепутались, когда порыв ветра перемешал его темные пряди с ее ярко-рыжими локонами. Это было настоящее единение – такое же простое, как они сами. Молния снова сверкнула над Атлантикой, и Малдер заговорил.

- Когда мы работали вместе, я должен был держаться от тебя подальше, - сказал он, и она положила руку ему на грудь, играя воротником его рубашки. – Иногда я так сильно хотел тебя, что не мог смотреть тебе в лицо – был уверен, что ты сразу догадаешься. Я продолжал твердить себе: нужно подождать подходящего времени, но… - он пожал плечами.

Она задумчиво слушала. Он продолжал.

- Скалли, как ты думаешь, мы его пропустили?

Она нахмурилась, но не взглянула на него.

- Пропустили что?

- Может быть, был момент, когда все оказалось бы правильно, и мы могли бы быть вместе… Может, где-то по пути мы пропустили его?

Вопрос причинил ей больше боли, чем можно было представить. Все эти годы у нее было столько возможностей привести его к себе домой и никогда больше не отпускать. И они не использовали ни одного шанса. У них было шесть лет, чтобы всё получилось, но они не предприняли ничего до тех пор, пока все возможности разом не кончились. Это было грустно и совсем не смешно. Как вышло, что они обрели друг друга, только когда все пошло к черту и они не должны были видеться...

Если они упустили свой шанс, она жалела об этом больше всего на свете. Все опасения, которые она испытывала по отношению к Малдеру, исчезли, потому что она знала, что он был самым невероятным из того, что случилось с ней в жизни. И самым лучшим. Любить Малдера. Быть любимой Малдером. Может быть, именно это она пропустила. Может быть, именно этим она и держалась сейчас.

- Надеюсь, не пропустили, - прошептала она.

Это было бы слишком печально.

Глава 7

Он так и не распаковал чемодан.

Подумал, что потом будет слишком тяжело упаковать обратно все его имущество и вырвать себя с корнем из дома любви, который они построят на острове. А когда все-таки настало время уезжать, ему стоило больших усилий застегнуть чемодан, вынести его к машине и положить в багажник, борясь с желанием броситься бегом обратно к дому.

Скалли уезжала позже в тот же день. Перед тем, как вернуться в Мэриленд, она проведет немного времени в одиночестве на берегу. Она решила, что будет лучше сделать так, чем провожать его в аэропорт. Там слишком много людей, которые могут увидеть их. Слишком много возможностей, что их поймают на месте преступления и разоблачат их тайную игру.

Стоя около Тауруса, она смотрела, как он захлопнул багажник. И отвернулась к морю, полная воспоминаниями о прошедшей неделе. Записать их в дневник. Дневник, посвященный Малдеру. Ответить на вопросы, на которые ей всегда хотелось получить ответы. Например, почему он выкрикивал ее фамилию, а не имя, когда кончал. Да, она чувствовала, что это правильно. Так и должно быть. Если бы он выкрикнул «Дана», - значит, он занимался любовью неизвестно с кем. Скалли, конечно, не осталась прежней, но она снова становилась собой, когда была с ним. Она знала вкус его поцелуев – вкус его нежности. Тягучий и теплый, как мед. Малдер имел вкус меда, двигался, как мед, пел, как мед, в ее венах.

Прошлой ночью, когда они кончили, он плакал.

Но она не хотела думать об этом сейчас.

Его часы говорили ему, что настало время уезжать. А сердце молило остаться. Две противоположные силы боролись друг с другом. И снова рука Даны Скалли и ее здравый смысл решили за него.

- Ты опоздаешь на самолет, если задержишься здесь дольше, - сказала она тихо. – Тебе потребуется 45 минут, чтобы выбраться с острова, и еще 20, чтобы доехать до аэропорта. Тебе нужно зарегистрировать багаж и успеть на посадку. И еще ты должен переехать мост.

Он улыбнулся, выслушав ее расчеты.

- Откуда ты знаешь, что я успею переехать мост?

Она улыбнулась в ответ.

- Потому что у тебя дерьмовое везение.

Держа ключ от дома в руке, он с трудом сглотнул и взглянул на нее. Мгновение подумал, прежде чем заговорить, а потом решил, что даже если она не хочет этого слышать, ему необходимо это сказать.

- Знаешь, Скалли, все эти годы ты была моей линией жизни, - произнес он, прислонившись к машине. – С самого начала и до конца нашего сотрудничества именно ты заставляла меня двигаться вперед. – Слезы снова угрожали пролиться. Она видела их, даже когда он этого не осознавал, и молилась, чтобы он не заплакал. Если он заплачет, она не сможет заставить его уехать. – А теперь я должен оставить тебя.

- Я по-прежнему останусь твоей линией жизни, - сказала она.

- Это не одно и то же, - прошептал он, и в его глазах появился блеск, обозначавший приближение слез. <Не плачь. Не плачь.> - И никогда не будет тем же.

- И я увижу тебя в будущем году.

Его нижняя губа задрожала.

- Это не одно и то же.

Нет, не одно и то же. Она знала это так же хорошо, как и он. Десять месяцев разлуки с ним научили ее, что обещания и уверения ничего не значат, если они сделаны не лично, и что одна неделя не искупит целого года отчаяния и страха. Может быть, это поможет немного успокоить боль. Но в конце концов боль снова сразит их. У них обоих дерьмовое везение, дерьмовые жизни и очень дерьмовое существование.

Она коснулась его руки, уже зная, как ей будет этого не хватать. Может быть, им было бы гораздо проще, если бы они не встречались здесь вовсе…

Но ее память сказала ей, что если бы она прожила остаток жизни, так и не узнав его как любовника, она жалела бы об этом до самой могилы. Если бы у нее не было этой недели, она умерла бы, понимая, что могла бы испытать настоящую любовь, но не испытала. И все, что у нее было бы, - память о любви прекрасного мужчины. Всегда воображаемая, но так никогда и не реализованная. Она уже о многом желала… Ей не нужно жалеть еще и об этом.

- Скалли, - сказал он. Его голос дрогнул, но потом восстановился. Она вздохнула. Он не заплачет. – Может быть, для тебя будет лучше, если ты… ну… если ты познакомишься с кем-нибудь. Выйдешь замуж… - Он сглотнул. – Если ты выйдешь замуж, они никогда не заподозрят…

- Нет, - ответила она. И с болью обнаружила, что сама готова заплакать. – Прости, Малдер. Я знаю, что ты говоришь это из наилучших побуждений, но… Я уже замужем. За тобой. – Она подняла голову и улыбнулась ему. Ее глаза горели. Она посвящала себя ему. – Я чувствую, что это неправильно. И это будет нечестно по отношению к другому мужчине.

В тайне он испытал облегчение, что она отвергла эту возможность. Но то, что она не могла отпустить его, привело его в уныние. Преданность и любовь в ее словах и глазах тронули его. Но она не хотела отказаться от него. А значит – осознал он вдруг – она никогда не обретет счастливую жизнь. Ее существование было таким же бессмысленным без их прежней работы и партнерства. А теперь они покидали рай и снова повергались в ад.

- Хорошо, - прошептал он, и его рука задрожала около ее волос. – На следующий год.

- Еще одна неделя.

Он бы хотел, чтобы речь шла всего лишь о неделе. Семь дней без нее он мог выдержать. Он чертовски скучал по ней, но это всего лишь семь дней. Одна неделя – это терпимо. Но год… казалось, что это невозможно... Закинув ее голову, он поцеловал ее в лоб и печально посмотрел ей в глаза.

- Если у тебя когда-нибудь будут проблемы, вот мой номер… - начал он, но она затрясла головой.

- Не говори мне, - пробормотала она. – Я позвоню, и они узнают. – Если бы у нее был номер, она не смогла бы устоять перед таким искушением - услышать его голос. И семь цифр стали бы тем общеизвестным яблоком, которое уничтожит ее пылающий Рай. Как будто жизнь без Малдера была раем…

Он кивнул и опустил голову.

- Тебе нужно ехать, - напомнила она. И он снова сморгнул слезы. Нет более душераздирающего зрелища, чем взрослый плачущий мужчина. Особенно если этот мужчина принадлежит тебе... Если он заплачет, она не выдержит. Если он заплачет, она не сможет заставить его уехать. Просто обнимет его и никогда больше не отпустит. И за эту минутную жалость швырнет к черту и свою семью, и жизнь своего любовника. – И немедленно.

Малдер испуганно поднял голову - и понял, что она не отталкивает его. Она говорит ему, что если он сейчас же не уедет, - она не сможет заставить его уехать. Больше медлить нельзя. Отсрочка кончилась. Их время вместе истекло. Они должны оставить этот берег – до следующего года. На следующий год он снова увидит ее. Он снова будет живым. Он снова станет самим собой.

Наклонившись, он нежно поцеловал ее в губы. И желание его было таким сильным, как никогда раньше. Его язык мягко обвел свод ее рта, и она обняла его за шею. Когда они оторвались друг от друга, он вздохнул. Глаза его горели.

- Я слишком сильно люблю тебя, - прошептал он, и она покачала головой.

- Нельзя любить кого-то слишком сильно, - сказала она тихо. – Но где-то есть тот, кто слишком сильно ненавидит нас. Вот поэтому так больно. Это не из-за тебя или из-за меня… Это из-за обстоятельств. – Она пыталась убедить себя. Не ее вина, что он должен уехать. Это ИХ вина. Невидимые, ОНИ были ответственны за их страдания. Эти люди заслуживали ненависть, которую она к ним испытывала.

- Я сейчас уеду, - пробормотал он, заставляя себя поцеловать ее еще раз на прощание, а потом открыть дверь машины. Она ответила долгим поцелуем, не в силах отпустить его.

- Я люблю тебя, Малдер, - сказала она, желая, чтобы он услышал эти слова. Ей нужно было знать: у него должно остаться немного веры. Хотя бы намек на надежду, которая будет заключаться для него в этих словах. Потому что в темной глубине своей души она боялась, что он покончит с собой раньше, чем снова наступит июль.

Он опустился на водительское сидение, снова с тоской коснулся ее волос, уголка ее рта.

- Я люблю тебя, Скалли.

А потом дверца захлопнулась. Продолжая глядеть ей в лицо со страстью, которую она так любила, он завел машину – и уехал.

Скалли молча смотрела, как машина исчезает за поворотом. Звук мотора становился все тише. И ей хотелось, чтобы ее уши не замечали нахлынувшие вдруг звуки реального мира. Когда настала тишина, она тяжелыми шагами, но распрямив плечи, добралась до берега. <Клиническое отчуждение.> Эта фраза всегда помогала ей пройти сквозь ад. Сохранить разум до той минуты, пока у нее не появлялись силы смириться и заплакать.

Странно, как в такие дни солнце может сиять. В эту неделю штормы прошли над ними. Их неистовость порой пугала ее. Но сегодня Мать Природа сверкала совершенством. Теплый солнечный свет, блики на воде… Как будто она ничего не знала о двух обезумевших от горя любовниках. Совсем как бабочки на похоронах – зловеще и неуместно.

Люди вокруг нее плавали в прекрасных бирюзовых водах, беззаботно загорали на берегу. Но она огляделась, рассматривая всех посуровевшими глазами. Может быть, кто-то следит за ней…

Неподалеку муж и жена лежали на пляжных одеялах – неподвижно, с закрытыми глазам, не касаясь друг друга. Маленькая девочка подбежала к женщине и что-то ей сказала. И женщина долго ругала ребенка. В результате девочка сдалась и вернулась к замку из песка, который строила.

Скалли было грустно видеть пренебрежительное отношение друг к другу в этой семье. Они не ценили то, что имели. Любовь, стабильность и сострадание. Не было никаких могущественных сил, заставлявших этих людей держаться на расстоянии друг от друга. Никакой коварной системы, запрещавшей им находиться рядом. Возможно, Дана Скалли слишком поверхностно судила об этом паре, считая, что знает их сердца и мысли. Но она только что провела восхитительную неделю в объятиях человека, который был лучшей частью ее жизни. Инстинктивно она знала: всё должно быть совсем не так, как в этой незнакомой семье.

Сидя на влажном песке, - там, где вода набегала на берег, - Скалли подтянула голые ноги к груди и вспомнила прошлую неделю.

Рестораны, в которых они с Малдером ели крабов.

Базар, где она купила тростниковую корзинку, которую сплели всего несколько часов назад.

Бассейн, в котором Малдер продемонстрировал свои крошечные красные плавки, на которые она всегда мечтала взглянуть.

Берег.

Разговоры, понятные только им двоим, которые они вели часами.

Слезы, которые неизбежно падали всякий раз, когда они вспоминали, как мало у них драгоценного времени.

И еще они занимались любовью.

Она снова вспомнила последнюю ночь.

На балконе во время заката. Трепещущий темно синий полумрак, оттенявший его глаза, словно фиолетовый огонь. Его голова между ее бедер. Ее рука, в экстазе вцепившаяся ему в волосы. Это было прекрасно. Прекраснее всего. И когда он вошел в нее, ей было почти достаточно этого, чтобы испытать оргазм. Быстро, сладко. Без тени отчаяния. А когда она открыла глаза, то увидела, что он плачет.

- Что такое? – спросила она обеспокоенно, и он так сильно прижал ее к себе, что она чуть не задохнулась.

- Завтра я должен уехать. Не думаю, что смогу.

Он плакал. Она глотала слезы. Но в конце концов ее здравомыслие победило. Она все-таки заставила его уехать. Она все-таки заставила его вспомнить о его обязанностях и обещаниях. И о его ответственности.

Именно она отпустила его. А ведь все, чего она жаждала, - удержать его.

Скалли сидела на бархане и сдерживала слезы. Без него. Некому улыбаться. Не для кого быть сильной. Она сидела до тех пор, пока не начался прилив – и попытался смыть ее с песчаного берега своими холодными, безжалостными волнами.

Только когда прилив лизнул ее ноги, промочил ее одежду, только тогда она позволила себе заплакать.

Малдер был так похож на прилив…

Она была права. Он успел пересечь мост.

Самолет только что набрал максимальную высоту, табло «Пристегните ремни» погасло, а его кресло, слава Богу, снова находилось у окна. Радом с ним девочка-подросток читала книжку в мягкой обложке, слушала какую-то громкую музыку, рычавшую даже сквозь наушники, и жевала (чтобы у нее не лопнули уши) жвачку с корицей. Когда он попросил поделиться с ним жвачкой, она просияла, как именинный пирог, и дала ему две пластинки. Малдер подумал, что, может быть, благодаря ему этот день для нее не прошел напрасно.

Рад, что кому-то выпал удачный день.

Самолет чуть наклонился. И он увидел красоту похожего на драгоценный камень неба. Оно было таким же голубым, как ее глаза. Да, именно такого цвета и было небо в тот день. Именно такого оттенка лазурного бывали ее глаза, когда она радовалась или смеялась. Когда она смотрела на него и улыбалась, голубизна ее глаз сверкала, как небо сейчас. Именно это он будет помнить о Дане Скалли. Цвет ее глаза, когда она смеялась. Цвет ее волос на закате. Вкус ее губ после того, как она ела карамель. Простые, обыденные вещи. Он снова посмотрел на небо и вздохнул при виде облаков.

Малдер любил фильмы. Они помогали коротать адские дни и еще более невыносимые, одинокие ночи. Он часто ходил в пункт проката, пытаясь, как сумасшедший, набрать достаточно фильмов, чтобы удовлетворить свою потребность в компании. Недавно его интересы продвинулись дальше старого доброго порно и добрались до настоящего кино. После этого он начал охотиться за хорошими фильмами. И нашел самые лучшие.

«Сумерки Богов», «Рассекая волны», «Сияние». Поэтические названия, всегда подходившие фильму. Когда он заканчивал смотреть их, они всегда заставляли его восхищаться теми, кто написал такой сильный сценарий и придумал такое блестящее название. А потом он увидел название фильма, которое ему по-настоящему понравилось.

«Прогулка в облаках».

Малдер никогда не брал этот фильм в прокате. Во-первых, в нем играл Киану Ривз, а Малдер точно знал, что в пепле от сигареты Курильщика больше таланта, чем во всем Киану Ривзе. Он видел «Прекрасное приключение Билла и Тэда» и не сомневался, что на лучшую игру этот парень не способен. Во-вторых, он не хотел разрушать магию этого идеального названия, на самом деле посмотрев фильм. Если бы фильм оказался плохим, он не смог бы больше восхищаться названием.

Он посмотрел на колонны облаков, словно расставленных по сапфировому небу, и снова вспомнил название этого фильма. Эти облака были такими осязаемыми, что прогуляться по ним казалось не просто возможным. Они словно приглашали его на прогулку. Желание выбраться из самолета и приземлиться на облака охватило его с невероятной силой. Несмотря на то, что он знал: пышные, как подушки, облака никогда не выдержат его вес. На что это будет похоже – просто падать, падать от всего, падать в литургию света, которая напоминает глаза Скалли.

Вздохнув, он отвернулся от неба цвета глаз Скалли и от обманчивых облаков и посмотрел вниз на свои сложенные на коленях руки. За годы работы в ФБР он налетал бессчетное количество миль. И сейчас чувствовал себя до странности неуютно, сидя здесь в джинсах и футболке. Он должен был бы носить костюм и галстук. А вместо панкующего подростка рядом с ним должна была сидеть безукоризненно прекрасная женщина.

Этого больше никогда не будет.

Интересно, если бы все сложилось по-другому, если бы они давно ушли из ФБР, занялись обычной работой и друг другом... Что, если бы они всё бросили ради своей любви, начали жить спокойно и безбоязненно в своем углу мира… Их отношения не смогли бы продолжаться. Они стали бы другими людьми - людьми, чувствующими раздражение от неудовлетворенности жизнью. Начали бы возлагать друг на друга вину за жертвы, которые принесли. И в результате расстались бы не лучшим образом. Им нужна была опасность, им нужен был огонь, им нужна была цель, которую им давало ФБР.

Не существовало правильного пути для Даны Скалли и Фокса Малдера. Им суждено было любить. Им суждено было расстаться. Несмотря ни на что, они не могли победить Судьбу. Он бы потерял ее вне зависимости от своих поступков, и эта боль навсегда останется в его сердце.

Он тосковал по ее рукам, по запаху ее волос. Эти длинные рыжие пряди, касавшиеся его лица, и их аромат, достигавший его ноздрей… Малдер вспомнил это и вздохнул, И был поражен, словно ударом, внезапным осознанием: ведь это всё, что у него осталось. Память. Сладко-горький символ. Одна неделя, проведенная в здравом уме. А теперь он возвращается в мир, где ничто не имеет смысла и ничто не приносит ему счастья. Так нечестно. Нечестно. После всех их жертв и тяжелой работы единственное существо, которое он когда-либо понимал и когда-либо любил, было отнято у него.

Ее НЕ БЫЛО.

Рука дотронулась до его плеча, но она не принадлежала Скалли. Девочка, сидевшая рядом с ним, смотрела на него под аккомпанемент темных, резких звуков музыки. Наушники висели у нее на шее, так что немецкий металл-рок орал на него с удвоенной громкостью.

- Сэр, с вами все в порядке? – спросила она, и он почти улыбнулся, когда различил слабый южный акцент в ее голосе.

- Да, - выдавил он. Она сочувственно улыбнулась и нажала на паузу своего CD-плеера, так что немецкая рок-группа умолкла.

- Я уехала сегодня от своего дружка, - сказала она. – Это очень больно, но я знаю, что снова увижу его. И я уверена, что вы тоже скоро увидите свою жену, подружку, черт, даже дружка. – Ее наивное утешение немного его успокоило, и он решил, что вполне способен сделать ее день еще лучше.

- Я не гей.

Он оказался прав. Она просияла ослепительной улыбкой. <Не настолько ослепительной, как улыбка Скалли.>

- Ну, очень приятно узнать, что в наше время хоть кто-то на этой чертовой планете еще предпочитает женщин, - сказала она сурово, и он готов был засмеяться. Почти. Она еще раз похлопала его по руке, делая это несколько дольше, чем он обычно позволил бы, а потом опять надела наушники, чтобы послушать, как иностранная группа покричит на нее на языке, который она скорее всего не понимала.

Он снова поймал себя на мысли о мосте. Скалли знала, что он успеет. Она была той, которая понимала каждое движение его души, даже если она этого не замечала. Она могла предвидеть его непредсказуемость, придать смысл его сложности, даже когда он сам не мог. Она была отсутствующей частью Малдера, которая заставляла его работать и жить. Без нее он был никчемным, бесполезным и пустым.

Он был пустым сейчас.

Малдер мог только удивляться. Как же он позволил лучшему в себе уйти от него…Эта мысль его огорчила.

Лучшее в нем мягко напомнило ему, что он должен уйти.

Глава 8

Малдер вертел в руках пачку Кэмела и никак не мог решить, закурить или нет. Он купил сигареты, повинуясь порыву, зная, что ни семечки, ни жвачка просто не способны поддержать его во время этой адской зимы. Чтобы победить скуку и занять чем-нибудь рот, ему требовалось какое-то более мощное средство.

Поэтому по дороге домой, купив газету, Малдер остановился в ближайшем магазинчике и приобрел пять полезных вещей: семечки, аспирин, упаковку из шести бутылок пива, зажигалку и сигареты. У продавца не было никакого мнения относительно его покупки, но Малдер читал тысячи аналитических статей о наборе товаров, который он унес из магазина в пластиковом пакете.

Он покупал сигареты не как альтернативу семечкам. Он покупал сигареты как альтернативу Скалли.

Вздохнув, Малдер бросил пакет на заднее сидение машины, положил пачку Кэмела рядом, на пассажирское сидение, и задумчиво посмотрел на красный индикатор зажигалки на приборной панели. Может, да, может, нет. Скалли бы это очень не понравилось. Не только из-за рака, но и из-за ее профессии. Она бы выгнула дугой одну из этих ну-очень-выразительных, тонких рыжих бровей, сжала бы рот и испепеляла бы его взглядом до тех пор, пока он с треском не разломил бы пачку надвое и не выбросил бы в окно. Да, именно такой и была бы реакция Скалли, если бы она находилась в машине.

<Но ведь сейчас ее здесь нет, правда?> - усмехнулся маленький демон у него в голове. - <Именно поэтому, в первую очередь, ты и купил это чертову штуку.>

Малдер вздохнул, признавая свое поражение, и взял пачку. Снял целлофановую обертку. Вытащил сигарету.

- Всего одну пачку, - пообещал он себе, но, щелкнув зажигалкой и прикуривая, мысленно все еще видел недовольное выражение на лице Скалли.

Глубоко затянувшись, завел мотор подержанной Хонды, с тревогой слыша, как он чихает и глохнет.

- Ну же, ну давай же, - упрашивал он. Сигарета приклеилась к его пухлой нижней губе. – Я, черт возьми, замерз. Ну же, давай, ради меня, Берта… - Так он называл свою машину. Хонда Омни, по его мнению, была похожа на Берту. Или это, или Дерьмо-Машина. – Ну пожалуйста…

Мотор с трудом завелся, и печка начала выдавать теплый воздух. Малдер вздохнул с облегчением, поцеловал руль и выехал с заправки. Господи, он никогда не думал, что будет скучать по Таурусу. Время возвращаться домой. Рождественские праздники. Несколько дней до нового года, которые он проводил в одиночестве. У него есть только сигареты и дрянная машина, которая совсем не хочет заводиться.

Забавный все-таки праздник – Новый год. Приближение нового года должно обозначать перемены, возможность возрождения. Предполагается, что людям будут предоставлены вторые шансы, им будет позволено набраться смелости и стать лучше.

Для Малдера это будет не просто 2004-й год. Это означает - шестой год без Даны Скалли. В этот год он, наконец, решится собрать воедино свою жизнь, попытается восстановиться… Но в сложившейся ситуации Малдер сомневался, что окажется на это способен…

Очень давно Малдер перестал доверять себе, даже если речь шла о его собственной жизни. Наверное, это и есть предельная степень его паранойи. Ему бы следовало думать о том, как улучшить свою жизнь, постараться ужиться с фактами, которые чертовски долго не давали ему покоя…Но Малдер думал о ней.

Маленькие детали, присущие Дане Скалли… Он никак не мог их забыть… Ее пальцы на фоне темно-розовых простыней… Песок, блестевший в ее волосах, как звездная пыль… Воспоминания о ней угрожали уничтожить его. Но Малдер все больше убеждался: смерть для него желанна. Если он утопит свои печали в мыслях о нежных, ухоженных ногтях Скалли, ему не придется смотреть в лицо своей дерьмовой жизни.

Малдер еще раз резко затянулся сигаретой, скривившись от неприятного привкуса табака. Оглядываясь на прошлое, он понимал, что это было ничуть не лучше, чем пагубное пристрастие его отца. Только слабостью Малдера был не алкоголь и не молчание, а женщина. На самом деле Малдер тоже начинал проникаться идеей молчания. Он лучше сохранит свои слова для кого-то, кто будет по-настоящему его слушать – пишущая машинка и Скалли.

Малдер ехал к своей квартире. Снег начинал стекать по ветровому стеклу, как пепел. Странно. Это напомнило ему изучение Холокоста в школе. Тогда он впервые услышал, что тела из крематория высыпались на ближайшие города пургой обуглившейся плоти, и дети играли в пепле, словно в снегу. Эта картина врезалась ему в память, и тот период истории был связан именно с ней. Он представлял себя одним из этих детей… выходит на улицу, поднимает лицо вверх – и по-детски удивляется при виде элегантно падающих хлопьев… не зная, что его нос засыпан останками сожженных евреев…

Замерзший, он погасил сигарету. Воспоминание о горелом снеге с быстротой и яркостью пронзило его мозг. Многие годы спустя после этого урока истории сны Малдера о похищении Саманты были всегда затуманены кружением серой, похожей на хлопья, жирной сажи…

Малдер постарался отвлечься от кружащегося человеческого пепла… Ему хотелось закурить еще одну сигарету. Но он решил, что не должен этого делать. Чтобы оставшихся сигарет хватило подольше. Сейчас ранний вечер, и будет плохо, если он выкурит всё, а потом захочет еще.

Его квартира была пустой. Почти никаких личных вещей. Просто ему никогда не приходило в голову украсить стены картинками или повесить на окна одинаковые занавески. По крайней мере, у него оставался его привычный кожаный диван. На него он и бросил бумажный пакет с покупками. Потом вздохнул, снял теплую куртку и стащил перчатки. Черт, обогреватель снова не работает. И чему он удивляется? В этом чертовом доме ничего никогда не работало. История его жизни…

Переодевшись в тренировочные штаны и фланелевую рубашку, Малдер подошел к окну – руки на бедрах - и уставился на тусклые огни Форта Уэйн, штат Индиана.

Ничем не выделяющийся, даже не слишком красивый город. Просто место, которое он должен называть домом. Адрес на почтовом конверте. Зимой там не было ничего, кроме белизны, и темные, высокие деревья под покровом из стекла и слоновой кости напоминали призраков. Покачиваясь на унылом январском ветру, они клонились из стороны в сторону, бормоча и постанывая, как недовольные духи…

Вздрогнув, Малдер отвернулся от окна и сел на диван. Он устал от неудовлетворенных духов и неустроенных ангелов. Словно незаконченное дело, которым он никогда не смог бы заняться. Оборванная нить, которую он никогда не осмелился бы связать. Его жизнь никогда не будет похожа на аккуратный маленький узелок. Она будет плотным клубком спутавшихся веревок.

Приглушенное дыхание зимних деревьев проникало сквозь окна и достигало его ушей. И на мгновение это напомнило ему Скалли. Его имя лилось с ее губ. Она произносила его низким, сокровенным голосом, и он чувствовал себя так, словно они были единственными людьми, оставшимися на земле. И в тот момент это чувство скорее несло утешение, чем отчуждение. Хаос, который всегда окружал его, казалось, отступал, когда Скалли ласкала его имя своим божественным, глубоким контральто.

Когда ветви деревьев, похожие на призрачные видения смерти, шелестели его имя, ему показалось, что его сейчас вырвет. Тепло ушло, оставляя сухой шепот, - словно когти, пробегающие по его позвоночнику бесконечной спиралью царапин. Пронзая его душу, раздирая ее на кусочки. Жалкое подобие ласки, не охватившее его сердце мягкими ладонями, но вонзившее в него ядовитые когти.

Ничто не было прежним с тех пор, как они расстались.

У него не было утешения. Не было передышки. Только постоянная боль там, где не было Скалли.

Весной он вспоминал ее рот, он жаждал его. Жаждал сочной яркости ее губ. Жаждал этой усмешки Моны Лизы. Жаждал такого редкого подарка, как ее улыбка, которая подчеркивала характерные линии ее лица и заставляла ее щеки вспыхивать.

Летом он тосковал по ясности ее прозрачно-голубых глаз, которые испепеляли его вопросом или ласкали нежностью.

Осенью ему снился каскад ее волос – всполохи темно-рыжего, сверкавшие, как яркие солнечные лучи вокруг ее лица. Неуправляемые и роскошные, как падающие листья.

Зимой это был ее голос.

Застонав, Малдер повернулся на бок и в очередной раз подумал: зачем он это делает? Зачем продолжает терзать себя памятью о женщине, которую больше никогда не увидит? В его жизни больше не было цели. Не было уверенности, которая помешала бы ему взять оружие (а он все еще носил пистолет, привязанный к щиколотке) – и свести счеты с жизнью раз и навсегда. В прошлом у него было много причин оставаться в живых. Саманта. Неуловимая истина. Скалли. Постоянно бьющееся в его крови стремление, настойчивость и упорство, которые раздражали его начальников и управляли всем его поиском.

Лишенный цели и возможности двигаться вперед, лишенный даже своей миссии - где был Фокс Малдер? Без всего того, что составляло суть его личности, - что от него осталось? Ничего, достойного спасения. Ничего, что стоило бы сохранить. Ничего, что нужно было бы продолжать. Могущественные силы запретили ему даже мечтать о том, чтобы начать расследование какого-нибудь дела. Устремиться в погоню за тем, что следовало уничтожить. Удовлетворить потребность в понимании его прошлого и будущего. Без всего этого - что делало Фокса Малдера столь выдающимся? И какой смысл был в том, чтобы продолжать его существование?

Малдер собирался покончить с собой. Он уже думал об этом раньше, но каждый раз клал пистолет на стол или убирал в кобуру. Тогда еще существовали те самые главные для него вещи, которые поддерживали его жизнь. Теперь ему становилось все труднее и труднее удерживать себя – и не нажать на курок.

В последний момент он всегда видел ее лицо. И это останавливало его. Она ждала его на берегу в Южной Каролине. Одна, связанная своим словом. Она ведь обещала, что придет к нему. И это обещание заставляло его жить. Простого упоминания ее имени было достаточно, чтобы Малдер не выпускал пулю, готовую пробить его череп и тем самым положить конец аду, в котором он жил.

Повернувшись на бок и закрыв глаза, Малдер прижался лбом к спинке дивана. Интересно, Скалли и раньше пахла морем или это началось только с момента их встреч. В следующий раз он спросит ее об этом. Потому что следующий раз непременно будет.

Она обещала.

Скалли безучастно смотрела в окно, механически поднимая чашку чая к губам и механически ставя ее обратно на стол. Погрузившись в мысли, она пила чай, который раньше любила, но вкуса которого сейчас почти не чувствовала. Чай с примесью апельсиновых корок и корицы.

На улице снег кружил по земле, одеялом укрывая Питтсбург, осеняя его красотой цвета слоновой кости, которая казалась такой восхитительной. Сахарный снег, сладкий, как в детстве. Скалли подумала о соседских детях, бегающих по снегу, играющих в снежки… Зачем она терзает себя?

Вздохнув, она выплеснула остатки остывшего чая и села на диван. В доме стояла тишина. Ее разум словно заледенел. И все, что доносилось снаружи, был звук ветра, бьющегося в стены дома. Зима – время безмолвия, когда не услышишь пения птиц и смеха детей. Молчание и одиночество были частью снега, и не было ничего печальней, чем безукоризненное спокойствие январской ночи.

Сидя на диване в огромном свитере и джинсах, Скалли снова с удивлением подумала: почему она отказалась? Они сделали жест доброй воли – пригласили рыжую затворницу на балет вместе со всем остальным персоналом больницы. Она могла бы принять приглашение, приятно провести вечер, пообщаться с коллегами и, может быть, свернуться калачиком в чьих-то объятиях и увидеть на следующее утро, как встает солнце на почти белом январском небе.

Вместо этого она сидела в гулкой тишине своего дома, тоскуя по человеку, о котором она не должна была даже думать. Он был частью ее прошлого, пережиток давних времен, осколок прежней Даны Скалли. Люди, с которыми она работала сейчас, знали, что раньше она служила в ФБР, но понятия не имели, что она была миссис Призрак. Они и предположить не могли, что когда-то она была одержима истиной и справедливостью. Они не имели ни малейшего представления, кто была Дана Скалли на самом деле. И никогда не будут иметь.

Черт его возьми.

Это мысль часто возвращалась. Не ненависть к нему. Ненависть к ее слабости по отношению к нему. И все равно она опять думала об этом. Что произойдет, если она решит не ездить туда в июле? Что будет, если в этом году полоска берега, которая постоянно снилась ей, останется пустой? Что если ее единственная огненно-рыжая посетительница там не появится? Как он отреагирует? Заплачет? Закричит? Или выследит ее и будет умолять встретиться с ним снова? Последний вариант было труднее всего просчитать с учетом решительности Фокса Малдера, превосходящей даже его паранойю.

В результате она уступала его призыву. И всегда представляла, что скажет ему, когда увидит его в следующий раз. Это проклятое обещание мешало ей оборвать нити с прошлым. Это проклятое обещание заставляло ее сидеть взаперти в доме, который уже давно перестал ей нравиться.

Сон был второстепенной потребностью. При желании Скалли могла бы всю ночь наблюдать, как падает снег над холмами, молча созерцать кружение крупных, идеальных хлопьев. Она очень хотела уснуть. Но ей это, конечно, не удастся из-за ее собственной бурлящей нерешительности. Наверное, он и есть причина, по которой она не могла приспособиться к другой жизни. В течение всего года она старалась выковать для себя новое начало. И каждый год это заканчивалось оживлением прошлого в крыльях его рук. Черт бы его побрал. И черт бы побрал их встречи…

Ее мозг снова создавал сценарий. На самом деле, все очень просто. Когда наступит эта неделя в июле, она никуда не поедет. Останется дома, в Питтсбурге. Мягко перережет шнур. Со временем он с этим справится. Так будет лучше для них обоих. Она сможет жить своей жизнью, не беспокоясь о нем. А он получит возможность все начать сначала, не пытаясь продолжать любовное приключение, хоть он и настаивал на этом. Ей не надо будет писать ему письмо или звонить по телефону, чтобы лично сообщить о своем решении. Ее отсутствие будет истолковано единственно возможным способом – смерть.

Он будет долго оплакивать ее. Потом похоронит ее и будет жить дальше. Может быть, Малдер найдет женщину и женится на ней. А Скалли найдет мужчину и выйдет за него замуж. Но глубоко в душе она знала, что этот сценарий невозможен. Малдер говорил ей, что никто не станет их подозревать, если она будет замужем. Но Скалли так не думала. Это было бы нечестно по отношению к мужчине, который стал бы ее мужем. 348 дней в году она была бы верной женой. Но на семь дней отдавала бы лучшее в себе другому мужчине.

Нет, она никогда не выйдет замуж.

На мгновение Скалли пожалела, что выплеснула чай. Было бы более поэтично - обдумывать разрыв с Малдером с чашкой чая в руке. Во всяком случае, лучше, чем сидеть на диване, завернувшись в плед, и смотреть на покрытую снегом тишину за окном. Она прихватила зубами нижнюю губу, сдавила и почувствовала капельку крови.

Что Малдер сделает со своей жизнью? Она часто задавала себе этот вопрос. Без его поиска – истины или похищенной сестры – ему не на что было опереться. Но он обрел смысл в украденной неделе, которую проводил со своей бывшей напарницей. Что с ним произойдет, если у него украдут эту незаконную неделю? И что он будет делать, зная, что вором является никто иной, как Дана Скалли? Меньше всего она хотела причинить ему боль. Ей не хотелось думать о том, как Малдер стоит на вершине скалы с разрывающимся на части сердцем и смотрит в пустую бездну Атлантического океана.

Но не станет ли боль, которую она причинит ему, лучшим выходом для них обоих?

Она вздохнула и отвернулась. Снегопад усилился. В последнее время основой ее жизни стал самоанализ. Непрофессиональный, невнятный лепет и самооценка. Слишком много медитации. Слишком мало действий и разговоров. Возвратившись с острова, она закрывалась наглухо. Отказалась пойти на рождественский вечер в больнице, а потом ненавидела себя за собственное отшельничество.

У нее не было жалости к себе. Она сама выбрала одиночество. Если бы Скалли захотела найти друга, она бы без труда это сделала. Но факт оставался фактом. Каждый раз, когда кто-то предлагал ей встретиться или принять участие в празднике, она вспоминала, что обещала Малдеру вернуться на остров Сиброк.

Снежные хлопья накапливались на подоконнике, создавая подушку кремоватого льда. Скалли серьезно обдумывала возможность нарушить обещание, которое дала Малдеру. Естественно, старые вопросы не давала ей покоя, терзая своим количеством и остротой. Она не могла ответить на них, не могла прямо и точно предугадать, какое влияние окажет ее поступок на жизнь Малдера.

Может быть, она повела себя как дура, позволив своему бывшему напарнику соблазнить ее, уговорить встречаться с ним на одну неделю в году. Как просто – начать сначала, отбросить прошлое, создать новое будущее. Счастье было почти рядом. Если бы только она смогла отпустить Малдера.

- Тогда, черт возьми, Скалли, почему ты этого не делаешь? – пробормотала она вслух и вздрогнула, осознав, что разговаривает сама с собой. Господи, в своем одиночестве она уже сходит с ума... Скалли, дорогая, настало время вернуться к людям. Да, она точно сходит с ума. Начала называть себя по фамилии.

Она перестала быть Скалли в тот день, когда подала заявление об уходе из ФБР. Скиннер внимательно изучил ее подпись и кивком разрешил ей выйти из кабинета. В тот момент Скалли перестала существовать. Но называть себя Даной было бы еще хуже. Дана исчезла еще раньше – много лет назад. К тому же на одну неделю в году она опять становилась Скалли. Занималась любовью с Малдером и ворошила угли прошлого.

Ну что ж…Может быть, для этих углей настало время наконец-то превратиться в пепел.

Она печально вздохнула, откинулась на потертые подушки дивана, а потом легла, натянув на себя толстый плед. В комнате было холодно, но ей не хотелось тащиться вверх по лестнице в спальню, чтобы устроиться под одеялами и наслаждаться теплом, излучаемым обогревателем. Достаточно пледа и жара прошлого, а бормотание телевизора убаюкает ее... В конце концов, если это действовало на Малдера, значит, подействует и на нее… Ведь так?

Она вдруг осознала, что во многих смыслах стала Малдером. Полностью сосредоточившись на работе, отгородившись от человеческого общества и отказываясь принимать помощь от всех, кто проявлял хоть намек на заботу о ее благополучии… Вот они, классические характерные черты Малдера. Заглушив стон подушкой, Скалли почувствовала, что снова наказала себя.

Она – самый яркий малдеризм. Если бы только она могла вовремя это признать. Держалась за прошлое… искала цель, которой никогда не сможет достичь… Типичный, типичный Малдер.

Тем больше причин, чтобы она его оставила. И все же очевидно, что она никогда его не отпустит.

Скалли с тоской повернулась на бок и включила телевизор. Она уже знала – ее снова ждет одна из тех ночей, когда она будет пытаться изгнать бессонницу, но бессонница, как всегда, победит. Она испробовала много разных способов, чтобы заснуть, но в результате на следующее утро всегда была неспокойной и чувствовала себя плохо.

Сегодняшняя ночь не будет исключением.

Монотонное журчание телевизора обволакивало ее, проникая в царственную тишину января. Интересно, хороший ли был спектакль. Балет «Щелкунчик», один из ее любимых.

Она должна была пойти. Она могла бы пойти. Но вместо этого сбежала - обратно на берег, туда, где ждал ее Малдер, и потеряла себя в его поцелуе.

Скалли собиралась нарушить обещание.

Глава 9

Конечно, она сдержала обещание.

Каждый день Скалли видела в своей памяти его лицо. Едва заметные морщинки вокруг глаз. Темные тени на веках. Великоватый и странно привлекательный нос. Прядь темных волос, падающая на изрезанный думами лоб. Родинка на щеке. Шелковая сочность рта. Густые ресницы. Глубокие, полные мольбы глаза. Его лицо было самым прекрасным и самым нежеланным воспоминанием.

«Обещай мне, Скалли,» - попросил он. И она обещала.

Если бы она обещала просто для того, чтобы успокоить его… Но ведь она верила в эти слова, когда произносила их.

Скалли по-прежнему верила, что, может быть, ей удастся начать жизнь сначала, если она сделает выбор и решит не продолжать их ежегодное приключение. Но она не могла этого сделать. Предать Малдера означало лишиться самой радостной части ее жизни. Отказаться от того немногого в ней самой, что ей все еще нравилось. А ей очень не нравилось, кем она стала. Не нравилось то, что сейчас имело для нее значение. Не нравилось, что она забыла, что было для нее самым важным. Она едва понимала эту новую женщину – расчетливую, недоступную, замкнутую, равнодушную особу. Скалли любила только ту часть себя, которая появлялась, когда она ощущала прикосновение пальцев Малдера к своей щеке.

Или когда видела его лицо.

Неяркий солнечный свет играл в ее волосах, и порыв ветра резко взметнул их. Росчерк ярких медных прядей вспыхнул вокруг ее лица. Начинался прилив. Волны разбивались в дикой симфонии морских брызг. Ракушки покрывали берег изысканной разноцветной радугой. Может быть, подумала она вдруг, какая-нибудь раковина принесет ей песню - просто мелодию океана. Но это глупо. Поющие раковины нельзя найти в Южной Каролине.

Но где-то в глубине сознания она все еще мечтала о ней. Маленькая раковина - запись, которая сохранит для нее музыку океана, чтобы она могла помнить Южную Каролину и ежегодный отпуск на берегу. У Скалли не было ни фотографий этих поездок, ни открыток. Ничего, даже дешевой футболки. Да их и не могло быть – свидетельств ее тайных поездок. И это начинало тяготить ее. Она никому не могла довериться. Никому не могла рассказать о том, что это значит – идти на рассвете по колено в Атлантике. Или увидеть дельфинов, разбивающих гребешки волн в розовых сумерках. Она не могла преклонить колени перед исповедальней, не могла довериться ни одному священнику, открыться ни в одной молитве. Из-за страха случайно потерять дневник Скалли перестала записывать свои сокровенные мысли на чем-либо столь безмолвном и доступном, как бумага.

Предполагалось, что это будет просто. И хотя она знала, что роман с Малдером не может быть легким, молчание разрывало ее на части. Молчание стало ее языком, и она в совершенстве овладела немногословностью. Казалось, не было ничего более невероятного, чем описать вкус губ Малдера другому человеческому существу.

Через много лет, став очень-очень старой женщиной, будет ли она помнить свои ежегодные паломничества на берег в Южной Каролине, или они станут просто моментами безумия, - иллюзиями, которые она не сможет отличить от реальности? Все их партнерство было нацелено на поиск истины. И в их работе она всегда искала неопровержимые доказательства.

Она спокойно поднялась на ноги и пошла вдоль берега, подбирая ракушки. Коралловые раковины моллюсков. Многогранные раковины устриц. Маленькие, идеальной формой напоминающие улиток, названия которых она не знала. Когда в ее руках набралось довольно много влажных, испачканных в песке ракушек, нечто вроде спокойствия снизошло на нее. В прежние времена это было именно так: словно собирать ракушки. Находить наглядные свидетельства его идей и гипотез. Даже в сердечных делах ей требовались твердые доказательства.

Каждый мокрый, покрытый морским налетом артефакт был свидетельством ее романа. И Скалли с любовью касалась их пальцами перед тем, как положить на скалу, которую она и Малдер разделяли во время первой встречи.

С вершины скалы Малдер наблюдал за ней. Как внимательно она выбирала ракушки… как аккуратно очищала находку… как осторожно открывала, любуясь перламутровым сиянием… Удивленный и завороженный, он думал об ученом, которым она была раньше. Каждое выверенное движение ее ладоней и кончиков пальцев несло ему отдохновение. Скалли методично работала, а он вспоминал о ее способностях как врача и целителя. С каким совершенством ее руки умели каталогизировать каждый дюйм и излом человеческого тела…

Ненасытная тяга к ней начинала расти, и он медленно спустился со скалы, подходя ближе и жадно впитывая открывшееся зрелище: портрет в пламени, словно часть ее в середине водоворота океанской красоты.

Она подняла глаза от гладкой перламутровой внутренности раковины и увидела, как он спускается с покрытых дюнами скал. Мгновенно ее профессиональный мозг врача начал отмечать все маленькие перемены в нем. Его волосы, все еще великолепные, густые и темные, начали щемяще откровенно седеть на висках. Он был еще слишком далеко, но она могла поклясться, что различила некоторую сутулость его фигуры, тяжесть походки, говорившую о долгой трудной жизни и тяжелых временах.

<Конечно, Скалли, у него были тяжелые времена,> - напомнила она себе. <И ты прошла через большинство из них вместе с ним.>

Потрясенная, она вдруг подумала - неужели и ее походка была так же уныла.

Но все мысли исчезли, когда он приблизился. И все, что имело для нее значение, отразилось в его глазах. Цвета оливок, с янтарными пятнышками, разбивающие сердце глаза. Утонув в их карамельной глубине, Скалли шагнула вперед и прижалась к его груди. И вздохнула, ощутив его знакомый мускусный запах. Закрыла глаза и снова глубоко вдохнула, впитывая присущую ему силу своей кровью, спинным мозгом, позволяя ей пройти сквозь ее вены, пронизать все ее тело. С каждым маленьким вздохом она осознавала его присутствие – и словно пробуждалась, с трудом вырываясь из мрака своей повседневной жизни, оставляя ее далеко позади. Его дыхание шевелило ее волосы. Ее щека была прижата к груди. И она чувствовала, что снова стала цельным человеком.

Настоящая Скалли вернулась.

Кулак, почти судорожно сжимавший ракушку, разжался, и моллюск беззвучно упал на песок. Скалли отказалась от страдания и снова стала самой собой.

У нее задрожал подбородок, начала трепетать нижняя губа. Скалли чувствовала слезы, подступающие к глазам. Неужели она когда-то думала о предательстве? Неужели серьезно предполагала оставить его? И когда осознание его присутствия – его сила, его сущность - пронизало ее, пустота, опустошенность, ничто начали наполняться. И ей показалось, что она наконец-то обрела нечто, похожее на успокоение.

Вакуум заполнился.

Он положил руку на ее волосы (его ладонь осторожна, словно кошачья лапка) - и погладил ее затылок. Ее слезы текли, а его собственные молчаливо падали ей на лоб, словно крещение. Духовное очищение с помощью соленой влаги. Обещание, много лет назад скрепленное печатью чести и взаимного уважения, было исполнено, и они вернулись друг к другу - израненные, истекающие кровью и во многих смыслах слишком изнуренные.

И все-таки они выжили. Не испытывали восторга от своей выносливости, не демонстрировали ни мужества, ни героизма. Он стал старше, она стала тверже. Но казалось, все это исчезло, как песчинки в набегающем прибое, унося раковины, которыми они защищали себя, так что они оказались, как всегда, в равном, но разном положении.

Ничто не могло разрушить их единение. Время не могло ослабить эту связь, обстоятельства не могли уничтожить ее. Ничто и никогда не было таким ясным для нее, как этот факт сейчас, и на мгновение ее охватил стыд. Стыд за самую мысль о возможности предательства.

Жадный прилив позарился на ее ракушки. Но Скалли тонула, падала, погружалась в восторг духовного воссоединения.

На горизонте собирались тучи, обозначавшиеся плотной, темной тенью над грохочущим морем. Губы Малдера медленно коснулись ее губ. Нежность его поцелуя была выразительней, чем неистовость или жадность. Именно это он скрывал от нее. Именно это делало страсть такой поразительной. Именно это таилось под плотными слоями его защиты. И именно это открылось ей в дрожании его нижней губы, робко коснувшейся ее верхней губы, в прикосновении его пальцев, ласкавших ее волосы, жаждущих двигаться быстрее и смелее.

<Немного усилий потребуется, чтобы выбить его из колеи,> - подумала она, проведя кончиком языка по соблазнительному изгибу его нижней губы и услышав его дрожащий вздох. И ответила таким же вздохом, когда он начал дразнить зубами ее верхнюю губу. <А еще меньше – меня…>

- В дом, - пробормотал он. И словно для того, чтобы подчеркнуть его слова, ветер рванулся вокруг них, бросив волосы ей на лицо ярко-рыжей вспышкой. – Сейчас же.

Каждое прикосновение было огненным. Каждый шепот воспламенял. Невесомых прикосновений его атласных губ, ласкающих персиковый пух на ее щеке, было достаточно, чтобы погрузить ее звенящие нервы в огонь. Но стоило ли торопиться? Их искушение было медленным. Их прелюдия звенела от напряжения.

Ее дрожащие веки открылись и закрылись, когда Малдер с нежностью коснулся ее ключицы. Голова Скалли металась по подушке. Крики, стоны, вздохи, мольбы…Малдер, Малдер…

Тыльной стороной руки он провел по длине ее шеи, плавно миновал ключицу и задержался во впадинке ее горла. Дрожь его пальцев начинала сводить ее с ума. Она жаждала вкусить его страсть, и в то же время ей хотелось этой игры, этих легких, как взмахи крыльев бабочки, ласк.

Биение ее сердца стало сильнее, а стоны громче, когда медленные, восхитительные прикосновения направились на юг, словно перьями, задев ее груди, и вдруг кончики его пальцев окружили ее соски. Она видела… Ее тело отвечало ему. Ее груди встрепенулись, встречая его дразнящие ладони, и соски затвердели под его прикосновением. Она видела так много… Как он наклонился над ней… как прикрыл глаза, сосредоточив все внимание на ее грудях… как прижался кубами к ее шее… Она видела, как он оживляет ее.

Закрыв глаза, она чувствовала всё.

Малдер ласкал ее, широко открыв глаза, - наблюдал за ней и впитывал эту картину, весь год ускользавшую от него. Он видел… как она изгибается под ним… как тянется к его прикосновениям… как ее веки дрожат и волосы сплетаются, словно рыжие пряди тоже чувствовали ее возбуждение. Изогнув спину аркой лилейной плоти, Скалли была пылающим цветком, чьи лепестки раскрывались с изяществом и осторожностью. Из боязни слишком сильно раскрыть себя. Из боязни отпугнуть кого-то.

Она спрятала эти опасения за холодной уверенностью. Малдер знал это всегда, с самого начала. Но эти опасения, казалось, основывались на разных причинах, были обусловлены разным течением времени. Облизнув губы, Малдер наклонился к ее рту, прижался к нежной коже в уголке ее губ.

- Мне тебя не хватало. Вот здесь, - прошептал он.

Он пытался сказать, что скучал по ее телу, по всему, что делало ее уязвимой, - месту под ее коленями (она боялась щекотки) или мягкому падению ее ресниц. Он скучал по нежной коже под ее грудями, розовой мягкости ее щек, когда она краснела. Малдер скучал по всем этим вещам, по всем этим маленьким особенностям Скалли, которые принадлежали только ему. Магия ее волос на нежной гладкости ее горла. Трепещущий алый и золотой, вившиеся вокруг ее лица, сплетавшиеся, как гобелен из шелка. Каждый цвет, каждая тень, каждая хрупкая кость в ее теле были достойны поклонения.

На ее розовых губах появилась маленькая улыбка, приглашающая его продолжать, поощряющая его руки, в то же мгновение все с той же обманчивой осторожностью утонувшие в ее волосах. Под его нежностью таилась страсть, сдерживаемая не потому, что он боялся испугать ее, а потому, что сам он был побежден ее силой.

- И мне тебя не хватало. Вот здесь, - пробормотала она, коснувшись пальцами уголка его рта. – И здесь. – Медленное искушение, неторопливая прелюдия, мерцающее стеснение начинали охватывать ее, брать верх над ее чувствами и переполнять ее мыслями о нем. И только о нем. О том, чтобы завершить то, что начали. Чтобы закончить это…

Его пальцы продвигались по чувствительной коже ее живота, и она глубоко вздохнула, втянув живот, когда его пальцы спустились ниже. И застонала, потому что знала, что приближается. Знала, что последует. Знала, что освобождение близко.

- А здесь тебе меня тоже не хватало? – прошептала она, зная его ответ и все равно желая услышать его голос. С момента его приезда они не обменялись и парой слов. Его утонченное лицо привлекало и дразнило ее. За последние месяцы оно менялось и отдалялось в неуверенности ее памяти, но не исчезало. А вот слов Малдера, обволакивающего счастья слышать его голос она была лишена полностью.

- Господи, Скалли, я скучал по тебе, - выдохнул он, чувствуя, как она касается губами мочки его уха, трогает кончиком языка маленький шрам – еще в колледже он проколол ухо. – Я скучал по тебе. – Его голос, пропитанный силой этих слов, поднял в ней волны желания, и она знала, что когда кончит, это будет похоже на цунами. Захватывающее. Всепоглощающее. Гигантское.

Первая ласка, словно детское дыхание, - легкое прикосновение его пальца к ее клитору. Дыхание кожи около кожи. Как будто более сильное прикосновение разрушит ее. Она знала, что он давным-давно выучил ее ритмы и ее темп. Знала, что прямо сейчас он использовал это знание против нее. Она любила более сильное давление, более решительное воздействие. Любила возбуждение, угрожавшее поглотить ее. Давление усилилось. Малдер, наконец, решил, что достаточно подразнил ее. Он ведь поклялся поразить ее…

Это восхитительно – смотреть, как она извивается под ним. Запах ее волос, разметавшихся по подушке… Прикосновения ее рук, сжимавших его зад… Тепло ее дыхания… Маленькие детали, характерные черточки Скалли. Которых не было в его жизни. А без Скалли не было ни удовлетворения, ни жизни. Он видел, что ее лицо порозовело от жара, вызванного его действиями. Она выгнула спину и выкрикнула его имя. Огонь, страсть. Почти оргазм, но еще не освобождение.

- Малдер, Малдер, о Боже… - прошептала она, моля о большем.

- Ну же, Скалли, - упрашивал он, - расслабься.

Но она не могла расслабиться, забыть. Не могла освободиться от ОЩУЩЕНИЯ. Все эмоции, все чувства, все переживания пробудились, стряхнули с себя затянувшуюся зимнюю спячку. Она не хотела подчиняться этому, не хотела уступать. Она хотела, чтобы он вот так оживлял ее. Хотела вечно существовать в экстазе под возбуждающим прикосновением пальцев Малдера. Никогда снова. Она не хотела снова стать мертвой - такой, какой была раньше. То, что она чувствовала сейчас, и было ЖИЗНЬ. Никогда снова… никогда снова…

- Я кончу вместе с тобой, - прошептал он. – Просто отпусти себя.

И он присоединился к ней в этом пылающем пространстве. Где жизнь билась вокруг них. Где ОЩУЩЕНИЯ занимали место боли и тоски. Где возбуждение доминировало над всем остальным. Войдя в нее, он застонал. Наслаждение больше не было иллюзорным. Оно существовало в реальности – и повсюду вокруг нее. На грани освобождения, на грани оргазма, на грани блаженства было место, где царили ощущения.

Прикосновение ее волос к его груди было похоже на молнию.

Прикосновение его руки к ее животу было как огонь.

Прикосновение ее губ к его плечу было подобно океану.

Вся жизнь и все мироздание сосредоточились в этом магическом моменте. И они были живы снова.

Воскресли.

- Кончи вместе со мной, - прошептала она. И ее голос прозвучал, как симфония, внутри этой вселенной преувеличенных ощущений. – Если ты кончишь со мной, может быть, это продлится дольше.

Она поцеловала его в губы - и мир раскололся. Ощущение было всем. Кричащие чувства и неистовое освобождение… А потом открылся путь обратно в мир. Время приобрело свой обычный ритм. Реальность замедлилась. Закрыв глаза, Скалли отказалась от нее. И Малдер обнял ее.

Волны потемнели, как стекло. Неистовые, они были покрыты зыбью и увенчаны белым. Вдали от побережья начинался ураган, но его движение на север делало его фактически безопасным. Он гнал на берег грубые ветры, которых было достаточно, чтобы поднимать волны в океане, создавая опасность для каждого, кто осмеливается плавать или заниматься серфингом. Волны с поразительной силой бились о песчаную береговую линию. Нефритово-серая вода буйствовала около берега. Неистовость, но ни страсти, ни любви. Ничего похожего не то, что совсем недавно происходила в спальне. Нет, это была жестокость, злобная и безжалостная.

Порывы ветра подхватывали ее волосы, и они бились вокруг ее лица ароматным рыжим облаком. Он смотрел, как они трепещут. Смотрел, как они пытаются бороться с океанским ветром. Смотрел, как они сдаются и становятся каскадом спутанных прядей. Он видел, как ее бешеные, неукрощенные рыжие волосы позволяли ветру играть с ними. И недовольно хмыкнул. В этом крылось какое-то безразличие, а в Скалли никогда не было ничего апатичного. Она была борцом, воином, крестоносцем и победителем. Даже когда речь шла о ее волосах.

Малдер запрокинул голову. И вдруг осознал, что в Скалли таилась грусть, которой прежде не было. Она всегда, даже до их расставания, несла в себе некую печать скорби. Но сейчас она стала существом, охваченным великим горем. И эта угнетенность сломала ее. Подавленный, Малдер знал, что все, через что она прошла, и все, что она видела, подействовало на нее и изменило ее. Он мог никогда не узнать всей глубины ее мук и поэтому не мог вылечить ее от этого тихого траура. Не было средства против страданий, выпавших на их долю. Не было ничего, способного стереть или искоренить их.

Но на неделю страдания уходили прочь. На неделю воцарялся мир. Даже если это благополучие было временным.

Морские раковины, сломанные гневным приливом урагана, устилали берег. Скалли взглянула на них с сочувствием. Она понимала их.

- Раньше этот берег был длиннее, правда? – спросил Малдер у нее за спиной. Она отвернулась от разбитых раковин, чтобы взглянуть в лицо своего бывшего напарника и ежегодного любовника. Руки засунуты в карманы. Глаза темные и несколько более спокойные, словно страсть, штормившая там, пошла на убыль.

<Его страсть уменьшилась.> Так же, как и ее.

- Да, - подтвердила она, коснувшись его плеча и встав рядом с ним. Волнуемые тяжелыми ветрами урагана, ее волосы трепетали у ее лица, но она не сделала ни одного движения, чтобы отбросить свободные пряди. Это бессмысленно: через несколько секунд они снова упадут ей на лицо. – В прошлом году был ураган. Ураган Элиот. Большая волна вызвала серьезные разрушения на берегу, и они все еще не закончили починку. – Она указала на скалы и маленький участок песка. – Ветры носились и бились о берег, и отлив унес песок в море.

- Он не может сражаться с прибоем, - пробормотал Малдер, и она склонила голову.

- Нет, если прибой такой силы.

Он положил руку ей на талию, притянул ее ближе к себе. Тепло его тела и его рост защищали ее от злобного дыхания шторма. На некоторое время это можно было назвать убежищем. Прижавшись щекой ее волосам, Малдер вздохнул. Его рука напряглась, словно желая удержать ее рядом с ним навсегда.

- Я никогда не смогу сделать тебя счастливой, ведь так? – прошептал он печально. Почему он так быстро состарился? Она открыла рот, чтобы возразить, но он не дал ей заговорить. – Все в порядке. Я чувствую так же. Я просто хотел, чтобы ты знала, что я это принимаю.

- Ничто не принесет мне такого счастья, как тебе хотелось бы, - отозвалась она, прижав руку к его груди. – Но эта единственная в году неделя заставляет меня чувствовать себя живой. И дело здесь не в песке. И не в воде. Дело в тебе. – Она сказала это, просто констатируя факты и дополняя их ее когда-то жгучей верой.

- Тогда обещай мне, что ты вернешься, Скалли, и я буду здесь, - попросил он.

Это обещание преследовало ее весь год. Обещание, которое причиняло ей боль, заставляло беспокоиться, мучиться вопросом, будет ли она в состоянии его сдержать. Обещание, почти разрушившее ее жизнь, которую она пыталась создать для себя в Питтбурге. Обещание, которое она - под зимними снегами и осенними листопадами - несчетное количество раз собиралась нарушить. Малдер снова просил ее дать слово. Если она это сделает - она пообещает ему еще один год своей жизни.

Но она в любом случае даст это обещание. Потому что есть только одна неделя в году, когда она чувствует себя живой. А весь остаток года она мертва.

- Обещаю, - прошептала она и поцеловала его в щеку.

Она пообещала.

Это было последнее лето.

Глава 10

У меня никогда не было свадьбы.

Действительно глупо - хотеть свадьбу. И как банально - после всего, что я видела и делала. После всего, что я выдержала, после всего, что испытала, После всей той боли, которую я перенесла, чувствовать грусть по поводу отсутствия церемонии кажется смешным. Детская фантазия – сыграть свадьбу осенью под золотисто-малиновым навесом. Быть увенчанной нежностью осыпающихся листьев. Быть одетой в пышный наряд – трепещущий цвет, горячие чувства. С течением лет я смирилась, что у меня никогда не будет этой осенней свадьбы.

Теперь, когда его нет, эти мысли снова преследуют меня.

И вместе с этой Свадьбой-Которой-Никогда-Не-Было меня преследует он.

Наш шестой год был последним. Я никогда не нарушала своего обещания. Он просто решил больше не приезжать. Часами я блуждала по берегу, собирая ракушки. Смотрела, как прилив уносит их, а потом выносит обратно на берег. Смотрела, как солнце взбирается на вершину неба только для того, чтобы снова упасть в лазурное море. Босиком, подавленная, я бродила по берегу. И с каждым моментом, в который он не появлялся, во мне крепла уверенность, что я никогда больше его не увижу. Я собрала все воспоминания, которые у меня были о нем, накопила их внутри себя – и воскресила его лицо с такой нежностью, что я никогда не забуду его.

Мягкая линия его брови, ее изогнутость и легкость. Глубоко посаженные глаза с густыми ресницами. Вечно изменчивый цвет его глаз. Роскошная пухлость его нижней губы, которую он выпячивал, когда был огорчен, или покусывал, когда был возбужден. Темные волосы, которые летом выгорали на солнце. В нашу последнюю встречу тайных любовников они были смесью какао и золота. Его медно-золотая кожа. Длинные, великолепные мускулы его спины. Нежная ловкость его рук. Его прикосновение. Его вкус. Его сущность.

Я увековечила его в памяти. А потом, одна на берегу, смотрела, как восходит луна. И только когда полная луна скрылась за прозрачным покрывалом облаков и морского тумана, я позволила себе осознать то, что произошло. А когда я это сделала, появилась боль, которую я добавила к каждой черточке его лица. Боль потери. Боль скорби. Боль от невозможности узнать, что стало с ним. И боль знания, что я никогда и не узнаю.

Многие годы я хранила молчание. Многие годы я продолжала жить, не упоминая о Малдере, не произнося с тоской его имени, не имея фотографии, чтобы его образ оставался для меня неизменным. Я никогда не искала его, зная, что любая попытка подвергнет опасности его жизнь, если он все еще был жив. В начале я верила, что он был жив. Верила, что где-то все еще существовала возможность жизни для нас обоих и что, может быть, однажды я увижу, как волосы ласкают его бровь на скалах и утесах острова Сиброк на берегу Атлантического океана.

Через 15 лет я перестала верить, что он все еще жив, а еще через пять перестала верить совершенно.

Выйдя на пенсию, я уехала из Питтсбурга. Я была стара и продолжала стареть. Этот отрезок моей жизни был закончен. Мне хотелось найти место, чтобы осесть. Мне хотелось чувствовать себя живой, когда я умру. Прожить оставшиеся годы живой, ощущая его рядом. И я решила, наверное, наивно, что переезд туда, где я была вместе с ним, даст мне покой. Продала дом, продала сад. И жизнь, которой никогда по-настоящему не жила. Я вернулась в Чарлстон.

На те деньги, что у меня были, я купила дом на берегу – и теперь могла изо дня в день смотреть на воду. Там был сад. Я даже посадила в нем магнолии и глицинии, от которых на моей северной делянке мне всегда приходилось отказываться ради роз и тигровых лилий. Я ждала этого последнего уединения, в котором могла начать жизнь сначала – с воспоминаниями о нем. Не замечая последних лет.

В день переезда я обнаружила светло-желтую папку, невинно лежавшую на моей постели. Я с любопытством ее открыла. Помню, на мгновение я подумала, что, наконец, выяснила, где был Малдер.

Но вместо этого шесть фотографий выскользнули из папки и упали на покрывало.

Я тупо подняла одну за уголок - и почувствовала боль, которой не ощущала с того момента, как он в первый раз не появился на берегу. На фотографии я, голая, сидела на нашем балконе и наблюдала за приближающимся штормом. Он стоял сзади с выражением полнейшего обожания на лице, и его волосы были темными и густыми. Это был наш первый год. Это было наше первое утро.

Первое, о чем я подумала: какой же я была тогда красивой.

На каждой фотографии был другой год, другая встреча. И другое время, когда мы думали, что победили в игре. С этими фотографиями в руке, глядя на молодость, которую медленно отнимали у нас год за годом, я почувствовала себя уничтоженной. Они всегда все знали, всегда все видели – и не сказали ни слова до тех пор, пока не стало слишком поздно. Пока он не исчез… пока я не осталась одна и пока не покорилась своему будущему… Пока я не осознала, что у меня нет будущего.

Только прошлое, которое было вручено мне на цветном целлулоиде.

Мы так и не победили их. Просто играли им на руку с невольным простодушием истинных пешек. Ведя жизнь, которую они позволили нам вести. Это было окончательное поражение. Самая болезненная нитка, за которую они могли дернуть, просто показав мне, что они всегда сохраняли контроль и что мы так и не победили.

И они ждали до тех пор, пока я стану слишком старой и опустошенной, чтобы что-нибудь предпринять.

Все, что у меня осталось, были эти фотографии, и я смотрела на них часами. На каждой была его любовь. Он не просто любил меня. Он боготворил меня. Я видела эту любовь в его глазах – и это медленно убивало меня. А осознания того, как много я значила для Малдера, было достаточно, чтобы уничтожить меня окончательно. Любовь Малдера всегда помогала мне раскрыться.

Я снова поцеловала его лицо и сохранила фотографии. Это было все, что у меня осталось от него. Они были моими морскими раковинами - подтверждением, что я любила его и что он любил меня. Те ракушки, которые я собирала много лет назад на закате, вдруг вернулись ко мне на этих фотографиях. Они вернули мне мою истинную любовь. Теперь я могла доказать, что было шесть лет и шесть недель, когда я любила Фокса Малдера. И хотя эти недели были украдены у меня, они когда-то существовали.

В тот год я перестала верить.

На следующий год я начала ждать.

Ждать неизбежного. Ждать, когда время заявит на меня свои права. Ждать, когда прилив придет и заберет меня. Ждать последнего маленького удара шторма. Мы были всего лишь песчинками, неспособными бороться с громадной жестокостью урагана. Наша жизнь, как замок на песке, была прекрасно построена, но ее стены не могли никого защитить.

Я – последняя башенка, наблюдающая в молчании, как прилив уносит песчинки замка, и они исчезают в море, чтобы никогда больше не вернуться.

Я – свидетель разрушения. Мое предназначение - наблюдать этот процесс, а потом ждать своего собственного ухода. Судьба решила, что я должна остаться. Мы – ничто по сравнению с местью волн, и ураган не пощадил нас.

Вот то, что произошло со мной за последние 35 лет.

И вот что я собой представляю - женщина 95-ти лет.

Я умудрилась пережить слишком многих. Мои братья мертвы, моя мать умерла через два года. Уверена, что теперь и матери Малдера нет в живых. Я прочитала в газете, что совсем недавно умер Скиннер. И хотя у меня нет возможности выяснить это, я не сомневаюсь, что наш курящий враг тоже мертв. Хотела бы я узнать, как он умер. Надеюсь, его смерть не была легкой.

Надеюсь, что его последняя мысль была о нас.

Знаю, мы не предоставили бы ему отсрочки.

Знаю, что Саманта тоже умерла. Снова у меня нет никаких данных, чтобы подтвердить это предположение, но оно пришло откуда-то их глубины моего существа. Знание, что как-то, где-то Саманта Малдер ушла из жизни. А ее брат так никогда ее и не нашел и не увидел снова. Значит, мне следует оплакивать и Саманту, так как она была одной из тех, кто имел отношение к Малдеру, которого я любила и потеряла.

Так что я единственная, кто уцелел. И все, что мне остается, это ждать. Ждать потока, который так долго нес меня, чтобы наконец победить. Он все отнял у меня. Моя красота померкла много лет назад. Мои волосы стали снежно-белыми. Мои глаза затуманены катарактой и тонут в сети морщин. Нет больше ни рыжего, ни ярко голубого. Мне трудно ходить, поэтому я большей частью сижу в инвалидном кресле. Есть только одна неделя в году, когда я поднимаюсь с кресла и заставляю себя ходить на своих изъеденных артритом ногах - просто потому, что хочу почувствовать, как вода лижет мои ступни.

Все, что осталось от меня, это моя память, и все, что осталось в моей памяти, это Малдер.

Солнце начинает снова садиться, превращаясь из сферы чистого золота в шар, созданной из огня и пламени. Целуя воду пурпурными губами, оно опускается в кристальные воды, зажигая их своим сиянием. Прилив приближается. Ночь затемняет небо. Вот и еще один год минул, а он так и не пришел на этот берег… Я не удивлена. И не огорчена. Я привыкла скучать по нему. Скучать по Малдеру – почти то же, что любить Малдера. Это просто часть того, чтобы быть Даной Скалли.

Оглянувшись, я вижу, что детская крепость из песка почти разрушена. Последняя башенка начала исчезать, осыпаться под тяжестью и силой прилива. Интересно, есть ли у башенки какие-нибудь последние слова? У меня нет. Молчание было присуще мне последние годы, и я перестала говорить, потому что не осталось никого, с кем мне хотелось бы перемолвиться словом. Все они умерли до того, как у меня появилась возможность им все рассказать. И я больше не произнесу ни слова.

Морская пена пытается увенчать башенку короной из кружева. Интересно, если у башенки какие-нибудь сожаления? У меня их много. Я жалею, что никогда не говорила своим братьям, что они стали хорошими людьми. Жалею, что не позволила своей матери узнать, что я любила мужчину так же сильно, как она любила моего отца. Жалею, что никогда по-настоящему не улыбнулась Скиннеру.

Жалею, что так и не увидела Рим.

Со вздохом я осознаю, что все эти вещи были такими простыми, что я воспринимала их как должное. И теперь мне больно думать о них. Я могла сделать все это с такой легкостью. Но страх быть отвергнутой или мысль о запрете не дали мне выразить себя. Теперь, когда мое достоинство и моя гордость отняты приливом, эти поступки и слова сохранятся в моей памяти. И я сожалению о них.

Детская крепость из песка размыта приливом. Я отворачиваюсь от нее. Внезапно появляется невероятная ясность, которой я не ощущала много лет. Цель, десятилетиями ускользавшая от меня, снова наполняет мое существо и заставляет меня двигаться вперед. Словно все мое ожидание вело меня к этой точке. Я помню, как ждала его на берегу много лет назад. В этот момент мое ожидание конца снова стало ожиданием Малдера. Ожиданием, которое воскресит во мне все то, что я считала умершим.

Солнце садится. Прилив лижет мои щиколотки. Темная, непостижимая тень появляется из-за выступа скалы. Может быть, это смерть. Может быть, ничто. Может быть, иллюзия. Но может быть, это он.

Все годы ожидания вели меня к этой единственной точке, этой вершине, и я чувствую приступ страха. Что мне делать? Пойти навстречу или оставаться на месте? Попытаться выяснить природу того, чего я так долго ждала, или обратиться в бегство?

Но вся моя жизнь была посвящена этому - находить доказательства, искать истину. Постигать истину. Стать истиной. Я всегда поступала так с Малдером. И это правильно, что я продолжаю так поступать и сейчас. Плыть вперед, прислушиваясь к импульсам Малдера, действовать вместе с ним по воле прихоти или вдохновения. Выбраться из шторма вместе с ним.

<Это похоже на ловлю креветок,> - говорит мне моя память, и я улыбаюсь. Да, это похоже на ловлю креветок. Выбраться из шторма на утлой лодчонке. Собрать урожай радости. Выстоять и против времени, и против печали. Отдаться неистовости прилива, ведущего тебя к вознесению.

С этой мыслью я делаю шаг вперед, огибаю скалу и…

Ах, Малдер…

Ты всегда был так похож на прилив.

От переводчика: посвящается памяти Д.Ф.

КОНЕЦ.

назад

------------------------