Каждую ночь мне снится моя смерть.
Сон никогда не меняется, конец - всегда один и тот же. Нам это почти удалось. Мы - настолько близко к избавлению и к чему-то настоящему, весомому, за что можно бороться. К новой жизни. И тут происходит это.
Откуда ни возьмись, появляются вертолеты Апачи и черные седаны. <Они все еще ездят в черных седанах?> - неуместная мысль вдруг мне приходит ко мне. Да, они все еще ездят в черных седанах. Они все еще носят черные костюмы и темные очки, даже в эту жару, в пустыне. Код одежды врага - универсальная константа. По крайней мере, это касается данного конкретного врага.
<Не останавливаться, не останавливаться, не останавливаться>. Я думаю, мы сможем убежать от них в нашем побитом джипе, все будет в порядке, все будет в порядке, у нас все еще есть полдюжины ружей, куча боеприпасов, если надо, мы сможем ответить, нам просто надо ПОПАСТЬ ТУДА...
Но они подсекают нас справа, и уже не важно, как сильно Малдер выруливает влево, он крутит со всей силы - нас выносит в кювет, и тонна полу ржавого металла на колесах прорезает 100 футов уклона, щебень, песок и кустарник.
Последнее, что я вижу - это Малдер, накрывший меня собой, пока машину швыряет из стороны в сторону. Но я понимаю с ясностью последней секунды существования, прежде чем мое дыхание останавливается, что ремень безопасности меня не спасет. Затем все заканчивается и наступает вечная тьма.
"Доктор Скалли? Доктор Скалли? Вы не спите?"
Брэдли легко похлопывает меня по плечу, и я просыпаюсь. Я моргаю в ответ на его смешной вопрос, мысленно проклиная себя за то, что снова заснула в клинике, на неудобном топчане.
"Что случилось, Брэд?"
"Хичкок сказал мне, чтобы я сказал Вам, что группа экс-десантников должна прибыть сегодня вечером. Порядка 30 человек. Они пробудут здесь несколько дней для рекогносцировки, и..."
"Можешь не продолжать. Дай бог, чтобы хотя бы некоторые из них были вакцинированы".
"Это верно". Брэдли краснеет и отворачивается. Это - не его вина, и не моя. Но мы оба чувствуем горечь поражения, хотя не так давно мы чувствовали уверенность в успехе.
Я тяжело вздыхаю, слегка разминая поясницу. Врач, исцели себя сам, я усмехаюсь собственной шутке и этим озадачиваю Брэдли.
"Все в порядке, к сегодняшнему дню я наготовила достаточно вакцин. Иди и скажи Хичкоку, чтобы начал присылать их ко мне после осмотра". Юный лаборант бежит в штаб, чтобы выполнить поручение, и я - опять одна в клинике. Слава богу, здесь всегда найдется, чем себя занять.
Черт, вакцинация должна была пройти успешно. Нет, напоминаю я себе, она и была успешной. 5 месяцев тому назад, почти 6 после того, как я здесь появилась, нам удалось немыслимое - вакцина против черной оспы. Это было хорошо, более чем. Замечательно. 100% эффективность. Мы, выжившие, одержали, хотя маленькую, но победу в этой войне. Но пока было еще далеко до ощутимых результатов. Распространение вакцины было трудным из-за расстроенных и не поддающихся восстановлению дорог, разрушенных коммуникаций, огромных расстояний и опасности предательства.
Сейчас так сложно понять, кто твой враг, а кто - нет.
Каждый день мы слышим о новых группах, которые должны были быть подвергнуты вакцинации, но не были, которые даже не слышали о том, что вакцина существует. Иногда ситуация близка к отчаянной, но мы не сдаемся. Я не могу бросить это, я не могу сдаться.
Когда окружающие пытаются обуздать мой стервозный характер, я просто молча смотрю на них, мысленно вызывая их задать мне вопросы, которые их так мучают.
"Доктор Скалли, почему вы так упрямы?"
"Кем вы были и как жили до этого?"
"Каково это быть мертвой?"
До сих пор никто не осмелился задать мне эти вопросы.
Есть хорошие дни, есть плохие.
Сегодня - ужасный день.
Сегодня вечером он - повсюду. Заглядывает мне через плечо, пока я перевязываю раненого шофера, стоит рядом со мной в ванной, пока я плещу ледяную воду себе на лицо, следует за мной по пятам через заброшенную игровую площадку. Мы располагаемся в начальной школе, и сегодня он - в игривом настроении.
В такие дни он постоянно стремится дотронуться до меня: до моего плеча, до моей талии. Касаясь моих пальцев, говорит, что надо выйти на свежий воздух и устроить небольшой перерыв, покататься на качелях. И я иду за ним. Пластиковое сидение - достаточно прочное, чтобы выдержать мой вес.
Я начинаю раскачиваться, медленно, взад-вперед, постепенно набирая высоту, заставляя ржавые цепи скрипеть и стонать, все громче с каждым взмахом. Я больше не чувствую земное притяжение, все, что я вижу - чередование синевы неба и серой поверхности земли. Небо, земля. Небо, земля.
Я отталкиваюсь ногами непроизвольно - инстинкт еще с детства, из другого времени, другого мира. Он стоит рядом и смеется. Говорит, как обычно, что мои ноги - слишком короткие для отталкивания, чтобы набрать достаточную высоту, но то, что я это делаю - просто поразительно.
Я тоже хочу смеяться, забыться хотя бы на несколько мгновений, но все что у меня есть - несколько жгучих слез. Потому что в такие дни, когда я вижу его таким, когда чувствую его присутствие особенно близко, именно в такие дни я знаю, что он, скорее всего, мертв.
Его голос в телефонной трубке звучит хрипло, но для меня он - райская музыка. Выработанный командный голос бывшего военного, как старый друг, напоминающий мне о лучших днях. Было время, когда я рассмеялась бы в лицо каждому, кто сказал бы мне, что однажды я оглянусь и увижу годы, полные опасности, как лучшие в моей жизни. Но это именно так. Тогда каждый час, каждое мгновение были наполнены жизнью.
"Агент Скалли. Похоже, на следующей неделе нам придется встретиться снова - я сопровождаю отряд в ваши края, и Хитч только что согласился разместить нас ненадолго в гимнастическом зале".
Мой рот растягивается в улыбке. В этом обществе нет ни ФБР, ни ЦРУ, ни НАСА. Только бывшие. Бывший морской десантник. Бывший агент. Бывший разведчик. Теперь это - не важно, теперь, для того, чтобы определить, собственную значимость, мы возвращаемся на круги своя - к собственной силе и собственным слабостям, иногда к крупицам полученного ранее образования. Больше нет рангов и должностей, и все наши удостоверения могут служить только сувенирами. Но он никогда не прекращал называть меня агентом. Я отвечаю любезностью на любезность.
"Так точно, сэр. Я лично прослежу за тем, чтобы все гимнастические снаряды, которые не ушли на растопку в прошлом году, были убраны". Я слышу, как он посмеивается в ответ на мою шутку.
Сейчас повсюду появляются новые лидеры, с разной долей успеха доказывающие свою состоятельность в этой роли, чаще - просто пена, поднимаемая и смываемая волной. Мой бывший руководитель в прежней жизни сделал себя сам: честный, храбрый заслуживающий доверия. Он - прирожденный лидер и тактик. Сейчас он свободен от ограничений и барьеров прежнего мира, от паутины обмана и лжи, которые не давали ему раньше полностью раскрыться.
Я горжусь тем, что, будучи однажды моим начальником, с момента вторжения он стал моим учителем, другом и соратником. Внезапно наш разговор, поначалу легкий становится личным.
"Скалли, как ты, в порядке? Есть что-нибудь новое..."
Я прерываю его, у меня нет сил на этот разговор. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы принять обиду на свой счет. "Я - в порядке".
Простая возможность слышать голос Скиннера вместе с мыслями о моем напарнике - это слишком для меня, и я боюсь, что еще немного, и меня смоет волной горя. Я не в состоянии перейти вброд воды воспоминаний, думая о нем просто так, не учитывая последствия. Слишком хрупка эта дамба, скрывающая мою боль. Когда становится невыносимо, и боль переполняет меня, я открываюсь волнам отчаяния, и моя душа тонет в них. Моя способность выжить зависит от того, насколько я смогу держать себя в руках. У меня нет выбора, я не могу иначе.

"Итак, как ты думаешь, еще долго?"
Солнце - в зените, беспощадная жара истязает землю. Меня ослепляют блики от его солнцезащитных очков, и я взмахом руки прошу его отвернуться и смотреть на дорогу. "Еще миля, я думаю. Съезд должен быть хорошо виден".
Окна полностью открыты, песок - повсюду в машине, в наших волосах, в наших легких. Но мы наконец-то куда-то едем, в первый раз после того, как это все началось, и ничто не может омрачить нашей радости.
"Скажи это еще раз, Скалли". Малдер говорит громко и с оттенком кокетства в голосе.
"Что?" Я делаю вид, что не понимаю, о чем речь.
"Что ты обещала мне, когда мы доберемся туда".
"Я тебе уже говорила".
"Я хочу услышать это снова".
Это - наша игра - мы играем в нее уже несколько дней. Мы становимся все ближе с каждым днем, эта близость - как накатывающий прилив, стремительно наполняющий наше общее пространство, притягивающий и зовущий раствориться в нем. Я загадочно улыбаюсь, и это видимо ему нравится.
Внезапно, тень закрывает солнце, затем еще одна, и еще.
Апачи.
Седаны.
Паника, в это невозможно поверить.
Удар в боковую сторону.
Откос.
Падение, удары, скрежет.
Леденящий страх.
Вечная пустота.


Мои сны становятся пародией, они живут своей жизнью, подстраиваясь под обстоятельства.
Слегка задремала? Пожалуйста, вашему вниманию укороченная версия. Редкий случай полноценного ночного сна? Расширенный вариант, полная детализация каждой эмоции, каждого нюанса.
Я все еще сомневаюсь, действительно ли я пережила свою смерть.
Я ненавижу здешний климат. Я презираю жару, засушливый ландшафт, нескончаемую пустоту, сжигающую легкие. Мне не хватает прохлады травы, тени дубов и кленов, прозрачности воды и аромата елей, шелеста океана. Я скучаю по тихому дождю. Я хочу опять окунуться в городскую жизнь, плотную и интенсивную.
По самым приблизительным подсчетам, которые в лучшем случае можно было бы назвать лишенными научной достоверности, популяция Северной Америки сократилась на 75 процентов. Триста миллионов мертвы. Мы потеряли связь с другими странами, но вряд ли масштабы опустошения там меньше.
Вашингтона, штат Колумбия, больше нет. Мы с Малдером оставались в бюро до последнего дня. Постепенно исчезающее общество: затухающее уличное движение, затихающий шум, жизнь, теряющая свои неотъемлемые части - пока почти ничего не осталось. Только по мере того, как мы удалялись от центра, мы начали понимать все масштабы упадка западной цивилизации.
Мне не хватает уличного смога. Мне не хватает Белтвэя. Я скучаю по Аннаполису. Я скучаю по лифтам, кафе Старбукс и костюмам от Донны Коран. Мне не хватает обычных пустяков, чем была наполнена моя взрослая жизнь.
Это был Скиннер, кто спас нас, кто стал для нас стеной, на которую мы смогли опереться. В Восточном Орегоне открылась подпольная исследовательская лаборатория, и мы были им нужны. Я могла помочь в работе над вакциной от оспы, а Малдер - сфокусироваться на добыче информации, обучении и установке связей.
Следствием нашей работы и его неутомимости явилось то, что он стал человеком, наиболее полно информированном о наших врагах. Не то, чтобы это могло сильно помочь в попытке спастись от эпидемии и остаться в живых среди разрушений.
Я скучаю по тем, кого уже никогда не увижу. По моим племянникам, моим братьям. Мне не хватает мамы. Я все еще скучаю по отцу и Мелиссе, но внутренне радуюсь, что им не пришлось пережить этих страданий. Мне не хватает кровных уз, связывающих нас с предыдущими поколениями.

Все изменилось во время Отступления.
Невежественные в своем ничтожестве, мы были уверены, что наша плодородная зеленая планета - единственная во вселенной, стоящая вторжения и связанных с этим затрат. Ничего удивительного, принимая во внимание то, что мы так официально и не признали иные формы жизни во вселенной. Все это время нам лгали. Как страусы, мы зарывали голову в песок, пытаясь закрыть глаза на неизбежное. Мы дорого заплатили за свое легкомыслие.
Это было бы смешно, когда бы не было так грустно, но нас бросили ради более лакомого куска. Другая неподатливая цивилизация, непостижимо далекая, оказалась, в отличие от нас, более стойкой в своем сопротивлении, и тем самым заставила их оттянуть силы с нашей планеты и сосредоточиться на новой цели, которую так хочется прибрать к рукам.
Побежденных, близких к полному истреблению, нас отпустили как примерно наказанного школьника. Почти отпустили. Мы знали, что они вернуться, победители всегда возвращаются.
Если бы не это отступление, мы бы не спаслись, не выбрались из города в попытке объединиться с другими и начать сопротивление, но не было бы и моей смерти, и его исчезновения.
Мне его не хватает.
Нет, я без него задыхаюсь. Я тоскую по шершавости его ладоней и по запаху его пота. Мне как воздух необходима его страсть, одержимость и стремление меня защитить. Я тоскую по его обволакивающему взгляду и неправильному прикусу, по его тени, его присутствию. Я хочу то, что было когда-то и что могло бы быть.
Я тоскую. Я жажду. Я теряю надежду.
Но я не сдаюсь. Я цепляюсь, я вгрызаюсь зубами, я карабкаюсь, обдирая локти. Я сопротивляюсь.
На четвертый день после того, как я родилась заново, почти год тому назад, я встретила моего спасителя.
"Я - целитель, а не пластический хирург".
Маленькое, треснутое зеркало в ванной отразило сильно загоревшее лицо женщины, явно не предрасположенной к продолжительному воздействию солнечных лучей. Я. Иеремия Смит, кажется, так я должна его называть, застал меня за ощупыванием рубца над моей правой бровью. Неровный шов, белый на загоревшей коже, напоминание о прежней жизни. Я отрицательно качаю головой, он неправильно меня понял. Но его смущенная улыбка говорит о том, что он просто шутит.
Шутка. Неужели кто-то еще способен шутить?
"Это были вы? Вы это сделали?" - мой голос скрипит как железо об асфальт, жгучая боль в горле обрывает меня на полуслове.
"Да".
"Я не помню".
"Вы были мертвы".
"Я многого не знаю, знаю только, что..." - иная боль, сильнее, чем в горле, снова не дает мне говорить.
"Мы следили за вами, ждали, когда вы появитесь. Скауты видели засаду, но у них не было средств вам помочь. Вашего спутника взяли, но вас оставили".
Коротким кивком я прошу его продолжать. Я должна знать все.
"Когда мы подъехали, нам стало ясно, почему вас не взяли. Вы погибли во время автокатастрофы, у вас была сломана шея". "Вы вернули меня к жизни" - фраза из хеппи-энда, но с нулевым уровнем по шкале эмоций.
Он кивает: "Я успел во время, а это бывает не часто".
"Почему...почему вы нам помогаете? Зачем вы спасли меня?"
"Потому что так должно быть. Многие из нас помогали вам десятилетиями. Просто мы не привлекаем к себе внимания".

Без намека на изящество я опускаюсь на крышку туалета, голова идет кругом, череда на первый взгляд несвязанных между собой событий вихрем проносится в моем мозгу и вытягивается в стройную цепь, меня поглощает водоворот новых знаний, и мне не выбраться из него одной.
С одной стороны, я должна сказать ему спасибо за мое чудесное спасение. Но часть меня, онемев от горя, глядя на зияющую пустоту в моей жизни в том месте, где еще недавно был он, упрямо отказывается произнести слова благодарности.
Я не знаю, смогла бы я проявить больше сердечности сегодня, пройдя через многое за время, прошедшее с аварии, если бы целитель был здесь. Я правда, не знаю.
Когда-то у меня была фотография Малдера, я хранила ее в маленьком бумажнике, среди прочих пустяков, необходимых в дороге. Это была ужасная фотография. Мутное изображение, его рот полуоткрыт, готовый отпустить колкость в адрес фотографа. Я не знаю, кто сделал это фото, я даже не знаю, как оно попало ко мне. Такие мелочи, очень личные, всегда были роскошью для нас, и это фото было одной из тех, которую я себе позволила. Но оно пропало на пути сюда, в суматохе сборов и путешествия через полстраны, а может осталось в машине после аварии.
У меня хорошая память, но не фотографическая. Я забываю детали, однажды виденные, но мои руки, мое сердце, они все помнят. Надолго ли, господи.
Прошлой ночью я так хотела увидеть его лицо. Отчаянно. Пусть он будет истощен, измучен, без сознания, пусть это будет кошмар, пусть ярость и бешенство сожмут мое горло при одном взгляде на него, я была готова ко всему. Ничего не может быть страшнее, чем не увидеть его никогда.
Мы спасли 47 узников. Мы разрушили 4 лаборатории, одна из них предназначалась для клонирования. Мы убили полдюжины охранников. Я пошла настолько далеко, что позволила сделать зарубки на моей кобуре. Смерть - необходимый побочный эффект войны.
Узники были молодые и старые, мужчины и женщины, на разных стадиях дезориентации. Они были собраны в одном крыле здания, в переполненных камерах, некоторые из них - привязаны к кроватям. Мы вывезли их оттуда так быстро, насколько это было возможно. Мы никого там не оставили. Я знаю это, потому что я лично в этом удостоверилась, несмотря на то, что мы были на волосок от провала. И это было ужасной ошибкой.
Ошибка привела меня к закрытой двери. Я - ученый, я ищу ответы на вопросы, все двери должны быть открыты, все пути изведаны. Ради бога, за той дверью могли быть заключенные, там могла быть еще одна лаборатория.
За той дверью мог быть он...
За дверью не оказалось ничего значительного. Но то, что было НАД дверью...Это была работающая камера видео-наблюдения, направленная прямо на меня. Я поставила операцию под удар. Никто не сказал мне ни слова упрека - ни Хичкок, ни Скиннер. Но в душе я знала, что зашла слишком далеко. То, что наши враги думали, что я - мертва, было трудно переоценить. Теперь они знают, что я жива, и это может повлиять на будущие операции. И это еще не все последствия, о которых я могу догадываться.
Зачем я делаю это? Зачем эта борьба, вакцина, этот самообман, что наш мир может возродиться? Делаю ли я это для себя? Для человечества? Для него? Из-за него?
Господи, жив ли он?
Только бы знать, черт возьми, только бы знать.

Я чувствую, как ультрафиолет проникает сквозь мою руку, добавляя еще один слой мертвых клеток к моей уже красной коже. Классный фермерский загар. Слегка неровный - правый локоть алеет гораздо больше, чем левый. Если мы Малдер чаще давал мне вести машину, ожоги были бы распределены более равномерно.
"Воды?" - я протягиваю бутылку моему потрясающе загорелому напарнику, моей золотисто-шоколадной мечте. Пижон, думаю я.
"Не-а, я в порядке" - он смотрит на меня, снова ослепляя зеркальными очками. Улыбка - до ушей: "Господи, Скалли, ты похожа на вареного ракообразного".
"Спасибо за комплемент" - я ухмыляюсь, "для тебя - только самое лучшее".
"Ах, Скалли, ты знаешь, чем мне угодить. Маленькие, свекольного оттенка женщины, приятные во всех отношениях".
"Я думала, что нравлюсь тебе потому, что кроме меня, женщин на планете не осталось".
"Скалли, ты всегда будешь для меня единственной женщиной на планете".

Он шутит, и в то же время я знаю, что он говорит это серьезно. И я его просто обожаю. Еще миля, и, пожалуй, я снизойду до обнародования сего факта. Но он и здесь меня опережает:
"Итак, как ты думаешь, еще долго?"
Недолго, Малдер. Еще немного. Дай мне поспать еще немного, пусть мой сон продлится, пусть хотя бы во сне изменится судьба, и этот кошмар закончится по-другому.
Потерпи, Малдер.
Через неделю приедет эвакуационная команда, чтобы забрать выздоравливающих освобожденных узников во временный госпиталь, где они получат лучший уход. Мы делаем все, что можем в нашей маленькой клинике, но мы можем далеко не все. Умственное и физическое истощение - следствие продолжительной жизни на лекарствах- с этим мы вряд ли справимся.
За все это время мы потеряли только четверых, и это можно назвать победой.
Эта ночь - тихая и странная. Окна в лаборатории открыты, и свежий бриз срывает несколько листков бумаги со стола. Скоро закончится лето, и я с благодарностью чувствую первые признаки долгожданной прохлады в этом ветре. Я оставляю листки лежать на полу.
34 пациента лежат на койках, расставленных всюду по школе - в холлах, в классах, в столовой. Девять остаются в моей лаборатории, их состояние - особенно тяжелое. Все, кроме меня, спят.
Странным образом, сегодня все обретает смысл.
Я здесь, чтобы делать свою работу. Исцелять тех, кому я могу помочь. Я здесь для того, чтобы исполнить свой долг перед людьми, мою клятву, данную столько лет тому назад: "Служить и защищать". То, что ФБР больше нет, совсем не значит, что моя клятва, произнесенная однажды, может почить в бозе.
Раньше я верила, что у моей жизни была некая цель, предопределенная свыше. Несколько раз я сбивалась с пути, забывала об этом. Может быть, моя жизнь именно сейчас выходит на предначертанный ей путь, а может мне суждено блуждать в поисках до конца. Надеюсь, что нет.
Сегодня я чувствую его присутствие. Я чувствую его восхищение тем, что мы делаем, его гордость за меня. Он терпеливо ждал, пока я приду в себя и соберусь с силами, достаточными для этой маленькой победы. Он разделяет мое облегчение при мысли о том, что 11 женщин и 32 мужчин будут жить и возможно восстановятся.
Это дает мне силы. Он, живой или мертвый - источник моей силы: "У тебя получилось, Скалли, у тебя получилось".
Черное облако пыли появляется на горизонте и медленно приближается. Лишь мгновение тому назад я была совершенно одна, стоя на наблюдательной вышке, подставив лицо ветру, прошибающему мои сонные мозги со скоростью 20 миль в час. Небо покрыто облачностью, и без солнца, слепящего глаза, я могу ясно видеть, что это - старый Вранглер.
Он мчится, подпрыгивая на ухабах, прямо к школе. Это - одна из наших машин, кто еще может носиться на такой скорости. Любопытство тянет меня вниз, интересно, что же заставило этот день нарушить свое плавное течение?
Двое мужчин? Я прищуриваюсь. Двое мужчин на передних сидениях и нечто бесформенное - на заднем. Скорее всего, скауты. Наверное, нашли что-то стоящее, раз решили вернуться до наступления темноты. Я вновь поднимаюсь на свой насест: интересно, пойдет ли вечером дождь или ветер прогонит тучи.
Несколько минут спустя, я вижу, что Хичкок выходит на улицу и медленно направляется ко мне, пригибаясь от ветра. Он смотрит на меня сквозь решетки вышки, я смотрю на него. Его седые волосы, слишком длинные, откинутые назад порывом ветра, делают его странным образом похожим на Эйнштейна.
"Дана, я думаю, тебе надо пойти со мной".
Я хочу перейти на бег и не могу.
Дрожь в коленях настолько сильна, что я с трудом передвигаю ногами. В голове - ни единой стройной мысли, кроме одной: скорее добраться туда. Прямо по коридору. Поворот налево. Еще один коридор. Вниз по ступенькам. Направо. Тридцать футов. Двадцать футов. Десять. Раскачивающиеся двери. Толкнуть посильнее. Хичкок - справа от меня, не отстает, его голос жужжит у меня в ушах: "Нам сообщили по радио. Он был в очень плохом состоянии, когда они его нашли"...
Я не слушаю. Мне наплевать, что они там говорили. Мне - все равно. Ничто не имеет значения, и не будет иметь значения впредь, пока я не увижу его лица. Нет, неправда. Я уже знаю, что это - он, хотя еще его не видела. Это он. И он жив.
Голоса сливаются в нестройный гул и густым комариным роем отдаляются от меня, когда я склоняюсь над ним. Я провожу рукой по его обветренному лицу, оттягиваю одно веко, чтобы проверить реакцию зрачка, щупаю пульс, ищу возможные переломы. У меня сегодня много рук, они проворны и знают все, что надо делать, без моей подсказки. Как будто со стороны, я слышу свой пронзительный голос, требующий носилки. Эстафета криков доносит приказ до самых отдаленных углов.
И вдруг - тишина.
Я не слышу ничего, кроме едва различимого, неровного ритма биения его сердца. Я чувствую тихое, слабое дыхание на его потрескавшихся губах. Я вижу, как к нему возвращается сознание, скорее даже подсознание, в трепете его ресниц. Он открывает глаза.
Время тянется бесконечно долго, пока я смотрю, как медленно его взгляд очищается от мути изнуряющих галлюцинаций и обретает фокус. Он фокусируется на мне. Я вижу, как его зрачки сужаются, и я отражаюсь в их черноте. Я слышу, как нейроны в его мозгу включаются в работу и соединяют изображение, которое он видит, со словом. Одним словом. Одним драгоценным словом.
"Скалли".
Все. Больше ничего. Ничего, кроме радости, обволакивающей его.
"Мы смогли, Малдер. У нас наконец-то все получилось". Я не борюсь со слезами, текущими по моим щекам. Прохладной купелью они омывают мои руки и его обожженное лицо.
Время жить.

назад

------------------------