АКВИННА Возвращение домой и звездный свет ---------------------------------------------------------------------------- Предисловие Освобожденный из урны пепел ринулся к обрыву, но боковой ветер подхватил его и швырнул горсть обратно, ему в лицо. Колкий гравий останков - резкая обжигающая пощечина, и микро-осколок кости царапает его щеку. Горькая усмешка кривит жесткую линию его обычно подвижного рта. Как же это похоже на его мать: такой она и была - резкий разворот, внезапный, как удар хлыстом наотмашь, приступ гнева. А он и не ждал ничего другого. Все так и должно быть - такое вот последнее прости от нее. И слезы на его глазах - ни что иное, как естественная реакция на этот сор, брошенный ему в лицо, на горсть пыли, в которой уместилось все ее существование. И ничего более. -------------- ранее ............ ----------- Аквинна. Часть 1 Он стоит на носу парома, стройный силуэт в синей раме из полуденного неба, и смотрит на бескрайнюю водную ширь. Они могли запросто прилететь сюда на самолете, но он удивил ее: он сказал, что они поплывут на пароме. Почти все время, пока они плыли, она проспала, а проснулась, когда они вышли на отрезок от Бостона до Вудсхола. Она не знает, о чем говорить. Он как будто ждет чего-то, как будто к чему-то готовится, а она не знает, как к нему подступиться, тем более, в этих обстоятельствах. Чайки над ним надоедливо и жалобно стонут в надежде на подачку, а он их будто не замечает. Изредка он смотрит вниз, туда, где вода расступается перед кормой, но потом его взгляд вновь обращен к горизонту. Она помнит, как он страдал от морской болезни на том затерянном корабле в Северной Атлантике, сначала дрожь и слабость одолели его, затем болезнь свалила его с ног. Сейчас - совсем другое дело: - он стоит спокойно и уверенно, в то время как паром то наскакивает на волну, то соскальзывает с нее, следуя за каждым изгибом водной поверхности. Зато она теперь с трудом удерживает равновесие. И дело не в качке и не в вибрации от двигателей под ее ногами. Он изменился, вот что. Она хочет заставить себя подняться с жесткого пластмассового сидения, вылезти из каюты и пойти к нему, но не может. Она знает, что должна обнять его, попытаться разделить с ним боль его утраты. Ведь в этот необычно солнечный февральский день он возвращается на остров, где прошло его детство, чтобы рассеять прах своей матери над морем. А от его сестры, которую он так любил и так долго искал, не осталось ничего, ничего, что можно было найти. Она заранее страшится неминуемого душевного срыва, выброса накопившейся боли, который пробьет еще одну брешь в ее стене, как это было в тот вечер, когда она подтвердила причину смерти его матери - самоубийство. Она и сейчас закрывает глаза, вспоминая, с каким отчаянием он обхватил ее руками и прижался к ней так сильно, что она даже прогнулась под грузом его страдания. Как будто она - последнее, что у него осталось, единственное, за что он может уцепиться в этой жизни. Она вздрагивает и застегивает на груди куртку, пуговицы сходятся с трудом. Куртка - слишком тесная, чтобы вместить в себя все тряпки, в которые она укутывается в эти дни. И все же, ледяной морской воздух февраля - слишком близко от ее кожи. -------------- Линия берега кажется до боли знакомой. Он так часто видел ее, и именно с этого угла, он смотрел на нее когда-то сквозь снег и туман или сквозь летнюю дымку, но предпочел все позабыть. Поразительно, но сейчас ему совершенно ясно, что во сне он часто видел себя, стоящим именно на этой палубе, ждущим, когда на горизонте появится этот краешек земли. Никогда еще боль узнавания не была такой острой, и никогда еще она так сильно не резонировала с тем, что у него на сердце. Они причаливают к пристани Виноградника, и впервые за все это долгое путешествие ему не терпится сойти на берег. ------------------ Она никогда не думала о нем так, она никогда не видела в нем человека, выросшего у моря и любящего его, или человека, ценящего родной дом. Его прошлое - за завесой из скорби, его будущее - едва различимый ужас - уже маячит в дали. Хотя она всегда предчувствовала эту страшную развязку, его очевидное спокойствие для нее непостижимо. Он подходит к ней, огоньки в его глазах, которые так любят менять цвет, и взяв ее за руку, поднимает с места. Кажется, он даже не почувствовал резкого удара, с которым они причалили. Кажется, сейчас его вообще невозможно сбить с ног, настолько он уверен во всем, что делает. С пристани они выходят к пустой стоянке. Он несет обе их сумки в одной руке, а в другой руке у него - урна с прахом. Кажется, ему нет никакого дела ни до самой урны, ни до того, что в ней. Скорее наоборот, он напряженно вглядывается вдаль, поверх головы Скалли, будто ищет кого-то. Она уже порывается спросить его, в чем дело, но его лицо вдруг озаряется улыбкой. "Калеб" - громко зовет он. Она поворачивается, следуя за его голосом. Из судовой конторы выходит человек и направляется к ним. Он - не такой высокий как Малдер, на нем - джинсы, сапоги и темная стеганая куртка, черные волосы, не единого седого волоса, гладко зачесаны назад. Малдер стремительно разворачивается, подбегает к своему другу и сжимает его в объятиях. Каким то образом Калеб успел перехватить у него урну, и теперь он держит ее осторожно, вытянув руку из-за спины Малдера. Даже на излете зимы его кожа - золотисто-коричневая, словно обласканная солнцем. "Фокс" - говорит он, и Скалли видит, как в его коричневых глазах показались слезы, его лицо - лицо человека из древнего-древнего народа, который, казалось, исчез навсегда - "Добро пожаловать домой, Фокс". Время и ветер чуть обтесали обрыв, нависший над причалом, и он рад тому, что не преувеличил его крутизну в своих детских воспоминаниях, тем самым избежав разочарования от его обыденности. Он не был здесь много лет, он даже в своих снах запрещал себе видеть это место. Сегодня у него есть право быть здесь, он заслужил это тем, что остался верен своим клятвам. Он оборачивается, прежде чем вступить на тропинку, ведущую к краю, и видит ее. Она стоит на выходе с заснеженного причала, не обращая внимания на ветер, набросивший на ее куртку несколько жухлых травинок. Она кажется такой маленькой, неуверенной в этом месте, которое он знает вдоль и поперек, несмотря на время и расстояние. Он улыбается и протягивает ей руку. Она подходит к нему и вместе они идут к краю обрыва. ------------- "Добро пожаловать в Аквинну" - раздается голос сбоку от нее. Она поворачивается и по привычке поднимает голову, чтобы посмотреть в лицо говорящему. И с удивлением осознает, что смотрит в пронзительные коричневые глаза прямо перед собой. Маленький человек стоит перед ней , и он - самый старый из всех, кого она когда-либо видела. Солнечные лучи, как сквозь сито проходящие через его седые волосы, отражаются в островках белого снега позади него. Еще несколько людей, стоящих неподалеку в ожидании церемонии, скупо поприветствовали ее. Но, кроме Калеба, этот старик - единственный, кто с ней заговорил. Все остальные целиком сфокусированы на Малдере, они ждут, когда прах Тины Малдер будет отпущен на свободу. Атмосфера - вполне серьезная, даже почтительная, и в то же время все это кажется сюрреальным. Миссис Малдер потребовала в завещании, чтобы не было никаких похорон, чтобы ее тело кремировали, а от пепла избавились. Даже в своей смерти она не проявила ни малейшей заботы ни о чувствах сына, ни о его репутации. Так что эта церемония - единственное, что остается Тине Малдер. Ее прах будет развеян ее сыном над океаном в присутствии небольшого числа местных индейцев. Вокруг поразительно тихо, только ветер колышет сухую траву и обледеневший вереск, звенящий в белом морозном воздухе. Закрытые ставнями витрины магазинчиков и контор у подножия обрыва довершают картину - жизнь замерла. Здесь, на вершине, нет ни одного дерева, чтобы защититься от ветра, он становится еще резче на краю обрыва. Она слышит, как внизу, далеко, невидимые волны разбиваются о волнорезы пляжа. "Стало быть, ты - Дана Скалли" - говорит старик. Поразительно, но для человека столько почтенного возраста, у него не так уж много морщин. Она повидала на своем веку достаточно, вряд ли она ошибается: ему не меньше девяноста. Седые волосы стянуты в хвост, спрятанный под его воротником, но несколько непослушных прядей треплет ветер, они как бы летят прямо на нее. Она, прокашлявшись, отвечает ему. Слава богу, кажется, она еще способна на членораздельные звуки, она открыла рот впервые за все время путешествия. Она только кивнула с улыбкой Калебу, когда он к ним подошел. Оказывается, он тоже совершенно точно знал, кто она такая. "Я - Джакоб Лестер" - говорит старик и протягивает руку, все вены - наружу, что только подтверждает, что она была права насчет его возраста. "Отец Калеба?" - спрашивает она, наконец совладав с собственным голосом. Старик тепло улыбается: "Что-то вроде того. Ты в первый раз в Аквинне?" "Я была как-то раз на Винограднике" - отвечает она. Он снова улыбается: "Но здесь ты не была" - он для убедительности ударяет войлочным сапогом по земле - "в Аквинне". Она качает головой и смотрит на собственные ноги в легких, непрактичных ботинках. "Ведь Фокс ничего не говорил тебе про это место, а?" - спрашивает Джакоб. "Нет" - говорит она, не поднимая глаз - "Я и не думала даже ..." - она засомневалась на секунду, пытаясь найти фразу повежливее - "что люди еще живут на Винограднике Марты". Джакоб хрипло засмеялся: "Да. Мы - все еще здесь. Мы были на этом острове 4 тысячи лет как минимум, а может и все 10 тысяч", - он вплотную приближается к ней, будто для того, чтобы поделиться тайной: "Вот ты говоришь - "люди". Когда мы говорим "люди", мы как бы стесняемся этого. Ведь на самом деле все - гораздо проще, чем мы думаем" - он делает круг рукой - "Вот - земля. Вот - звери" - он указывает пальцем на них обоих, затем спрашивает с хитрецой - "Как ты думаешь, может быть твои "люди" - это люди, но где-нибудь в другом месте?" Она улыбается ему, искренне улыбается, хотя и не во весь рот, а потом вновь опускает глаза. Ей кажется, она уловила оценивающий взгляд Джакоба, и еще ей кажется, что она ему понравилась: "Думаю, да". "Фокс ждет тебя" - говорит Джакоб и отходит от нее, чтобы поздороваться с соседями. --------- Океан - глубокая синь и пурпур в глубине, зелень над отмелями и песчаными косами. Волны накатывают одна за одной и разбиваются о черные скалы, превращаясь в водяную пыль. Уходящая волна уносит с собой в глубину гальку и прибрежные камни, которые отвечают ей недовольным рокотом. Высокая линия прилива словно подсвечена льдом и застывшей солью, сверкающей на холодном зимнем солнце. Такая бескомпромиссная, первобытная красота - океан и скалы Аквинны. Он крепко держит ее за руку, все еще не веря тому, что он, наконец - здесь, и что она - все еще рядом с ним. --------------- Она никогда не думала, что солнце может так высоко стоять над Восточным побережьем. И вот они стоят и смотрят на солнце, сияющее над прекрасным зимним пляжем. Он только что развеял прах своей матери над океаном. Все это напоминает ей о великолепии Дали, но эта картина - старше, камернее. Это - изолированное место, эта самая Аквинна, оно существует как бы отдельно от остального острова, на котором находится. Она совсем не плакала, да и Малдер ... Хотя он и уронил слезу, а может, две, как-то не чувствуется, что горе переполняет его. Всю поездку его спокойствие поразительно контрастирует с ее собственным смятением. Ее чувства - что этот прибой, налетающий на подножия скал. ------------------- Она бродит по тесному, скудно обставленному Таун Холлу и читает надписи на исторических досках, пока Малдер держит речь перед маленьким собранием. Она чувствует, как он время от времени поглядывает на нее, пока она обходит простую скульптуру из белого камня. Когда они были в Пенсильвании, в Home, она думала, что он приукрашивает идиллическую картину своего детства. Она побывала в домах, которыми владела его семья и здесь, и в других местах, и сделала собственные выводы. В это трудно поверить, но может быть, он больше не говорит о своем детстве, потому что изгнание его из этого рая было таким страшным. "Маленький городок, да?" - Джакоб вернулся к ней вместе с шоколадным печением в салфетке и чашкой теплого чая. На нем - рубашка в красно-синюю клетку и грубые ботинки. Под расстегнутым воротом рубашки видна теплая водолазка. Зима. "Да, такое впечатление" - тихо отвечает она. Все, что происходит вокруг, не дает ей сосредоточиться, собрать волю в кулак, она, как будто плывет по течению. Джакоб смотрит на Малдера через весь зал. Он стоит в центре кружка, который образовали пожилые женщины. Они внимательно его слушают. "Жалко, что моей Розы больше нет, я бы хотел, чтобы она увидела все это" - тихо сказал он. Сначала она не знает, что сказать, но через минуту спрашивает: "Ваша жена дружила с миссис Малдер?" Джакоб фыркает, не спуская глаз с Малдера: "У этих людей не было друзей" - он поворачивается к ней: "Невозможно поверить в то, что Фокс рос в этой семье. Вот если бы ты встретила Кэтжи, ты бы поняла, кто растил Фокса на самом деле". Он продолжает, отвечая на ее незаданный вопрос: "Бабушка Фокса дружила с нами. Кэтжи любила Фокса. Она завещала ему свой дом. Дом отца Фокс продал, а вот дом Кэтжи сохранил, хотя и не приезжал сюда много лет". Джакоб улыбается, видя, как Малдер рассмеялся на чье-то замечание, и лицо его на мгновение преобразилось: "Наш очаровательный Фокс. Так Роза называла его. Не было милее мальчика, чем Фокс". Скалли тоже не может сдержать улыбки, настолько потеплел его голос: "Даже милее, чем ваш внук?" - легко поддразнила она его. Джакоб рассмеялся: "Калеб - мой правнук. Они с Фоксом были страшные проказники, в основном из-за Фокса - он был чертовски любопытен" - он останавливается на секунду - "Думаю, белые люди очень редко называют своих детей как положено, чтобы имя подходило. Но Фокс ... Фоксу действительно впору его имя. Он и есть лис". Он поворачивается к ней и улыбается, увидев скептическое выражение ее лица: "Ты мне не веришь? Когда я увидел его в первый раз, он лежал в высокой траве, в вереске, и наблюдал за мной. Я до этого просто почувствовал его, я не видел, где он находится" - он наклонил голову, будто вновь проживая этот момент - "Сначала я увидел темные волосы, потом - эти его зелено-коричневые глаза, почти такого же оттенка, как трава, в которой он лежал" - он вновь посмотрел ей в лицо: "Он - как лис - умнее, чем все, кто на него охотится. Ты не согласна?" В это время, в другом конце зала Малдер осторожно держит на руках младенца. Он смотрит на нее через всю комнату, на его лице - смущенная улыбка. Вопрос Джакоба повисает в воздухе. ------------ Эта зима на острове выдалась студеной. Пока они едут в машине, за окном все - белым-бело. За все его детство, такая снежная зима была всего пару раз. Подъем Ноуп так мал, что снежные бури обычно превращаются в дождь из-за тепла Гольфстрима, не встречающего препятствий на пути к острову. Но именно сейчас это как-то к месту: снег на торфяниках, покрывающих скалы, снег на зарослях клюквы на болотах на пути к дому его бабушки. Он устал сверх всякой меры, но в сердце его уже громко стучится радостное предчувствие: предчувствие скорого возвращения домой и предчувствие того, что она войдет в его дом вместе с ним. --------------------- Ее окружают фрагменты жизни, о существовании которой она до сего дня могла только догадываться. Не считая того давнишнего признания в ночь их первой командировки, он практически никогда ничего не рассказывал о своей семье, если это, конечно, не относилось к Саманте. За все бесчисленные часы, проведенные в засаде, в ожидании рейса самолета, он узнал все о ее семье, об ее истории, легендах, смешных случаях, неудачах и промахах. Он всегда просил ее рассказать что-нибудь этакое, а его молчание о его собственной семье она воспринимала как должное: скорее всего, думала она, в его семье просто нет подобных историй. А может быть, все гораздо проще: она никогда его не просила рассказать. Она никогда не думала о нем, как о части длинной семейной хроники, истории нескольких поколений. Но здесь, в этом тихом доме, среди милых сердцу старых вещей и повседневных мелочей, его связь с историей семьи становится осязаемой. Она видит это в его улыбке, когда он открывает дверь старого-престарого Сааба. Очевидно, он - его, так же, как и дом. Сейчас он - в пристройке на заднем крыльце, пытается отрегулировать отопление. Это - не просто утепленный коттедж, это - настоящий дом, простой, но капитально построенный, достроенный с годами, способный пережить многие поколения жильцов. Она смотрит на табличку из изъеденного солью дерева над парадной дверью: 1765 год. Под датой выгравирован кит, над датой - гарпун. По всей комнате, уставленной книжными шкафами, разбросаны фотографии: Малдер с сестрой, которую она никогда не встречала, Малдер - один, мальчишка со скобками на зубах, с кожей, не избежавшей всех подростковых неприятностей. На одной фотографии он прикрывает рот рукой, она помнит этот жест. Здесь есть фотографии Кэтжи и дедушки Малдера, Лео, где они - еще молодые. Она смотрит на Кэтжи, и ей становится ясно, откуда у Тины Малдер такая бледная кожа, и откуда у Малдера - эти изменчивые, как калейдоскопы, глаза. Лео - строже и смуглее, с тревожным взглядом, который ей тоже знаком. Хорошо, что все это - фотографии и все остальное, досталось Малдеру, подумала она. Его бабушка оставила все здесь, и до всего этого не смогла дотянуться Тина Малдер в приступе эгоизма и жестокости в тот страшный час. Она не может простить Тине, что та сожгла все свидетельства о той части ее жизни, которая была разделена с ее детьми. Как будто все это не будет иметь никакого значения после ее смерти, как будто не только дочь ее мертва, но и сын умер. Где-то рядом вспыхивает печка, и она слышит, как вода с урчанием пошла по трубам древнего радиатора. Она смотрит на огонь и думает, не подбросить ли немного углей, но оставляет все, как есть, и только подходит поближе, чтобы согреть руки. Ее взгляд падает на мольберт у окна, глядящий на заснеженную лужайку перед домом, наверное он принадлежал Кэтжи, думает она. Позади мольберта, на едва заметном стуле, лежит История Виноградника Марты, книга раскрыта, как будто ее владелец отлучился ненадолго. И эта раскрытая книга, как эмблема, отражает чувство, которое пробудил в ней этот дом. Странное чувство: сразу скажешь, что дом пуст, и в то же время, не оставляет ощущение, что дом обитаем, что он живет своей жизнью. Толстая книга практически не покрыта пылью: наверное Малдер платит кому-то, чтобы присматривали за домом. Она дотрагивается до старого корешка и видит, что книга почти зачитана до дыр. Сегодняшняя загадочная фраза Джакоба становится более понятной. Согласно прямым археологическим свидетельствам, индейцы племени Аквинна Вампаноаг жили на этом острове, который они называли Ноэпе, еще 4 тысячи лет тому назад. Они охотились на китов, рыбачили, выращивали дикий виноград и розы, которые росли повсюду на этой плодородной земле. Она внезапно представила себе Джакоба, стоящего на носу лодки, гарпун в его руке: вполне правдоподобно. Дом уже почти согрелся, и ее одолевает зевота. Она оставляет пальто на вешалке и идет в спальню, прижимая к груди книгу. Малдер поселил ее в комнате, в которой жили его дедушка с бабушкой, и она собирается спать, но сначала - книга. И все-таки, она явно недооценила степень своей усталости. Она с трудом дочитывает предисловие и проваливается в дремоту, фрагменты прошедшего дня - что карусель у нее перед глазами, как рыбки, кружащие в аквариуме. Под пологом, на широкой кровати, под теплыми одеялами Кэтжи, она сворачивается клубком, подоткнув одеяло, чтобы не оставить стуже ни одной лазейки. Аквинна. Часть 2 Вода в Аквинне всегда холодная, даже летом - острый контраст прогретому солнцем воздуху. Волны всегда сопротивлялись, когда он входил в воду: сначала они отбрасывали его назад, к берегу, потом хватали за щиколотки и тащили с собой в глубину. Если забраться дальше, за волнорезы, за камни, то соскользнуть с волны было все равно, что прыгнуть со скалы. Он отчетливо помнит ощущение от медленного погружения в глубину, сквозь холодную турбулентность, в надежде, что твои ноги все-таки коснуться песчаного дна. Они с Калебом как-то летом решили проверить, насколько здесь глубоко. Калеб довольно скоро устал от бесконечных ныряний, так и не достав дна. А он не сдавался, все нырял и нырял в синюю глубину кипящего моря, все искал и искал, искал и искал. ---------------- На пляже - невыносимо холодно, предрассветный ветер с завыванием налетает на них с воды. Она хорошо выспалась и рано проснулась, решив скоротать время до утра за чтением истории острова. Только она раскрыла книгу, как он тихо постучал в дверь: он увидел свет в ее комнате и удивился, что она не спит. Любопытство и резкий ветер с океана развеяли остатки сна. Он стоит, покачиваясь с носка на пятку, а потом делает пару наклонов и начинает разминать мускулы своих длинных ног. Ей непонятно: неужели ему все еще холодно после того, как они сначала взобрались на утес, а потом спустились с него на пляж, вниз по деревянной лестнице. Хотя, она много здесь в нем не понимает, например, что у него на уме, что он собирается делать сегодня. Джакоб уже ждал их, когда они добрались до пляжа, Калеб тоже был рядом и тоже разминался. Она поворачивается спиной к океану и смотрит в лицо утесу, жаль, что еще не рассвело, ей хочется рассмотреть его отсюда поподробнее. Она уже успела прочитать, что этот утес - жутко древний, и он весь изборожден разноцветными полосами из различных типов почвы. Время и вода сильно размыли его, отняв значительную часть земли и обнажив его внутренности. Ей хочется посмотреть, как красная глина выглядит при солнечном свете. Ей кажется, утес должен быть похож на мерцающее отражение солнца на воде на закате, когда оно садится за горизонт, именно такой образ навеяла ей та книга. Она хочет увидеть, как это разноцветье заиграет, когда взойдет солнце. "Он прекрасен, да?" - она не удивилась, увидев Джакоба рядом с собой - "Ты уже слышала легенду о Мошупе?" Она кивает, не высовывая носа из-под теплого шарфа - так холоден этот зимний свет. "А" - говорит он - "ты читаешь книжку Кэтжи". Он улыбается: "Ей бы это понравилось" - он еще раз внимательно смотрит на нее - "Ты бы ей понравилась". Она вдруг почему-то чувствует что-то похожее на панику после его слов и решает сменить тему разговора: "Чем Малдер занимается?" "Малдер" - говорит он, фыркнув, явно неодобрительно - "Индейцы Аквинна Вампаноага называли себя Людьми Первого Света. Фокс здесь - для того, чтобы встретить рассвет в память о сестре, а потом они с Калебом пробегутся вокруг скал, навстречу солнцу, мимо озера Менемша, мимо болот, и обратно - к тропе Мошупа". "Это что - часть ритуала?" - спрашивает она. "Вторая часть - изобретение Фокса и Калеба, и только" - отвечает Джакоб сухо - "Первая часть - это то, что мы есть, церемония в честь бесчисленных поколений, бывших до нас. Это все - звездный свет. Мы смотрим, как одни звезды гаснут, но появляются новые звезды, которые зажигают новые жизни. Просто культ". Джакоб поворачивается лицом к еще не видимому солнцу, и Скалли присоединяется к нему, утес - под одну сторону руки, океан - по другую. Малдер подходит и встает позади нее, она не помешает ему увидеть солнце. Она чувствует, как его тепло защищает ее от резкого океанского бриза. Калеб встает рядом с прадедом. Молча, они смотрят, как ночное синее небо светлеет и преображается, встречая зарю нового дня. ------------------ Он и забыл, как это бывает красиво, когда восходит солнце, чуть зависая над линией горизонта, скрытое от глаз скалами. Он смотрит, как мерцающие звезды гаснут одна за одной, будто их истребляет вторгающийся в их вселенную дневной свет, но он то знает, что на самом деле они просто прячутся перед появлением более яркого света, который правит днем. Саманта - там, среди звезд, ее не видно в их свете, но она существует. Маленькая, обтянутая перчаткой ладонь коснулась его щеки, и он смотрит вниз, на ее милое, встревоженное лицо, пока она смахивает его слезу. Он легко сжимает ее ладонь, наклоняет голову, прижимается лбом к ее лбу и заглядывает в ее синие глаза. Не отрывая взгляда, он отводит край перчатки с ее запястья и целует бледную кожу. Он вновь переводит взгляд вверх, на небо, но не отпускает ее руки. -------------------- Они с Джакобом только-только прошли треть из множества ступенек, ведущих вверх, на вершину утеса, а Калеб с Малдером уже скрылись из виду, обогнув склон. Они идут медленно, она - чтобы не обогнать Джакоба, из уважения к его возрасту. Ее запястье все еще горит в том месте, где Малдер поцеловал его; мягкое тепло его губ совсем рядом с голубой жилкой заставило ее кровь ринутся навстречу этому поцелую. Когда солнце, наконец, взошло, он еще раз посмотрел на нее, затем отпустил ее руку и побежал к Калебу, который его ждал. Прежде, чем исчезнуть за склоном, он еще дважды повернулся, чтобы мысленно отметить место, где она стояла. "Ты знаешь, Фокс был спасателем на пляже" - между прочим говорит ей Джакоб - оказывается, он некоторое время наблюдал за ней. "Неужели" - отвечает она. Джакоб кивает: "Спасателями на этот пляж могли утроиться только самые сильные пловцы. Он то и дело спасал разных идиотов и пьяниц, которые так и старались разбиться о скалы". Она с минуту обдумывает то, что он сказал, и, после недолгих колебаний все-таки задает вопрос: "По легенде, скалы на пляже - это дети Мошупа: он превратил их в камни, когда на остров высадились европейцы". Джакоб согласно кивает: "Мошуп был строгим отцом, не знающим пощады. Он безжалостно обошелся со своими детьми, потому что думал, что защищает их. Легенда говорит, он верил, что пришел конец света" - он качает головой - "А конец света не наступил". "У них была мать?" - она напрягает голос, чтобы перекричать внезапный порыв ветра. Джакоб улыбается и поднимает руку, словно для того, чтобы схватить кружащий над ними поток воздуха: "Сквант ушла ото всех, скрылась за склоном, и там она воет и рыдает по своим детям, которых она потеряла". "Она не пыталась спасти их?" "Может быть, пыталась" - говорит Джакоб - "мы об этом не знаем. Но мы знаем, что она удалилась от мира и оставила детей отцу, чтобы он исполнил свою волю". Он молча смотрит на нее, а затем переходит на следующую ступеньку: "Ты знаешь, почему Фокс так не любит свое имя?" Они молча прошли несколько ступенек. "Я думаю, это потому что над ним из-за него смеялись". "Это правда" - медленно говорит Джакоб - "Здешние дети немало повеселились по его поводу. Но не мы. Мой народ верит, что другие звери зря бранят лиса. Они говорят, что он - обманщик, а лис - просто умный. Наши легенды учат нас, что другие звери предпочитают верить в то, что их обманули, всесто того, чтобы признать, что кто-то просто оказался умнее их". Он останавливается, собирается с мыслями: "Ты много знаешь о силе приданий?"- она качает головой, и он продолжает: "Тогда слушай. В разных индейских преданиях лис призван охранять целостность семьи. Его обязанность - защищать каждого члена семьи отдельно и в то же время всеми силами не допустить распада семьи. Это - его предназначение, он рождается для того, чтобы исполнить эту роль". Она молча слушает: какая жестокая ирония в этой легенде, какая горечь. "Фокс всегда чувствовал эту ответственность, которую наложило на него его имя, даже до того, как услышал легенду. Судьба - капризна. Фокс родился в день, который в вашем народе считается днем всяких бед. Быть рожденным в Пятницу 13-го, в семье, которую он был обязан спасти от распада, притом, что это было совершенно не в его власти" - он кивает и смотрит на воду - "Тебе надо почитать что-нибудь про Лисье предание. Я верю в то, что Фокса ждет успех, у него все получится, но только в его собственной семье, в той, что он сам создаст. Потому что теперь он, наконец, освободился от уз семьи, в которой был рожден". Он поворачивается и продолжает путь вверх по ступенькам, а она все стоит и стоит, одна, на холодном ветру. ------------ С тех пор, как он видел эти места в последний раз, они поразительно изменились. Завет летящему времени: ветер и волны причудливо лепят форму берега, без оглядки на прошлое, разъедая память земли. Несколько раз им с Калебом пришлось остановиться и перейти на шаг, чтобы перебраться через ручьи, не замочив ног в ледяной воде. Да, они постарели, с горечью думает он: когда-то в юности они не замечали препятствий. Пару раз им пришлось вернуться, чтобы найти новую тропинку. Во второй раз они расхохотались до слез, устало прислонившись друг к другу, и вдруг, одновременно бросились на перегонки, как когда-то, когда они были мальчишками. -------------- Она устраивается поудобнее на полу, у камина. Она собиралась вновь приняться за историю острова, но передумала: то, что было в книжном шкафу, выглядело слишком заманчиво. Старое издание Энциклопедии Британика: целых две полки. Она вытаскивает том, где должно быть все о "лисах". Разговор с Джакобом не выходит у нее из головы, над этим надо бы поразмышлять, но она преднамеренно гонит от себя эти мысли и ищет что-нибудь, что бы могло ее отвлечь. На нижней полке она видит несколько фотоальбомов, без меток, в кожаных переплетах, на вид очень тяжелых. Она берет первый альбом - там старые фото Кэтжи и Лео, с белыми уголками, со следами желтого клея. Фотографии наклеены на черную, грубую бумагу. Самые ранние фотографии уже почти выцвели, они стали коричневыми. Имена, места, даты надписаны на полях, старомодным почерком, похожим на европейский. Она открывает альбом на закладке, там - фотографии в день приезда: порт Нью-Иорка, Кэтжи, Лео и их дочь Тина. 1939 год. С тяжелым сердцем она пролистывает несколько страниц назад и видит, как много имен под фотографиями обведены в черные рамки: год рождения - год смерти - немые свидетельства страшного времени. На ранних фотографиях Лео в Штатах на его лице - опустошение, которое она видела не раз на лицах тех людей, которые смогли избежать смерти, и близким которых от судьбы убежать не удалось. Закрыв глаза, как больно, она открывает альбом с конца. Там - Тина, уже молодая, симпатичная девушка. Она ставит альбом на полку и берет следующий. Она переворачивает страницу за страницей, пока не доходит до фотографий Малдера. Странно, как много среди стандартных младенческих фотографий тех, что помечены как "Фокс в Аквинне". На большинстве из них - голый, загорелый мальчик, резвящийся на пляже среди почти таких же голых взрослых. На одной - Малдер, с ног до головы - в глине, бежит, за ним - Калеб. Они бегут мимо взрослых, совершенно не озабоченных тем, что на них практически нет одежды, и все их морщины и шрамы - на виду. На этих фото нет ни Билла, ни Тины, и это ее не удивляет. Вот - Кэтжи, Лео, Джакоб. Даже на этих фотографиях его волосы - совершенно седые. Наконец, появляется Саманта. Ей кажется, она уже может догадаться, кто делал фотографии. Вот маленькие, цветные фотографии - наверняка, Билл. А вот эти большие фотографии, на которых - Малдер, Саманта и другие, здесь виден глаз художника. Скорее всего, Кэтжи, она делала черно-белые. Глаз Кэтжи очевидно с любовью задерживается на Малдере, ему здесь - лет десять. Они с Калебом оседлали бортик пляжного бассейна, под ними - заметная рябь на воде. Малдер - мальчишка, длинноногий, длиннорукий, очень загорелый, на тон потемнее Калеба. Они вместе держат морскую звезду, чуть наклоняясь вниз, чтобы Саманта тоже могла на нее посмотреть. Они - обнаженные и невинные, солнце ласкает их, Малдер, повернувшись, улыбается в камеру: он поймал кадр. Челка падает ему на глаза, и он щурится на солнце. Где оно, твое горе? Ее вдруг бьет дрожь при этой мысли, и она не может заставить себя перевернуть страницу. На других полках - еще книги по истории острова, и в частности по истории Аквинны. Она добавляет их к своей стопке и сворачивается калачиком под пушистым пледом, прямо перед камином.. Она - достаточно далеко от огня, чтобы искры не попали на бумагу, но - достаточно близко, чтобы чувствовать всей кожей его жар. Она открывает энциклопедию и читает вводную статью о лисах. Лисы - самые малые из рода собачьих, известны своей хитростью и способностью приспосабливаться к любым условиям. Голова ее тяжелеет, она кладет руку под голову и читает, прислонив книгу к стопке других книг. ------------- Уже вблизи болот, когда они миновали пруд Менеша и направились к тропе Мошупа, он почувствовал, что начал уставать. Воздух - что холодный нож, вонзается в легкие, а мышцы - наоборот, горят. Один взгляд на Калеба, и ему ясно, что его старый друг чувствует себя не лучше: он морщится, потом улыбается, жестом подгоняя и себя, и его, вперед, вперед. Чем быстрее они побегут, тем скорее можно будет вернуться домой. Он представляет, как она лежит у камина, уютно укутавшись в плед, может быть, дремлет. Она ждет его. Эта мысленная картина подхлестывает его, и он обгоняет Калеба на узкой грязной тропинке, скорее - к ней. --------------- Первой ее мыслью, когда она проснулась, было: как тепло. Тепло и очень хочется пить. Ее глаза приспосабливаются к яркости огня, и она вдруг понимает, что оставила книги слишком близко от камина, она вскакивает и отодвигает их подальше. Она слышит шорох позади себя, оборачивается и видит сонного Малдера, лежащего на пледе. Похоже, он просто ввалился в комнату после изнурительного кросса, совершенно без сил, и рухнул на плед, рядом с ней. Он прижимает руки к груди, словно защищаясь от кого-то, его брюки забрызганы грязью. Его щеки покраснели от холодного ветра, от него пахнет свежим морозным воздухом и его собственной усталостью. Полусонный, он открывает глаза и мигает: "Привет" - хрипло говорит он - "Хорошо вздремнула?" Она кивает: интересно, с каких это пор она стала регулярно лишаться дара речи? Она отбрасывает плед, и, удостоверившись, что "лисья" энциклопедия скрыта от его взора, встает и спрашивает, не принести ли ему стакан воды. Он стонет, пытаясь подняться. Когда она возвращается из кухни, он потягивается, пытаясь заставить работать перетрудившиеся мышцы. Она смотрит на него пару минут, а затем, ни слова не говоря, приносит Адвил из своей спальни и заставляет его выпить лекарство. Она возвращается на кухню и начинает изучать обстановку: им нужно поесть. Еды - немерено. Люди целый день приходили и оставляли что-нибудь съестное на крыльце. Малдер тоже вваливается на кухню, делает себе сэндвич и наблюдает за ней, за тем, как она укладывает продукты в холодильник. Она не может разобраться в его настроении, и предпочитает занять себя чем-нибудь полезным, а не анализировать то, что рано или поздно все равно станет ясным. Поэтому она готовит себе кое-что перекусить. А еще она смотрит на часы: ничего себе, два часа дня. Она оборачивается, чтобы сообщить эту новость Малдеру, но его уже нет, он ушел из кухни. Она возвращается в гостиную и видит, что он опять спит, развалившись на пледе, положив диванную подушку под голову. Он подбросил углей в огонь, но она все-таки поднимает одеяло с пола и накрывает его, пробежав рукой по его мягким волосам. Она сторожит его сон, свернувшись в калачик в углу дивана, читая гору книжек об истории острова. Энциклопедию она уже вернула на полку. ----------------------- Он взбирается на скалу, упираясь руками, отталкиваясь ногами, так, как он это делал, когда ему было тринадцать лет. На самом деле, они лазали по скале вместе с Калебом, но сейчас, во тьме своего сна, он видит себя взрослым. Он чувствует влажную, мягкую глину под своими ладонями и ступнями, иногда под руку попадается кусочек известняка или другой камешек. Он смотрит наверх, на участок обнаженной породы у него над головой, и видит что это, в основном, песок и глина. Этот выступ его не выдержит. Он двигается чуть в сторону, стараясь не раздражаться оттого, что теряет время. Он уже видит, что взобрался очень высоко, он уже - почти на вершине, но его мышцы сводит, и он устал. Он может опустить руки и сорваться, но падение будет долгим и, к тому же, там, наверху уже показалась белая стройная ножка - это она сидит на краю скалы, свесив ноги, и ждет. ------------------------- Проснувшись окончательно и приняв душ, Малдер настаивает на том, чтобы они поужинали в забегаловке неподалеку, не смотря на все обилие еды на кухне. Они ждут, когда принесут их заказ, в маленьком ресторанчике, в маленьком городке, который называется Менешма. Она уже знает из книги, что это - центр маленькой рыбацкой флотилии, которая все еще остается на Винограднике. Городок выглядит так, будто он только что сошел с картинки в буклете о съемочных площадках Голливуда. Здесь - старые, потрепанные рыбацкие лодки у причала, разбитые котлы для омаров, свернутые канаты, порванные сети на пристани. Везде друг на друга навалены бакены, и бренчат склянки, как только маркер поднимается волной прилива. Ресторанчик - на одном из доков, и запах рыбы в воздухе, даже во время прилива, оглушает. Картину дополняет вид из окна, выходящего на тихую пристань: там сидит рыбак на круглой бочке и чинит сеть толстой иглой, ровными, уверенными стежками. Если бы он курил трубку, картина была бы безупречно завершенной, но во рту у него - сигара. Должно быть, вонь от этой сигары - и есть единственная причина, по которой он чинит сеть не дома, а на улице, в холодной ночи. На другом конце незатейливо убранного зала он ждет у прилавка, когда будет готов их суп. Он оживленно переговаривается с поваром, и ей кое-что слышно. Кажется, они вместе учились в старших классах и теперь вспоминают одноклассников. Слава богу, повар, кажется, не знает или делает вид, что не знает трагическую историю Малдеров. За ужином он рассказывает ей, что индейцы Аквинна Вампаноага думают о том, как появился Виноградник Марты. Хотя она целый день провела за чтением этих легенд, она слушает его и не прерывает. Она вслушивается в его голос, в его рассказ о генезисе этих колдовских мест, и начинает понимать откуда есть пошел он сам - искатель истины, мифов и чудес. Он рассказывает ей о гиганте Мошупе, о том, как он создавал острова у побережья: он шагал по дну залива, по мягкому грунту. А когда он вышел из воды, комья земли, упавшие с его ступней, и стали Виноградником Марты, Нантакетом и островами Елизаветы. Из всего этого он выбрал Аквинну, самое красивое место, и поселился здесь. Он жил в пещере, скрытой с внутренней стороны утеса длиной в милю. Его пищей были киты: он вытаскивал из океана за хвост и разбивал о скалы, и от их крови глина на скалах стала красной. Она ест свой суп и слушает его, а он переходит от древних сказаний к историям из собственного детства. Он рассказывает, как они с Калебом рылись в глине в поисках разных ископаемых древностей и находили то зуб акулы, то кость, впресованную в породу. Они бежали к бабушке и Джакобу, гордые тем, что нашли доказательства правдивости мифа. Где-то высоко, над крышей ресторанчика показались первые звезды, и он говорит ей, что Джакобу - 102 года, и он еще успел поучаствовать в последних походах китобойных судов Аквинны. В машине, по дороге домой, он говорит ей о том, что впервые приехал в Аквинну летом, когда родилась Саманта. Вместо того, чтобы поехать с родителями на июль и август в Квонокотаг, в их летний домик, он поехал к Кэтжи и Лео. Его мать плохо себя чувствовала на летней жаре и была вынуждена сидеть дома в Чилмарке, одна. Она отдыхала и ждала Саманту. Было лето, всего лишь четвертое его лето, вот тогда он и встретил Джакоба, Калеба и всех остальных из Вампаноага. К тому времени, когда они добрались до дома, у нее уже кружится голова от всего, что она выслушала и узнала о его жизни и истории этих мест. Ее одолевает странное чувство тревоги: что это с ним, он ждет от нее чего-то, но чего? И вдруг ей хочется сбежать, уплыть на ближайшем пароме или улететь на самолете, прочь с этого острова. Фраза из энциклопедии не выходит у нее из головы, причудливо смешиваясь с тем, что говорил Джакоб, и она отказывается думать над этим, она говорит, что хочет спать и уходит в свою комнату. Аквинна. Часть 3 Есть еще кое-что, о чем он позабыл: чистый запах океанского воздуха, им пропитано все вокруг. В Вашингтоне запах реки тоже часто витает в воздухе, но он наполнен ароматом земли, а не вот этим резким, пряным привкусом соли. Может быть, несмотря на годы, проведенные возле реки, она так и не стала ему близка. Он стоит на заднем крыльце, укутавшись в одеяло, снятое с его постели, и думает о кажущейся вечности света звезд. Всю свою жизнь он смотрел на них, стремился к ним, хотел проникнуть в их тайны. Его постоянное любопытство, кажется, было вознаграждено тем, что случилось за последние несколько дней, и теперь он превратился из человека, который хочет верить в вечность, в человека, который на самом деле верит. Интересно, думает он, как она может спать, когда такое полнолуние. Не полнолуние - полнолунище, лунный свет не струится, он льется на землю. Это луна заставила его вылезти из теплой, но одинокой постели, выйти из дома и, подставив горло под ее холодный свет, смотреть на звезды. ------------ Когда она просыпается, у нее все еще кружится голова, но на этот раз - от недостатка кислорода. Она спала, укрывшись одеялом с головой, чтобы не видеть мягкого бриллиантового света, что заливает комнату. Она сидит на кровати, покрытой россыпью лунного серебра, и слушает. Непонятно как, но она знает, что его нет в доме. То, что она интуитивно знает это, пугает ее, но не удивляет. Раз уж она знала тогда, четыре года назад, что он не умер, что он жив - за тысячи миль от нее, и то же самое повторилось не так давно, то почему бы ей ни знать, что он вышел из дома среди ночи? Впервые она честно признается себе в том, что какая-то часть ее сопротивляется, не хочет знать всего этого, хочет быть свободной от всего ттго, что ее с ним связывает какими-то неведомыми узами. "Я так рад" - сказал ей Джакоб, когда они взобрались на вершину утеса - "что Фокс наконец нашел себе пару". Она тогда удивилась, ее насторожило его предположение, и она ответила сквозь зубы: "Он уже был женат". "Ты так думаешь?" - резко ответил Джакоб - "Быть женатым, это - совсем не обязательно значит - жить в супружестве, в паре. Фокса всю его жизнь лишали семьи. Ты отнимешь у него право на супружество?" Она вновь накрывается одеялом с головой, пытается заставить себя заснуть, но это невозможно. Сама идея - супружество, пара, спаривание - кажется слишком первобытной, чтобы думать о ней, не спать из-за нее. Эта идея несет в себе безоговорочный фатализм - фатализм, в который она не верит, которому она всегда сопротивлялась. "Я не смогу дать ему семью" - сказала она Джакобу, голос ее был напряженным, она внутренне взбунтовалась. Она терпеть не могла обнажать душу, свою боль по этому мужчине, даже если Джакоб считает себя его дедом. "Ты в этом уверена, Дана?" - спросил Джакоб - "Ты на самом деле должна узнать, что означает твое имя. Судьба капризна, это правда, но тебя все же назвали в честь Богини, которую твой народ считает богиней плодородия. Ты не узнаешь, что за семью ты сможешь создать, пока не попытаешься сделать это". И после этого он ушел, оставив ее одну стоять на холодном торфянике. Сейчас она не спит, только притворяется, и ей до смерти любопытно, что он делает там во дворе среди ночи. Она вылезает из кровати, дрожит от холода. Лунный свет ведет ее на кухню, по пути она останавливается у догорающих углей камина, чтобы впитать в себя хоть немного тепла. Сквозь стеклянные двери кухни она видит, что он стоит на крыльце, залитый бледным лунным серебром, запрокинув голову, точно он стоит под ливнем из звездного света, льющегося с неба. На его плечи накинуто одеяло, его волосы белеют в свете луны, черты его лица словно стали мягче, нежнее. То, что она прочитала в энциклопедии, она гнала от себя весь день. И вот теперь ее мозг услужливо подбрасывает ей цитату за цитатой. Зимой лисы меняют цвет меха с рыже-коричневого на белый. Один из способов приспособиться: хитрость, чтобы обмануть других хищников. Она опять дрожит и подходит ближе к окну. Лисы спариваются на излете зимы. Лисы вступают в брачный союз раз и на всю жизнь. ------------- Ага, а вот это ему знакомо. В атмосфере что-то меняется, когда она появляется поблизости: смещение в магнитном поле, силовые линии отклоняются по направлению к ней с нулевой погрешностью. Он чувствует, что она смотрит на него, стоящего в лунном свете. Она беспокоится за него, волнуется, как все эти несколько последних дней. Да нет, все эти годы, признает он. Она - маленькая, выбеленная луной и очень серьезная, у нее - лицо в форме сердечка и глаза цвета моря, и он вдруг хочет завернуться в нее. Даже если он ей не нужен, ему не нужен никто другой. ------------- Почему-то она уверена, что он знает, что она здесь, что он почувствовал ее присутствие, он "провел" ее от кровати до этого самого места. Она также знает, что если она повернется и уйдет, он не пойдет за ней, что он будет ждать, если надо, всю жизнь, пока она сама не придет к нему. Ее страшно раздражает, что, пока она думала да гадала, он внезапно оказался готов изменить саму природу их отношений, как будто он не дождался ее и оказался на шаг впереди, хотя это - и шаг по направлению к ней. Она не хочет, чтобы ей управляло то, что в ней есть первобытного, не хочет, чтобы к этому мужчине ее подталкивала судьба, которую она еще не научилась признавать. У нее слишком мало осталось того, что она может дать, и она боится, что если он возьмет это последнее, она просто рассыплется в прах. Ей хочется развернуться и уйти от него, уйти от этого холода, проникающего сквозь раскрытую дверь, уйти от его непомерно огромной печали. Хотя, внезапно печаль эта как будто покинула его, она все еще не может с этим свыкнуться. Она хочет, но не может. Она открывает дверь на крыльцо, выходит наружу, и у нее перехватывает дыхание от холода, налетевшего на нее. Вдруг у нее возникает желание позвать его по имени, по его настоящему имени, но слово кажется таким странным и неповоротливым на ее замерзшем языке, что она не может вымолвить его. Вот он поворачивается, его волосы - серебряная корона под яркой луной, и он мягко улыбается ей. Он делает шаг к ней, раскрывает объятия и укутывает ее своим одеялом. "Скалли" - тихо говорит он - "разве тебе не холодно?" Да, думает она, мне холодно, и уже очень давно, но в слух ничего не говорит. Он прижимает ее к себе, делится с ней своим теплом и ничего не берет от нее взамен. Но она - все равно, настороже, ждет, когда ловушка захлопнется. Ее руки, согнутые в локте, зажаты между ними, кистями - к ней, в защитной позе. Он отбрасывает волосы, упавшие ей на лицо, своей большой теплой ладонью, затем проводит рукой по ее спине, согревая ее одним касанием. Он осторожно приподнимает ее и ставит ее себе на ноги, ее замерзшие ступни - на его теплые носки. "Как красиво, правда?" - спрашивает он, и она поднимает голову и смотрит на него. Он опять запрокидывает голову, смотрит на вращающуюся над ними вселенную, и шея его совершенно обнажается. Это - выражение абсолютного доверия, он - в ее власти, если она только захочет. Он поражает ее в самое сердце вот такими простыми жестами, зачаровывает ее своей верой в нее и собственной чувственной красотой. Ей до боли хочется дотронуться до его горла, которое он сделал таким уязвимым для нее, ее собственное горло сжимается от этой боли. Она колеблется, потом сдается этому импульсу, вытаскивает руку из-под теплого одеяла и касается серебряной полоски на его шее. Она чувствует его дрожь в ответ на ее касание и ждет, каким будет ее собственный ответ, проявит ли себя то первобытное, что живет под ее кожей. Он смотрит на нее из-под отяжелевших век, и она чувствует вихрь эмоций в его глазах, хотя они и полузакрыты. Под ее ладонью бьется теплая ниточка его пульса, хотя, она не уверена - может быть, это ее собственный пульс. Он наклоняется к ней, и она мягко проводит ладонью по его лицу, пытаясь убедить себя в том, что он - все еще человек, и он не превратился в бесплотный дух, как она боялась. Наконец, он целует ее. Поразительно. Он не прильнул ртом к ее рту или к ее шее. Он просто наклонился, потерся носом о ее губы, чуть разъединил их и прихватил ее верхнюю губу своими губами, нежно целуя. Он осторожно сжимает ее голову руками, закрывая ей уши своими ладонями, отгородив ее от окружающих звуков, и она плывет в жидком серебре, тонет в его поцелуе. Она ни о чем не думает - только о его пальцах, поглаживающих ее скулы. Он отрывается от ее рта, смотрит на нее некоторое время, а потом возвращается на этот раз к нижней губе. Чуть отстранясь, и, легко очерчивая пальцем контур ее губ, он внимательно смотрит на нее, ждет ответа. Затем он еще раз наклоняется и нежно целует ее в нос. Он осторожно касается ее лица, как будто она - величайшая на свете драгоценность. Одеяло давно упало с ее плеч, и она должна была бы озябнуть, но она перестала чувствовать холод вокруг, потому что внутри нее уже все кипело, бурлило, и, как туго закрученная горячая пружина, грозилось прорваться наружу. На этот раз его поцелуй - самый что ни на есть настоящий, его губы прижимаются к ее рту, и она закрывает глаза. Она вдруг понимает, что своими поцелуями он ничего от нее не берет, ничего не требует. Он просто говорит ей, что он чувствует. И она ловит его поцелуи и чувствует, как они просачиваются сквозь ее кожу и наполняют ту пустоту, которую она давно чувствовала в сердце. Прижимаясь к ее губам, он шепчет ее настоящее имя, и сердце ее трепещет как птица. Его голос - низкий, чуть с хрипотцой: он так хочет ее, он будто зовет ее, настоящую, из того укромного уголка, который она держит в секрете даже от нее самой. Теперь его поцелуй - долгий, и она отвечает на его зов, размыкает губы, чтобы принять его, а как его язык проникает в ее рот, она чувствует, что дрожь пробежала у нее по спине. Она обвивает его руками, прижимается к нему еще теснее. Когда они размыкают объятия, чтобы глотнуть воздуха, кожа ее звенит, а рот жаждет еще поцелуев, еще, еще. Голос оставляет ее, и она просто шепчет, шепчет его настоящее имя, выдыхает его настоящее имя в просвет воздуха между ними, и он зарывается лицом в основание у ее шеи и стонет от желания. "Малдер" - произносит она вслух его второе имя, имя, которое он сам для себя выбрал, и вплетает пальцы в его волосы. В ответ он нанизывает поцелуи на ее грудь через одежду и подталкивает ее к входной двери: "Я хочу, я хочу ..." - говорит он, не отрываясь от нее, и она знает, что он хочет. Они вваливаются через порог, подхватывают сползшие с них одеяла и тут же отбрасывают их в сторону. Она встает на цыпочки и целует его, яростно, требуя поцелуя в ответ. Он мягко тянет ее за собой в гостиную, успокаивая ее: она будто в лихорадке. И она вдруг понимает: вот этого она и боялась все время - она боялась самой себя, этого океана эмоций, льющихся через край. ---------------------- Волны Аквинны, они не плещутся, они люто бьются о берег. Поймать волну и прокатиться на ней - задача не для слабака. Секундный просчет - и прибой подхватит тебя, пронесет как щепку и выбросит на прибрежные камни, ошалевшего и почти бездыханного. Он хорошо помнит это чувство, и сегодня ночью он не хочет встретиться с ним вновь. Слишком долго ждал он этого момента, чтобы вот так быстро унестись с волной, взмыв на гребне эмоций. Он хочет заставить сердце умерить свою прыть, а кровь - замедлить ход в жилах. --------------------- Она чувствует, что он как будто борется с чем-то, когда он отрывается от ее рта. Он вновь обхватывает ее руками и шепчет ее имя. Он дрожит в ее объятиях, но справляется с дрожью, берет ее за руку и ведет в спальню. Его глаза влекут, они серьезны и внимательны. Как просто - сдаться чувствам, очертя голову броситься в море желания. Но он хочет большего. Она делает шаг к нему, и уголки его губ приподнимаются. Еще одна мягкая улыбка - как много их было в последние часы, как мало - в последние годы. Он отворачивается для того только, чтобы войти в комнату, и останавливается у кровати. Комната все еще омыта бриллиантовым светом, луна словно рассыпалась на кровати сверкающим дождем. Углы спальни, обделенные светом, едва различимы в тени. Не дав ему развернуться к ней, она останавливает его, положив ладонь ему на поясницу. Сначала одна ее рука, потом другая, скользят по его спине, по бокам, и встречаются на его животе. Даже сквозь одежду она чувствует, как с каждым вдохом-выдохом поднимается и опускается его грудь, как напряжены его мускулы. Она прижимается лицом к его спине, к самым лопаткам, близко-близко к сердцу. Ее руки проникают под его рубашку, их притягивает тепло его кожи. Она обходит его, не отнимая рук. В лунном свете она прильнула к нему, к его груди, ухом - к сердцу. Она чувствует, как оно бьется для нее. Она слушает еще пару ударов, затем раздвигает полы рубашки и целует его там, где только что было ее ухо. "Вот что я хочу" - говорит она, прижимая ладонь к его груди, где бьется его сердце. Она слышит его пульс еще и ниже, у самого ее живота: он пульсирует и ждет ее. На этот раз он резко наклоняется и целует ее, но теперь, когда он сжимает ее в объятиях, больше нечего бояться: теперь можно отдать все без остатка - в ответ ты получишь не меньше. Она чувствует, как будто электрическая дуга разрядилась между ними. Он отпускает ее, чтобы стянуть рубашку, и ее ладони скользят по его обнаженной груди. Он садится на кровать и притягивает ее к себе. Она расстегивает пижаму и роняет куртку на пол. Живи она еще сто лет, все равно ей никогда не забыть выражение его лица в этот момент. Он так и застыл, протянув к ней руку, пожирая ее глазами: грудь, лицо, опять грудь. Время словно остановилось ровно на это мгновение, дав ему шанс вновь обрести дыхание. И вот она чувствует первый контакт: его пальцы на своей коже, самые кончики пальцев - на чувствительной коже живота, когда он обнимает ее за талию и прижимает к себе. Ей больше не видно его глаз: он прижимается лицом к маленькой впадинке между ее грудей. Его руки скользят по ее спине, по бокам, изучая каждый дюйм ее тела, доступный его ладоням. Она закрывает глаза и отдается этому ощущению: кожа к коже, и это ощущение выливается в поразительное чувство свободы, сейчас, сию минуту. Он дрожит, и она обвивает его руками. Он чуть поднимает голову и шепчет ее имя. Она открывает глаза. Он прижимается губами к тому месту, где слышны удары ее сердца. Он ласкает ее грудь, медленно нанизывая поцелуи, затем захватывает губами ее левый сосок. Она вновь закрывает глаза от удовольствия и запускает пальцы в его волосы. Она чувствует, как движения его губ тут же отражаются в сокращении мышц ее матки, которую давно уже никто не тревожил. Ее правая грудь тоже получает свою долю внимания: длинными пальцами пианиста он мягко массирует ее, атакуя ее чувства. Как будто со стороны, она слышит собственное учащенное дыхание и шепот: еще, еще. Она, кажется, прогнулась, на этот раз, просто ослабев от желания. Его губы отпустили ее сосок, и она чувствует, как он целует ее в живот, его поцелуи - искорки, согревающие ее кожу. Он поднимает ее и укладывает на кровать. От его поцелуев и его прикосновений ей все теплее и теплее, и вот наконец она чувствует как холод, преследовавший ее в эти последние недели, уходит, отступает, бежит от его рук, его рта. Он не торопится, кажется, с него довольно и ее стонов, ее шепота, суеты ее ног и рук, когда он стягивает с нее одежду. Она чувствует жар, исходящий от него, но она хочет его везде, она хочет его вплотную к себе, она хочет его в себе. Он без ума от каждого участка кожи, что обнажается под его руками: вот он стянул с нее носок и замер, пораженный тем, как мала ее ступня, она почти с его ладонь. "Иди сюда" - шепчет она, присев на кровать, и протягивает к нему руку. Он сбрасывает одежду и тянется к ней, его тело - в огне, абсолютно готово для нее. Он склоняется над ней для поцелуя, и его пелвис, наконец, соприкасается с ней. "Сюда" - говорит она, выгибая спину под ним, и берет его в руку. Он опирается на локти, ладонями сжимает ее голову и целует ее в пробор. Когда она сжимает ладонь вокруг него, он открывает рот в молчаливом стоне и роняет голову на подушку. Она слышит его прерывистое дыхание у своего уха. Она целует его в висок и чуть сдвигается, направляя его, приподнимая пелвис так, вплотную соприкасаясь с его затвердевшей плотью. Он поднимает голову, смотрит вниз, на нее, словно не веря собственным глазам, и она чувствует, как он входит в нее. ------------------ Никогда еще в своей жизни она не чувствовала ничего подобного, никогда у нее не было ощущения, что она срастается кожей с другим человеком. Она чувствует, как он двигается в ней, и последний кусочек льда, что так долго жил в ней, тает, тает, покидает ее, испаряется сквозь поры ее кожи. Вся жестокость мира, все зверства, которые ей довелось повидать, весь ужас безжалостных будней, все это глыбой легло ей на душу. Это было как абсцесс, она точно онемела после обморожения. Она была уверена, что избавления от этой боли не будет, что в мире нет средства, нет силы, которая бы помогла ей сбросить этот груз. Но сейчас, в этот момент, ей возражает элементарная алхимия: она чувствует, как будто выращен философский камень, и единственное число превращается во множественное. Она приподнимает голову и целует его, чтобы поделиться с ним этим новым чувством, которое крепнет в ней. Сейчас он словно читает мантру: слова любви, обещания, и он двигается все быстрее, увлекая ее за собой. Она чуть приподнимает ноги, чтобы усилить соприкосновение и остроту ощущений. Он стонет, почувствовав новый угол проникновения, и это - стон-предупреждение. Она смотрит на него: его лицо исказилось от наслаждения. Одной мысли о том, что это - из-за нее, достаточно, чтобы подтолкнуть ее к самой грани. Он шепчет, что любит ее, любит, любит, любит, и она знает, что это - правда, знает, что это - навсегда. А потом она чувствует жар, когда этот жар прорывается наружу белой, сверкающей вспышкой. Как будто издалека, она слышит, как он тоже стонет и взрывается, еще один взрыв внутри нее. Когда она открывает глаза, она видит, что он смотрит на нее. Прикоснувшись ладонью к ее щеке, он целует ее. На глазах у него - слезы, но он улыбается, смесь гордости и благоговения на лице. Он любит ее, она чувствует это каждой свой клеточкой. Он все еще опирается на локти, руки его дрожат от напряжения, и она притягивает его к себе, обхватив его руками и ногами. Она хочет, чтобы он почувствовал это, хочет, чтобы он ощущал ее повсюду, когда она скажет слова. Она чувствует, как он улыбается в ее шею, и она говорит, что любит его, и обещает, что будет любить всегда. Становится прохладно, и до нее доходит, что одеяло - под ними. Он - приятная, теплая тяжесть на ней, его дыхание - спокойное и ровное. Она проводит ладонью по его спине, чтобы разбудить его, задремавшего после оргазма. Он целует ее, и они размыкают объятия. Они вновь встречаются под одеялом, она целует его в грудь и, повернувшись, ложится на свою сторону. Он прижимается к ней, одной рукой обняв ее за талию, а другую засунув под подушку, которую они делят одну на двоих. Она засыпает, а он легко целует ее шею. Ей снится, что он занимается с ней любовью, его руки и его рот нанизывают крохотные звезды, так, что они излучают свет прямо сквозь ее кожу. И отныне ей будет всегда тепло. --------------------------------------- Послесловие Пепел рассеивается, в медленном вальсе кружась перед скалами. Некоторые пылинки долетят до моря. Многие осядут там, далеко внизу, на скалах, одиноко стоящих, словно часовые в ожидании бурного прилива. Внезапно у него возникает желание зашвырнуть и саму урну в море, подальше от берега, но он сдерживает этот порыв. Он и так растерял слишком много времени на бесплодную ярость. Он заглядывает в урну. Бог с ней. Это - всего лишь сосуд скудельный, зачем он ему. Она смотрит на него, будто сомневаясь в чем-то, будто она не уверена в том, что делать дальше. Он отпустил ее руку, чтобы развеять пепел. И теперь, глядя на то, как прах разлетается на воющем ветру, он снова берет ее за руку. Он смотрит на нее, а она смотрит на вечно изменчивое море. Его путь к семье был долог. Годы странствий позади, наконец он пришел домой. Конец |