ОТКРЫТКИ

Автор: darkstar
Перевод: Miller
Рекомендация

------------------------

Открытка 1.

Она не ощущает голод, но сейчас это не уместно, она должна когда-нибудь начать есть. Так что она останавливается возле чайной лавки на обочине дороги. Ветхий тент, словно на вешалке, натянут с помощью длинных тонких стоек и коричневых веревок. Стоит потянуть в нужном месте, и вся конструкция рухнет; об очень многих вещах можно сказать то же самое. Она бросает три монеты в чашу перед общим столом и перетягивает рюкзак на бок, так чтобы можно было достать миску и чашку, купленные на рынке. Она наполнят миску рисом, слипшимся, мягким и к настоящему моменту уже холодным, затем наливает из потемневшего серебряного кувшина чай. Запах теплого благоухания специй. Она немного отодвигает скамейку от стола, невольно вырывается вздох облегчения - наконец-то можно сесть, левая нога, перекинутая через правое колено, раскачивает миску. Рис исчезает с аккуратной оперативностью и, к ее удивлению, остается в желудке.
Еще один вздох, легкое движение плечами вверх и вниз, дуновение, откидывающее влажную челку с лица. Жара в этом городе - живое существо: у тебя нет другого выбора, кроме как обнять его, крепко прижать к своей груди, иначе оно сожрет тебя.
Вот почему, размышляет она, вот почему они сравнивают любовь с жаром. Помни об этом. Любопытно, сколько же женщин в этом городе каждый год умирает от теплового удара. Вот уж точно секретные материалы.
Конечно, все это непредсказуемо, но временами осознание происходящего поражает ее снова и снова, обычные вопросы: что ты здесь делаешь, куда ты пойдешь дальше, знаешь ли ты, что наделала, ненавидит ли меня Малдер…нет, стой. Она не принимает последний вопрос, вначале она ответит на остальные. "Я здесь, потому что Мелисса всегда мне говорила, что эта страна исчезнувших душ. И теперь я верю. Они не найдут меня здесь, они даже и не подумают искать. Тут слишком бедно, слишком грязно, слишком жарко для такой женщины, как я. Вот что они подумают. Я пойду в следующий город. Где бы он ни был. А потом дальше и дальше, пока не дойду до конца."
Еще один глоток горького чая, маленькие темные чаинки со дна чашки застревают в зубах.
"Конечно, я знаю, что я сделала. Я отдала моего сына во имя чего-то, изначально известного как любовь, по ходу бросив Малдера с тем, что осталось от его истины. Вот как это бывает, немножко счастья, а затем кто-то тянет за веревочки тента, и все падает мне на голову. Но я не могу надолго останавливаться, чтобы подумать об этом, не могу вернуться. Мне остается лишь надеяться, что осмысление нагонит меня в пути." Она встает, пересекает двор, чтобы помыть посуду под шлангом недалеко от здания. Когда она убирает ее обратно в сумку, последний вопрос вновь нахлынывает, не давая ей покоя, такой же горький и неприятный, как чаинки на ее языке.
"Он ненавидит меня?"
Увидим, шепчет она, увидим.
По дороге на автобусную остановку она находит почту.
-- Сколько стоит послать открытку в Америку?
Человек за конторкой заглянул в засаленный блокнот.
-- Семь американских долларов за почтовые расходы.
-- Здесь двадцать, вы забудете об этом разговоре и об открытке.
-- Конечно, мадам, - ухмыляется он: гнилые зубы испачканы чернилами. - Конечно.
Не обращая внимания на эпилептические конвульсии металлического вентилятора, она быстро пишет на обратной стороне открытки. Прежде всего адрес, без имени; договоренность об абонентском ящике была еще месяцы назад, как последняя надежда на спасение, затем шесть слов, один номер.
Подписано, С.

Открытка 2.
Моти Свитс: обветшалое каменное строение под сетью провисших телефонных проводов, водопроводные трубы, тянущиеся снаружи вдоль стены, перекошенные опоры здания, металл, покрытый коричневой ржавчиной. Не пей воду. На балконе второго этажа полуголый мужчина вывешивает свою футболку просушиться под полуденным солнцем.
Невозможно, думает он. Должно быть, я неправильно прочел.
Он вытаскивает открытку из кармана рубашки. Калькутта, значится на лицевой стороне белыми буквами. На картинке изображен дождь (ха), сияющее блеском черно-желтое такси, рядом с ним мужчина, толкающий вдоль дороги рикшу. Синие цветы на обочине. Он переворачивает открытку и читает послание вот уже в сотый раз.

Малдер
Джахвери Базар
Моти Свитс
Комната 3.

Он заходит на первый этаж, где пахнет (не в строгом порядке) сахарным тростником, соленым потом и курами. Пожилая женщина за конторкой, желая отвязаться от него, ворчит, пока не замечает, что он американец; и тогда она уже спешит смиренно предложить свою помощь в чем бы он не нуждался, и не хочет ли он банановых цукатов?
-- Вы видели эту женщину?
Он протягивает через растрескавшееся дерево конторки фотографию, старый отпечаток с потрепанными краями, единственная при нем частичка ее. Если и вправду существующие шпионы узнают об этом промахе, все кончится тем, что он умрет, и месяцы и месяцы беготни, переживаний и поисков будут напрасны.
Перед ним вновь встает вопрос, зачем он здесь.
"Она уяснила правила, вспомни, в этот раз она была тем, кто должен уйти. Отдала твоего сына посторонним и заставила тебя проходить весь этот квест, как влюбленного школьника, сдвинувшегося на девчонке из колледжа."
Заткнись, говорит он себе, я первый оставил ее, оставил с ребенком, с пистолетом и пожеланием удачи, с любовью, откуда мне знать, какая альтернатива у нее была.
Пожилая женщина вглядывается в фотографию, как будто пытаясь предсказать будущее или, возможно, всего лишь цену ее информации; вот она тащит к конторке своего мужа (такого же старого и пахнущего курицей). Мужчина вытирает сахар с рук об штаны и берет фотографию.
-- Ваша жена?
-- Да.
Несложная ложь, с такими людьми это лучше всего. Муж, разыскивающий свою своенравную жену, довольно-таки известная история в подобных городках, это не вызовет лишних вопросов.
-- Очень мила. Приятная женщина. Но грустная, я говорить своей жене, она носить боль в своем сердце…
-- Да, мила, - перебивает его Малдер. - Не могли бы вы показать мне ее комнату?
-- Она платить тридцать пять долларов. Мы сказать нет, слишком много, но она настаивать.
Бессмысленно тратить время на препирательства; он кидает тридцать пять долларов на прилавок и видит, как они исчезают в переднике женщины. Из-под ног разбегаются куры, пока мужчина провожает его к лестнице на верх.
-- Очень мила. Ваша жена очень мила.
-- Вы уже это говорили. Это не принесет вам еще денег.
Теперь он один в коридоре, перед дверью.
Он вытирает рукой пот с висков, но преуспевает лишь в размазывании его с одной части тела на другую. Она должна бы быть не в себе, чтобы придти сюда, говорит он себе. И тут же: она должна бы быть восхитительна. Иголка в большом, горячем стогу сена.
Так что же он скажет, когда она откроет дверь?
"Привет, дорогая, я дома. Соскучилась?"
Или.
"Я услышал, что ты ушла, и потратил три недели, переворачивая Джорджтаун вверх дном в поисках тебя, не зная, мертва ли ты или тебя похитили. Скиннер нашел меня в том дрянном баре и сообщил, что ты уволилась."
Но он знает, что все это бесполезно, единственное, что он сможет проговорить это: "Скалли, господи, ты в порядке."
Довольно промедлений. Он стучит.
Нет ответа.
Он стучит еще раз.
Звук растворяется во влажной духоте коридора. Наконец он открывает дверь, не зная, чего ожидать, плачущую женщину или шум льющийся воды в душе, или даже пятна крови и подсчет тел. То, что он обнаруживает, оказывается неожиданным: пустота.
Свободная комната. Аккуратно заправленная кровать, ветхие, но чистые покрывала цвета индиго, окно с темно-зелеными ставнями открыто на маленький балкон. Пустота разливается наружу, отгораживая пропастью звуки улицы, шум машин и велосипедов, крики торговцев.
Вопреки самому себе, первое, что он ощутил, это заброшенность. Она опять оставила меня, нет, постой, ведь я первый ее бросил. Затем пришел гнев, распухающий в пылу ярости, как гриб.
"Своей маленькой загадочной открыткой она притащила меня в самое сердце Индии, не говоря уже об опасности, угрожающей нашим поискам и жизням, если наши соответственные враги обнаружат… и теперь она даже и не думает появиться."
Удар дверью. Чемодан брошен на кровать, с треском раскрывается, и из него вываливаются футболки, белье, дезодорант. Он наклоняется, чтоб все это поднять, неосознанное движение, и тут его рука наталкивается на книгу.
В мягком переплете, толщиной в три пальца, лежит почти под кроватью. (На обложке брюнетка в черном вечернем платье с глубоким вырезом на спине. Ярко-красные губы.) "Слепой убийца."Его первый импульс - хоть это похоже на поведение трехлетнего - вышвырнуть книгу на растоптание коровам на улицу. Ему надоели эти бумажные подсказки, открытки и фотографии, символические книги, прочитав которые, она подкидывала ему, словно бросая вызов. Он хочет более веских свидетельств: он хочет голос. Но более всего ему хотелось увидеть ее губы, с которых слетают столь приятные в своей тягости слова извинений, или даже просьбы о помощи: Малдер, прости меня; Малдер, мне нужна твоя помощь. Он предвидит опровержения обвинений: приятно знать, любишь, но ты сама по себе; ты отдала моего сына.
Но он знает, что ничего из этого он никогда не скажет. Он знает, потому что стоит с ее книгой в руках, перелистывая страницы, словно человек, застигнутый в мольбе, он ищет клочок бумаги, пометку карандашом. Рядом с переплетом он находит записку. Почтовая бумага из отеля, скреплена со страницами. Он читает. Конечно, только потому, что обещал Скиннеру вернуть ее.

********************
Малдер. Если ты читаешь это, у меня есть шанс. Я не знала наверняка, дойдет ли до тебя открытка, вспомнишь ли ты о ящике, или они получат ее первыми.
Несомненно, у тебя есть право на все те мысли относительно меня: ненависть, предательство, сомнение, осуждение, отвращение. Упражняйся с ними как пожелаешь, но оставь мне одно привлекательное качество. Я мать, которая захотела дать своему сыну жизнь лучшую, чем она могла бы создать своими руками. Если бы твои руки были рядом поддержать мои…
Слушай, я уже сильно задержалась, чего не могу себе позволить. Я пока не могу останавливаться, даже для того, чтоб подождать тебя, они, скорее всего, на шаг позади нас. Есть место, где мы можем встретиться, но нам нельзя идти туда прямиком. Нужно отвлечь внимание. Мы должны двигаться осторожно, они могут быть прямо у нас за спиной, и мы узнаем об этом, только когда уже будет слишком поздно. Я бегу вслепую, Малдер, бегу к твердой земле. Для этого я в этой стране. Ты узнаешь, куда я иду, если прочтешь книгу.
Это не твоя ошибка.
С.
PS Обязательно проверь комод насчет прыгающих пауков, они кишат здесь, пытаясь укрыться от жары. Я использовала спрэй от насекомых, и, казалось, он на них неплохо действовал.

********************
Комод. Ладно.
Он вытаскивает верхний ящик в ожидании вышеупомянутых пауков. Но обнаруживает только паутину. Второй ящик: еще больше паутины и сломанная бритва. Третий ящик: обычный баллон с инсектицидом. Вдруг он решает открыть его и, желая опробовать, брызгает на стену. Действительно спрэй от насекомых. Но затем он ощупывает дно: оно болтается. Он откручивает его, и скрученный лист глянцевой бумаги падает ему в руки. Еще одна открытка.
Парашютист с большим шелковым сине-зелено-оранжевым парашютом летит к месту приземления на грязной дороге в темной сырой лощине. Деревья кажутся промокшими до костей. Как он им завидует. Спереди оранжевыми прямыми буквами написано ВАРАНСИ. На обороте опять шифровка.

МАЛДЕР,
страница 321.

Он открывает книгу, переворачивает страницы. 319, 320, 321. Тонким царапающим карандашом подчеркнуты три слова. Автобус, вокзал, раковина.
И вот каковы его рассуждения: он не обязан идти за ней, преодолевая огромные расстояния, только лишь потому, что она обещала ему рассказать (когда-нибудь, может быть, со временем), куда она идет. Он мог бы собрать вещи, отправиться домой к своим мотелям, загадкам и истине - и оставить ее с этим рисом и несвежим чаем, и с шагами, которые слышаться ей за спиной. Но он этого не сделает, есть вещи более важные, чем истина.
Он закрывает чемодан, книга внутри для лучшей сохранности, но открытку кладет в карман. Нечаянно располагая ее рядом с сердцем.

Автовокзал на рассвете ничем не отличается от автовокзала ночью. Грязный, с красными глазами от дыма и выхлопов, стонущий всей массой своего подвижного состава, утомленный и противящийся передвижению. Описание, не далекое от ее самой.
Она заходит в туалет цвета старой горчицы и закрывает за собой дверь. Мама всегда говорила: запирай за собой дверь, девочка, никогда не знаешь, кто прячется на этих вокзалах. Тогда это был поезд, сейчас автобус, но она полагает, что принцип тот же.
Лампочка над раковиной отчаянно борется за жизнь, и с каждым содроганием свет меркнет, меркнет, меркнет. Ее отражение дрожит в колышущемся сиянии. Или, по крайней мере, та часть ее отражения, что она видит в зеркале, которое больше походит на кусок разбитого ветрового стекла. На кафеле надпись: "Занимайся любовью, а не войной - В., '67 ". Глупцы, шепчет она, неужто вы не понимаете. Тут нет разницы. И то, и другое сражает тебя, обе оставляют жертвы.
Ее глаза опухли, она не спала три дня, а прошлой ночью плакала. Впервые, как она приехала в Индию, она села на ступени и спустила плотину, которая возводилась, возводилась и возводилась. Затем пришел ливень, наступил потоп. Она уверена, что выглядела, как дура. Пожилая женщина с тремя козами погладила ее по голове и предложила половинку апельсина. Она взяла его и съела, не замечая вкуса, хотя сейчас она помнила, как сладкий липкий сок стекал по подбородку и смешивался с солью слез на ее губах.
Она открывает рюкзак (армейская вещица), и в ее руках тускло блестит серебристый предмет. Ножницы. Она кладет их на полку, включает воду и смачивает руками волосы. Она научилась дышать в жару через вторую кожу из влаги. Принять холодный душ (если возможно) и одеться на мокрое тело, чтоб удержать воду на коже.
Ее волосы отросли ниже плеч, но зачем - не ясно. Раньше это было понятно. Он говорил, ему нравятся длинные волосы, они придавали ей сияние. Ты прекрасна, говорил он, ты звездный свет на ладони.
А три дня спустя он сказал, что уходит, оставляя ее одну с его ребенком. Он назвал это защитой. Она сказала - в этом нет необходимости. Он сказал, в этом - спасение. Я не смогу скрываться всю свою жизнь, говорила она. Я не смогу любить тебя, если умру, отвечал он.
Теперь старые раны зарубцевались, но все еще болят, болят, болят. Вот почему надо избавиться от волос. Она сделает простую стрижку по подбородок. Прямые, словно лезвие бритвы, концы, оттененные дешевой краской цвета коричневого древопласта. Но в этом есть и практический смысл. Когда она покинула комнату, которую снимала, и направилась на автобусную станцию, трое мужчин в желто-черном такси преследовали ее на протяжении трех кварталов. Она оторвалась от них на верблюжьем рынке. Но, в конце концов, они найдут ее. Это только дело времени.
Отрезанные волосы - это лишь символическая попытка сопротивляться. Не так уж и много она может предпринять. Никаких париков, никак изменений внешности, никаких маскарадных костюмов. Правда, есть кое-что, чего они могут и не ожидать. Она вытаскивает из рюкзака сари насыщенного желтого цвета шафрана, так сочетающегося с отделкой на оранжевом платке, под которым она спрячет голову и голубые глаза янки в автобусе.
Она сбрасывает свое американское одеяние и складывает его кучей в углу. Позже она это продаст задешево. Прежде чем облачиться в сари, она открывает пакетик с зернами кофе и начинает энергично втирать их в кожу. Говорят, коричневый цвет продержится неделю, если все сделать должным образом. Может, этого будет достаточно, а может, и нет. Часть ее понимала, что это всего лишь гроши, потраченные, чтоб хоть чуть-чуть оттянуть время: на день, два, на час или неделю. Более долгое время требует больших инвестиций. У нее не так много наличных.
Она пристально вглядывается в зеркало, закрывает глаза: "Малдер, ох, Малдер, что я с тобой сделала? Я убила тебя этим? Я убила нас обоих?"
Благородным поступком было бы порвать открытку, прикрепленную под раковиной, заменить ее другой. Это было бы менее эгоистично. "Они следуют за мной. Отправляйся домой. Покинь тонущее судно, спасайся."
Значит, она не столь великодушна.
Она оборачивает платок вокруг лица, закрывая нос, рот и щеки по глаза. Никто не узнает ее, даже та женщина с козами. Она расценивает это как небольшой триумф. Получите, уроды, у меня еще есть, чем сражаться. Пока производится посадка на автобус, она обменивает свои вещи у торговца фруктами на три лимона и пакетик с изюмом. И один цветок, ярко алые лепестки уже начинают увядать в ее руках на утренней жаре.
Спустя двадцать пять минут автобус, поскрипывая, движется по дороге, пересекающей железнодорожные пути. Серое небо, кирпичный город на горизонте, слева небольшое строение белого металла. Мужчина в коричневых шортах босиком идет вдоль путей, на плечи накинута рубашка. До чего должна быть приземленной его жизнь, размышляет она, равнины, покрытые пальмовыми плантациями за оконным стеклом, до чего скучно.
И как бы ей хотелось этого. Может быть, в этом-то, прежде всего, и заключался весь смысл. Нормальность.
"Я не смогу любить тебя, если умру, говорил он. Как будто одно автоматически ведет к другому."
Она вгрызается в лимон прямо через кожуру, всасывая мякоть и сок, который по языку стекает в горло. Горечью она хочет оправдать пелену слез, которым нельзя позволить пролиться, не сейчас. Они собираются вокруг глаз, - потоки, размывающие горизонт, город, человека, небо, мир.

Открытки 3-4.
Поездка в Варанси не является чем-то таким, что его разум хотел бы помнить, когда он покинет автобус, но он подозревает, что другие части его тела не позволят забыть. Гул в голове от беспрестанной обороны от звуков: вездесущий скот, визг тормозов и детей, утробный рев мотора. Затекшие ноги от того, что приходится делить сиденье с женщиной и ее клеткой для птиц, боль в спине, которой он опирается о дребезжащую стену вот уже одну ночь и один день. Сон урывками.
Он обращается к книге, как к последнему спасению. Вначале он пропускает слова, прежде всего, изучая сами страницы:
загнутые уголки, пометки на полях, что-то вроде дневника. Места, где она была, сны, что ей снились душными ночами под распахнутыми окнами, буквы, нацарапанные между буквами. "ДС любит ФМ. ДС любит Уильяма."
"Она любила нас слишком сильно", думает он, чувствуя, как его начинает мутить от окружающих немытых тел и собственной потребности в душе. "Мы были всем, что она имела. Все это здесь, на страницах, как след, как тусклый остаточный отсвет в воздухе."
На следующей автобусной станции под разбитой раковиной он находит ее открытку. Предрассветный берег реки, покрытый белыми песчаными дюнами, двое ребят уселись на вершине и смотрят в воду. К берегу приближается лодка с паломниками, на носу ее стоит женщина в белом сари. Ее лица разглядеть невозможно. На лицевой стороне зелеными буквами: Агра. На обороте - номер страницы: 401. Он совершает свое изыскание и получает новые координаты места встречи.

Блошиный рынок
Слоновая Комната.
Он ненадолго останавливается у фруктовой лавки, чтоб купить два апельсина перед тем, как отправиться за билетом на автобус.
День, ночь, день, он уже перестал считать. К утру, когда они приезжают на вокзал в Агру, он съедает второй апельсин, кидая кожуру поверх маленькой кучки лимонной кожуры, которая уже была возле того места, которое он занял. Должно быть, это был хороший лимон, он до сих пор может ощущать его крепкий запах. К этому времени он прочитал все ее записи в книге и был удивлен, когда под конец его имя стало появляться открыто. Малдер, Малдер, Малдер. Только его имя, выгравированное в разных местах, то ровным почерком с завитушками, то прямыми печатными буквами. Как будто через страницы многократных повторений она пыталась вызвать его.
Станция находится в добрых тридцати милях от самого города; так что он ловит проезжающий мимо грузовик и добирается до блошиного рынка, когда солнце еще высоко. Увиденный хаос поражает его. Под разорванным транспарантом "Базар города Агра" висит керосиновая лампа и табличка с изображением кокосов и лимонов. Деревянная дверь и ее коробка приперты к груде других мебельных обломков: ящики от шкафов, половинки столов, сине-белый выцветший на солнце шезлонг; рядом с дверью зеркало в полный рост.
Он подходит к мужчине, торгующем аквариумными рыбками в бутылках из-под различных спиртных напитков, еще он продает настоящие американские сигареты. Рядом восьмилетний пацан с тележкой курит с нахальной самоуверенностью ребенка, знающего, что он делает что-то плохое, но ему за это ничего не будет. На мальчике футболка Нью-Йорк Найкс, знак преуспевания.
Он показывает им фотографию.
-- Нет, мы не видеть эту красавицу, очень хорошенькая. Но вы хотеть рыбу? Хорошая рыба, живет очень долго.
-- Где Слоновая Комната?
-- Здесь рядом, но тяжело найти. Американцу легко потеряться.
Мужчина гладит мальчика по голове:
-- Минори проводит вас всего за десять долларов. Хорошая сделка. Он быстро доведет.
Он платит мужчине, в третий раз отказывается от аквариумной рыбки и идет вслед за мальчиком по улочкам и переулкам к одной из скромных безымянных чайных, к которым уже так успел привыкнуть. Эта же отличается наихудшим чаем за все путешествие, зато наверху сдаются комнаты, укомплектованные удобствами душа и туалета. Хозяин заведения не выражает никакого удивления при виде него. (Она сказала, вы придете.)
В другое время он был бы взволнован при мысли о том, что она была так близко и оставила комнату перед тем, как он пришел. Но сейчас все эмоции были выбиты из него дорогой. Он и не думает, что она будет тут сидеть и поджидать его. У него просто не осталось сил на надежды, все, что он хочет, это принять душ и хорошенько выспаться. Он уже две недели в Индии, а по настоящему на кровати спал лишь четыре раза. Его одежда поизносилась, запас чистого белья закончился.
Он открывает дверь и падает поперек кровати, жалобный скрип под массой его тела угрожает крушением. Ну и пусть, он поспит и на матрасе, или на голых досках, если нужно. Но в этот момент, как раз перед тем, как уступить единому стону протеста всех мышц и костей его тела, он заметил возле кровати столик.
Небольшая черная пиала с изюмом. На горке изюма засохший алый цветок, ярко алый, как только что зажженный огонь. Под пиалой открытка, на которой изображен другой красный цветок. Дели, написано белыми стрельчатыми буквами, похожими на острия мечей. Рядом лежит клочок салфетки, на ней карандашом написано одно слово. Малдер.
Когда он засыпает, ему не снятся головоломки.

Она стоит под душем, подняв лицо к струйкам воды, такой холодной, что у нее сбивается дыхание. Но не только от воды. Холод оттенил синяки и ссадины, покрывающие ее кисти, ее локти, ее ребра, скрепляя их в сине-зелено-фиолетовые узлы плоти. Колени дрожат, она едва может прямо стоять, пытаясь собраться, она упирается руками в стены кабинки, но и тогда она не уверена, долго ли продержится на ногах, она замечает, что дрожат ее руки.
Фокус с кофе не удался или не достаточно хорошо удался. После двух дней жары и пота кофейный загар исчез, и она вновь стала белой, люди, остановившие ее в переулке, это знали. Трое здоровенных, уродливых мужиков с кастетами. Они стали избивать ее, чтоб слегка успокоить и затащить в фургон автомобиля. Но они ее не знали, никто не предупредил их, что она была в отчаянии.
Она выхватила пистолет. Тела оставила в грузовике.
Что ей оставалось делать. Они наемники и никакое ведомство не представляют, им просто нравится вид крови и израненной плоти. Не очень-то привлекательные, но легко это компенсируют внушительными размерами. Знают ли они, куда она направляется? Невозможно. Знают ли они, где ее комната? Скорее всего, нет. Иначе они уже ворвались бы сюда. Схватить ее в комнате было бы намного проще, чем охотиться за ней на улицах. Тем не менее, это рискованно. Ей следует сменить комнату, но она не может. Малдер уже близко.
Она обхватывает себя руками. Малдер. Идет сюда. Они могут поджидать…
Она вдруг понимает, что сидит на полу душевой, вода, барабаня по голове, падает на плечи.
"Дыши, Дана. Дыши. Ведь ты их убрала; они бы уже пришли, если бы знали. Они бы пришли."
"Малдер, Малдер," - шепчет она в воду, тихонько ударяя кулаками в стену, - "Я должна идти. Я просто не могу остановиться сейчас. Но ведь я так близко, всего в двух городах от тебя, и тогда мы встретимся, и все кончится."
Она не питает иллюзий, она все простит ему, будет глиной в его руках, он может превратить истину во что угодно, она поверит. Вот что такое любовь, запомни, это всепожирающий зной, и однажды поддавшись этому, уже никогда не стряхнешь с себя никаким душем, ни грозой, ни мокрой одеждой.
Она бы снова поплакала под шумом льющийся воды, но не может. Все слезы были словно выжиты из нее. Ей кажется, будто ее вывесили на бельевой веревке, безвольную, сбитую с толку, и измученная любовь, как пар, поднимается от ее тела.
Туго завернув краны, она выключила душ, чтобы услышать другой неожиданный звук: тап-тап-тап дождя о жестяную крышу, звук, наполненный неистовством, ливень. Она истосковалась по влаге; больше воды, больше, каждая клетка ее тела взывает к этому. Смой этот жар с меня, смой его. Она накидывает на себя сари, выходит из ванной, пересекает комнату и останавливается у окна. Проводит рукой по гладким доскам темных изумрудно-зеленых ставень, ощущая через щели дуновения ветра.
Она распахивает ставни и выходит на улицу. Обнаженные руки и ноги, непокрытая голова, никакого притворства. Мокрый шелк липнет к телу, вторая кожа, скрывающая раны, покров, который чувствует жар, но поглощает только воду. Запрокинув голову, она поднимает лицо, тяжелые настойчивые капли падают на шею. Дождь отстукивает два слога: Мал-дер, Мал-дер, Мал-дер, Уиль-ям, Уиль-ям, Уиль-ям. Мое дитя, мой малыш.
"Я не смогу скрываться всю свою жизнь."
-- Я лишь настолько скрытна, какой ты меня делаешь. - Произносит она шепотом.
-- Ты лишь настолько скрытен, каким я тебя делаю. - Шепотом.
"Я не смогу любить тебя, если умру."
-- Я лишь настолько мертва, какой ты меня делаешь. - Шепотом.
-- Ты лишь настолько мертв, какой ты меня делаешь.
"Я так мертва как ты скрытна как ты всего лишь любишь скрытна мертва как ты всего лишь любишь мертва скрытна любовь как мокрый шелк я это всего лишь ты."
Она стоит внутри грозы, вглядываясь вверх.

Открытка 5.
В ее бывшей комнате пахнет дождем. На деревянных ставнях мокрые разводы; он проводит по ним пальцами, прикасаясь к тому, до чего дотрагивалась она. Интересно, что она делала, когда началась гроза, открыла ли окно и смотрела, как вода стекает с крыш в канавы, или подставила под дождь руки, или вышла на улицу.
Он помнит, что когда дождь застиг его, дорогу тут же размыло, и автобус простоял на месте три часа. Он помнит, как стоял посреди дороги в расстегнутой рубашке, раскинув руки, ощущая на теле ручьи дождя, пропитывающие его до костей.
Ненормальный американец, проворчала пожилая женщина, сумасшедший янки. Дождь капал на лицо, отбивая звуки женского имени: Да-на, Да-на.
Она была на пределе. Это можно сказать по виду комнаты. Из-за зеркала наполовину торчит открытка. На столике лежит губная помада, без крышки. Красно-розовая, цвета жженого мяса. Ею она написала на стене душевой инициалы: "ДС+ФМ", заключенные в сердце. Это граффити губной помадой взбесило его окончательно. С таким же успехом она могла бы оставить свое фото на столе консьержа. Она хочет, чтоб они ее нашли? Или чтобы нашли его? Ладно, успокойся, Малдер. Она измучена, она вырвала из груди свое сердце, а все, о чем ты думаешь, это собственная безопасность. Очень благородно! Не мудрено, что она бросила твоего сына…
И тут же опровержение: итак, она устала. Я тоже. Если она действительно хочет вернуться, ей надо всего навсего где-нибудь встретить меня. И никаких автобусов и погонь за призраками. Я отец, и у меня есть право… Вдруг, перестав дышать, он прерывает свои рассуждения, припоминая ее письмо. Я бегу вслепую, Малдер, бегу к твердой земле.
Он вытаскивает из-за зеркала открытку - абстракция, женщина с кошачьей головой бежит к городу с розовыми стенами, его ворота открыты и испускают лучи красного света. В трех шагах за ней мужчина с головой гончей. Пылающие розовые буквы: Джайпур.
Он бросает ее на кровать и начинает распаковывать вещи. Он останется здесь на ночь, все равно автобус отходит только утром, а ему нужен отдых. Войдя в ванную, чтоб положить зубную щетку и лосьон для бритья, он находит аудиокассету и магнитофон. На кассете тем же почерком - "Фокс". Другое его имя. Но написано странно: слишком небрежно. Карандаш дрожал. Почему?
Фокс.
Он сидит на полу возле кровати перед раскрытым окном (запах курящегося фимиама, жареного мяса с овощами и пряностями из лавок на улице), ворот рубашки расстегнут навстречу воздуху. Дождь остался только в воспоминаниях, зной вернулся, в доме через улицу на кровле начал плавиться гудрон, все, о чем он может думать первое время, это почему в таких местах никогда на бывает сетевого электричества.
Он кладет магнитофон на колени и нажимает на "PLAY", случайный фрагмент ее голоса:

********************
Скажи мне, Малдер, разве это плохо, защищать любовь. Здесь было столько ненависти, столько пепла в воздухе, я не могла дышать, только не так. Он сказал, мы полетим вместе на Луну, верно? И мы это сделали, но не смогли вернуться. Мы истратили последние запасы кислорода, ожидая спасения, но я знала, что помощь не придет. Я вдруг подумала, что это достойно асфиксии, стоило бы задохнуться, чтоб увидеть все так ясно, как смерть или рождение.
Я не смогу любить тебя, если умру, говорил ты мне, я не могу жить во мраке, говорила я, мое спасение не стоит этого.
Нет. Но все это в прошлом, я не в чем тебя не предала.
Смотри, Малдер, какими потерянными мы стали, мы тратим лучшие годы нашей жизни, преследуя безумие, гоняясь в слепых поисках по темным полночным улицам, но мы были не правы. Все это время мы несли на наших плечах безрассудство, которое скрывалось за пылающим оранжевым заревом города, за завесой дыма, за кровью Причины. Так много крови. Раньше я считала, что постоянная суета и напряжение заслуживают бредового забытья: все так четко, как в пьяных грезах. Но сейчас я думаю, что это наши грезы опьяняют нас. Как всепоглощающая жара.
Так что это конец, мы на самом краю обрыва. Осталось не так уж много мест, куда бежать, кроме как вверх, и мне хотелось бы думать, что, возможно, ты будешь держать меня за руку, когда мы оторвемся от земли - с переплетенными пальцами рук.
Удивительно. Только когда останешься беспомощным, научишься летать.
Ты ведь скажешь им, что я защищала любовь? Ты скажешь?

********************
Тишина.
Он нажимает на "STOP"и пытается дышать в воздухе, ставшем от повисших ее слов еще гуще, чем фимиам на улице. Пытается связать фрагменты слов и звуки, вертящиеся на языке, воедино, один за другим.
-- Да.
Не столь многословен, сколь одолеваемый раздумьями, он кладет магнитофон на кровать и направляется в ванную. Подбирает помаду и подходит к стене душевой. Выбирает место под надписью.
"М+С", линия начинает очерчивать сердце…
"Что я делаю?!"
Он стирает письмена ладонью. Теперь помада жирными разводами покрывает его руку, густая и липкая от тепла, ее цвет напоминает полосы ожогов. Возвращаясь назад в спальню, он вытирает руку об штаны, не обращая внимания на пятна.
Он перематывает пленку снова, снова и снова.
Лететь на Луну. Защитить любовь. Кислород. Асфиксия.

Открытка 6.
Резкий запах табачного дыма у дверей комнаты спасает ему жизнь.
"Скалли не курит."
И тут интуиция толкает его вниз на колени, как раз, когда пуля прошибает дверь рядом с ним. Щепки разлетаются ему в лицо, в глаза, он не может видеть. Пистолет, где же он, сзади, он не может достать, кто-то хватает его за руку. Удар ногой в живот. Хрип в попытке вздохнуть. Удар в основание черепа. Он ловит ртом воздух. Теперь руки у его горла, теперь кулак, кастеты. Он может чувствовать, как рвется кожа, чувствовать вкус своей крови. О, Боже, Скалли, Боже, не дай им сделать это с ней, и тут все прекратилось. Рука хватает его за ворот, тянет за волосы. Свиные глазки, свиной голос.
-- Для тебя есть маленький подарок, наверное, тебе понравится. - Еще один удар локтем в живот, просто так. - В прошлый раз твоя девка оставила тебе запись, так? Что ж, у нас для тебя есть еще одна.
Маленький коричневый конверт падает ему на колени.
Свинячий голос становится еще ниже, если это возможно.
-- Слушай, приятель, я знаю, кто ты, но меня это ничуть не волнует. Не беспокойся о своей шлюхе, не она твоя проблема, мы твоя проблема. А теперь ты отправишься вместе с нами обратно, по-хорошему или по-плохому - тебе решать. Тебе нужно доказательство, что она у нас? Делай, что тебе говорят, будь любезным и послушным, и мы доставим ее тебе целиком.
Удар по почкам, так, для выразительности.
А вот тут ошибка вышла, проносится у него в голове, ты говорил слишком долго, моя рука уже на пистолете, и как угодно издевайся, но… ты… (он снимает с предохранителя, палец нажимает на спусковой крючок) … мертв.
Небольшая вспышка света, хлопок, порох; кровь, много крови, но не безмолвие - стон. Еще стоны. Выстрел был не чистым, он не убил. Отлично, это значит, свинья может говорить.
Он ползет к стене (на пределе сил, кашляя кровью, о том, чтоб встать не может быть и речи), включает свет и оборачивается, чтоб увидеть кусок человеческого мяса, валяющийся на полу посреди комнаты, который, хрипя и корчась от боли, пытается удержать свои кишки.
Затем ползет назад к свиной туше, вытирая рукавом кровь со своих глаз, встает рядом с ним на колени. Дуло пистолета втыкается в толстую шею.
-- Кто вы?
-- Сукин сы…
Металл вдавливается сильнее,затыкая поток слов. Он пользуется возможностью одарить свинью оплеухой через всю физиономию.
Как тебе нравится, урод, как тебе нравится вкус собственной крови?
-- Я спрашиваю один раз.
Пауза.
-- Наемники.
-- Кто нанял вас?
-- Ты… в свободной…. продаже.
Он сплевывает кровь вперемежку с богохульством; это значит, любой головорез отсюда до Штатов будет пытаться заполучить меня. Ее.
-- Кто-нибудь еще нашел ее?
-- Мы…-- первые…, ты…-- второй.
-- Что вы собираетесь с ней сделать?
Губы растягиваются в улыбке.
-- Послушай запись.
Все так же направляя пистолет на тело, он разрывает конверт, вытаскивает из чемодана магнитофон. Он ощущает, как начинает впадать в шок, на лбу выступил холодный пот, его знобит. Но прежде надо покончить с этим. Соберись, Малдер, соберись.
Со стоном он пододвигается спиной к стене (его тело охватывает дрожь, но рука, держащая пистолет остается твердой, предупреждая свинью от малейшего движения). Он сует кассету в магнитофон, пальцы замирают над кнопкой воспроизведения. Бормотание, мольба. Пусть это будет неправдой, пусть это будет неправдой.
"PLAY"
********************

Шумы, помехи, глухой стук, еще один, возможно с пленкой что-то не в порядке, но дело не в пленке, он знает этот звук, звук плоти. Удар кулаком по человеческому телу. О, Боже.
Шумы, шумы, мужской голос.
-- Ты стоила нам денег, шлюха, и троих наших лучших парней. Так что мы вернем тебя туда, где тебе место. Но сперва надо выплатить по долгам.
Удар, удар; звон стекла, словно разбивают бутылку. Затем тишина, но не совсем: слышен сдавленный стон, сдерживающийся женский голос, и потом - крик. Крик. Всего один, но он знает, чего ей стоит закричать.
Шумы, шумы, тот же голос, слегка запыхавшийся.
-- Уверен, ты хочешь знать, как мы нашли тебя, а? Ты провернула неплохую работу, крошка, но все это было обречено с самого начала. Все это время мы следили за тобой. Твоего милого любовника мы тоже схватим.
Шумы, шумы, шумы.
-- Он не может спасти тебя, он не может спасти даже себя. Что ты об этом думаешь, сучка? Надеюсь, в постели он был лучше, чем в хранении секретов…
Его перебивает женский голос, низкий и спокойный, голос ночного дождя, он говорит мужчине, куда тот может отправиться и что может сделать по дороге.
Удар, удар, удар…

********************
Руки и ноги уже не болят, по крайней мере, нет той острой пылающей боли, как раньше. Теперь это ледяная, мучительная боль, словно суставы обратились в металл. Он медленно встает и идет по комнате. Склоняется над телом. Его голос под стать телу: сталь.
-- Ты все равно уже мертв. - Он опускает пистолет мужчине на плечо, проводит им по груди к ране в животе. - Но тебе надо решить, как.
Он надавливает дулом на открытую рану, свинья начинает хныкать.
-- Либо я сейчас застрелю тебя в голову, либо оставлю здесь истекать кровью. Я бы сказал, у тебя есть добрых тридцать или сорок минут, а может и больше. Ты здоровый мужик. Но, примерно, минут через десять кровь начнет просачиваться через пол.
Поворот дулом вызывает очередной стон.
-- У этого здания есть проблемы с крысами. Как и у всех местных домов. Они чрезвычайно любят вкус крови, они сгрызут и обглодают что угодно, пока не доберутся до последней капли.
-- Нет, нет, пожалуйста, - сдавленный неразборчивый шепот в ответ.
-- Как я уже говорил, я спрашиваю один раз. Понятно?
-- Все, что хочешь, пожалуйста.
-- Где. Она?
Вымазанная в крови рука лезет в карман пиджака и протягивает ему порванную открытку. На ней сквозь красные разводы едва можно различить название города. Джодхпур.
-- Ты уверен?
-- Да, да, пожалуйста, чего ты хочешь, позволь мне уйти.
-- Спасибо.
Он отходит от свиной туши, поворачивается взять чемодан. Его рука опускается на выключатель, чтоб погасить свет.
-- Подожди, парень, не оставляй меня здесь, ты не можешь…
Он выключает свет, закрывает дверь и абсолютно хладнокровно идет на улицу. Для хозяина гостиницы он оставляет на конторке кучку денег; никто не будет задавать вопросов. Но как только ноги ступают на бетонную мостовую, его охватывает непреодолимое желание бежать. Расстояние, оторваться, рядом могут быть еще. Пошатываясь, он устремляется вперед, беспрестанно спотыкаясь, как пьяный, наконец, в переулке валится на колени. Его тело начинает вспоминать обжигающую боль, кашляя, он падает на, оставляя красные кляксы на цементе.
"Как много горячей черной боли… есть ли крысы в подворотнях… встать… подъем… встать… Да-на… Да-на… Знаешь ли ты, каким пыткам подвергаешь свиночеловека, понимаешь ли?"
Он переворачивается на спину, рука сжимает ее последнюю открытку. Джодхпур, Джодхпур, Джодхпур, город синевы, ее безопасное место. Но они пришли туда первыми, все та же история.
"В жестоких мучениях оставил его умирать-на-съедение-крысам, знаешь ли ты это?"
-- Да, -- шепотом произносит он, и вслух - я знаю.

Дешевый неон, размышляет она, весь этот город всего лишь дешевый неон и штукатурка, замазанная краской, под слоем которой маскируются непокрытый участки.
Она лежит, растянувшись на спине, снова, в трех переулках от склада, что произошло на этом складе? Она не может сказать определенно, все как в тумане, по большей части в красном. Будь последовательной, подели это на три части: До, Во время, После.
До: двухкомнатная квартира, светящаяся синими тонами, дом безопасности, убежище, разорвано в клочья, уничтожено.
Во время… Нет,подожди, она не хочет вспоминать об этом.
После: холодный отчетливый голос в голове, голос ее отца, не ее. Старбак, забери у них пистолет, цель в голову. Беги, Старбак, какая хорошая девочка, Ахаб так гордится тобой. Беги, беги. По большей части - это шатаюшееся-качающееся-поддерживаемое-за-стену прихрамывание. Сама себе задает темп: три шага, тяжелый вздох, три шага, остановка, приступ тошноты, три шага, обессилев, она снова падает, на спину, на бок или на колени. Невозможно держать равновесие. Голые нервы под содранной кожей.
И вот она в переулке, смердящем верблюжьей мочой и гнилыми овощами, охваченная светом неоновой вывески бара слева. Она не может прочесть буквы, глаза болят, все плывет, они кажутся очень далеко, словно горящие звезды. Она пристально вглядывается в них, так много растраченного света, проносится у нее в голове.
"Скалли любит Малдера, но Малдер не любит Скалли, больше нет."
Она могла бы остаться здесь, в переулке, пялиться на свои неоновые звезды, всего лишь положить голову на руки и заснуть… нет. Нет. Их может быть больше. В пистолете осталась одна пуля, нельзя позволять себе быть размазней. Нельзя поддаваться усталости.
На ноги, Скалли. Малдер шел бы дальше, твой отец шел бы дальше, даже эти инопланетные уроды продолжали бы двигаться, а ты лучше их, ты на самом деле человек, так что - НА НОГИ.
Между голубым неоном и голубыми стенами: тень женщины, изломленная, несовершенная. Дуга спины, опущенные плечи, дрожащая рука сжимает пистолет. Босые ноги, шаркающие в грязи.
Продолжение помнится фрагментами. Кровь, оставленная ее рукой на дверной ручке, выроненная на пол мочалка, после того, как она стерла с лица следы рвоты. Холодный душ, барабанящий по спине, попытка (неудачная) смыть с тела кровь.
Покрывала сдернутые с разбитой кровати, узор капель на полу от ее мокрых волос.
Захлопнувшиеся веки, последние слова.
"Малдер, Уильям, простите меня."

Открытка 7.
Как ему удалось сжать двадцати двух часовое путешествие до четырнадцати часов? Он не знает, не помнит, все как в тумане. Должно быть, деньги были главным движущим фактором, много денег - нужным людям, и вот он здесь, со шрамом на щеке под левым глазом. Вот он здесь, на пороге ее квартиры, квартиры с темно-синей дверью, к которой ведут такие же темно-синие ступени, и это должно бы быть красивым, но все, что он может слышать, это звуки с пленки. (Удар, удар, удар. "Шлюха." Удар, удар. Звон стекла.)
Он решает не ждать домовладельца, он выбивает дверь. Ожидая встретить пустоту. Вакуум, нуль, ничего, пространство, наполненное словами "слишком поздно".
Комната походит на район боевых действий: сломанная мебель, словно после бомбовой атаки, выбитые окна, разбитые об стены лампы. Кровать перевернута, изуродована и походит на существо с перебитым хребтом. Разбита вся посуда: каждая чашка, тарелка, или стакан… росписи на стенах изрезаны ножом, исполосованы бритвой или осколками стекла. Единственная выжившая лампочка словно в шоке раскачивается на провод, испуская грязный оранжевый свет в углы дома, на его стены цвета теплого индиго, на его бесполезную разрушенную красоту. Ее убежище, ее прекрасное место, и, если он когда-нибудь найдет людей, которые осквернили все это, несомненно, он…
Внезапный паралич. Сконцентрированный в сердце и распространяющийся в легкие. Она верно назвала это: асфиксия. В углу комнаты, укрытая рваными одеялами с кровати, кучка желтых окровавленных одежд, кучка размером с женское тело. Видна лишь одна белая рука, освещенная бледно-желтым умопомрачительным светом.
"Скалли."
На мгновение он закрывает глаза, он здесь, касается ее руки, своими пальцами скользит по ее сжатому кулаку, но тут она вздрагивает. Рука вырывается, и в его горло упирается пистолет; ранящий душу голос:
-- Шевельнись, и я убью тебя.
Пустая угроза, он чувствует, как рядом с его кожей дрожит пистолет, он с легкостью мог бы выхватить его из этой руки, сине-черное, слишком тонкое запястье, трепещущие в попытке удержать пистолет поднятым. Ее лица не видно, только глаза, но они его не видят. Они смотрят сквозь меня, приходит ему в голову, сейчас она застрелит меня, даже не взглянув в лицо.
-- Скалли. - Сухой хриплый шепот.
-- Уильям.
Вспышка в голосе, ожившая и упавшая надежда, как магний, тронутый горящей спичкой. Белая горячая искра, и затем полное отсутствие света.
Невозможно, звучит голос в глубине его сознания, невозможно, чтобы кто-либо в здравом уме предал такую любовь.
-- Это я. Это…
Он запинается, словно забыв, как произносится его имя.
-- Малдер.
Долга пауза. Она скользит взглядом вниз по его лбу, через его лицо. Случайный луч света выхватывает краешек ее лица, и он содрогается, понимая, что это один большой синяк. Она не верит тому, что видит, не сразу, но затем ее свободная рука протягивается через покрывала в поисках его руки. (Другая же рука продолжает держать пистолет у его горла.)
-- Ты пришел.
"Да, Сидни, я прочитал твою книгу, следовал за твоими открытками, и вот я здесь, Малдер любит Скалли, и почему я позволил этому случится с тобой, почему я не был более быстрым, почему бы им не прийти сначала за мной."
Он взял ее запястье, запястье правой руки, той, которая приклеилась к пистолету. Его пальцы остановились на пульсе. Неистовый, слабый, мерцание пламени на ветру. Один за другим он разжимает ее тонкие пальцы, держащие пистолет, он понимает, она позволяет это сделать, ведь даже сейчас, если Дане Скалли придется сражаться, она сможет отстоять свои позиции. Почему ты всегда должна быть такой сильной, взывает он к ней (не вслух, конечно), почему именно я всегда оказываюсь беспомощным?
Теперь пистолет в его руках, все его жесткие металлические грани и не прозвучавшие выстрелы; в его руках все еще очертания ее запястья. Неровность вен под бумажной кожей. Осторожно ее пальцы обвиваются вокруг его руки, и теперь они оба внимают ударам сердца друг друга. Как если бы это единственный путь убедиться в достоверности того, что перед их (не заслуживающими доверия) глазами.
У него вырывается очевидный вопрос, глупо, неосмотрительно, но это единственное, что он мог слышать в своей голове последние четырнадцать часов.
-- Что они с тобой сделали?
Словно изваяние, она медленно наклоняется вперед к свету. Она поворачивается лицом, он замечает искаженные цвета ее кожи, сари соскальзывает с ее плеча, и он видит длинные неровные порезы на ее спине.
Шепот, мягче дождя, мягче тепла, мягче грусти, тихий возглас, который пронзает его, разрывая на части яростнее, чем какие бы не было стальные кастеты.
-- Кара.
Кривая усмешка.
Смотри, как он бессилен. Он закрывает глаза, он вынужден отвернуться. Он должен быть спасителем, и вот он здесь, распутывает и распутывает надорванные стежки, и вот она, поддерживает свою волю не более чем тонкой нитью.
Его палец на ее губах, вздрагивание у запекшейся крови, еще один палец. Шш… шш…
Ее лицо наполняет чашу его ладони как вода, затем он убирает руку, и сквозь его пальцы она выливается обратно.
Он укутывает ее в простыню, проводит руками по ее телу. Ее стон на мгновение вводит его в панику. Я не могу дотронуться до нее, не причинив ей боли, думает он, как же я вынесу ее отсюда, что если я не смогу ее поднять, что если мои руки окажутся недостаточно сильны.
Под конец раздумий он обнаруживает, что стоит с ней на руках. Ее голова покоится на изгибе его плеча, так близко, что она слышит его сердце. Как шум дождя.
Он уносит ее с поля боя, за дверь, вниз по синей лестнице. Он несет ее по улицам, игнорируя пристальные взгляды детей и торговцев, прямо к ступеням черного хода, ведущего к его комнате. Он не оступился, не упал, ничем не потревожил ее, пока не уложил на кровать. Она все еще завернута в покрывала и порванное сари. Он возвращается к двери и запирает ее. Кладет пистолет на тумбочку.
-- Малдер?
-- Да?
-- Мы здесь в безопасности?
Он сжимает пистолет.
-- Да, мы в безопасности.
Он пересекает комнату, садится на кровать рядом с ней. Их взгляды встречаются, но ее вдруг становится озабоченным.
-- Твое лицо…
-- Это ничего.
-- Они добрались до тебя.
-- Я здесь, а они нет.
-- Ты убил их?
-- Да.
-- Я тоже.
-- Хорошо.
-- Разве?
-- Разве - что?
-- Хорошо?
-- Да.
Она расслабилась, ее рука пересекает его. Тут он впервые обращает внимание на ее волосы: отрезанные, усеченные, кривая линия у подбородка. Неровные с левой стороны, косо спадают вниз, с потускневшими коричневыми прядями. Его взгляду открывается кусочек ее шеи, помеченный тонким порезом.
"Чем они это сделали, задается он вопросом, я слышал звон разбивающегося стекла, я рад, что они мертвы. Я рад, что она убила их, потому что я не смог бы это сделать так быстро. Это заняло бы у меня некоторое время. И даже сейчас, после всего этого, она остается такой миниатюрной, такой красивой. Если бы я мог полностью прикрыть ее своей ладонью, и ничто больше не могло бы причинить ей боль."
Как обычно, он потерялся в своих раздумьях, его разум на миллисекунды отставал от тела. Вот почему он заметил, что поцеловал ее только после того, как это случилось, после того, как отвел губы от пореза на ее шее. Повязка.
Он поднимает ее руку, чтоб наложить еще одну такую повязку, но она останавливает его. Ее рука прикрывает его рот, осторожно, почти с сожалением. И голос, и прикосновение - словно шелк, поблекший от долгого пребывания на солнце.
-- Я бросила твоего сына.
-- Ты пыталась защитить его.
-- Я все так же люблю его, Малдер, может быть через год, двадцать лет это все пройдет, перестанет мучить, но я люблю его. Правда.
Она закрывает глаза, в уголках появляется влага.
-- Скажи мне кое-что.
Сухой подавленный шепот, разрывающийся шелк.
-- Скажи, почему меня не достаточно, почему я не могу хранить любовь, почему вся она просачивается. Мелисса, мой отец, Эмили, Уильям, ты… Скажи, что со мной не так…
И тут слова исчезают. Она ушла, в сон или что-то еще, сопровождаемое смыканием глаз и добровольным отключением сознания. Это уж слишком для него. Это чересчур. После этого он идет в ванную, закрывает дверь и наполняет раковину холодной, холодной водой. Он опускает лицо в воду, погружает всю голову, так чтобы можно было утопить слова, которые он не может сказать ей. (Кто не был бы тем, кого ты любишь, кто не был бы тем, кого ты любишь.)
Все это было сделано в тишине, в тишине дневного зноя, в тишине бесполезной любви, испаряющейся с их тел, от чего запотели все зеркала и окна.

Они быстро поправляются, это то, для чего они были созданы.
Первые часы всегда самые тяжелые, время, которое он будет помнить наиболее ясно, как он промывал раны, до которых она не могла дотянуться, зашивал порезы. (Я была не достаточно сильна, Малдер, я очень устала, в начале было не слишком плохо, но потом они стали бить пивные бутылки, ты ведь знаешь, как я ненавижу открытые раны.)
Он спрашивает, не хочет ли она принять аспирин.
Потом дела пошли еще быстрее. К утру она на ногах, надевает его футболку и шорты, чтоб отправиться на рынок и купить какой-нибудь одежды, приходит с джинсами и футболкой Кока-Кола, которая видала и лучшие дни. И с парой довольно темных очков.
Она говорит, так будет проще в аэропорту. Они уже составляют план возвращения. Он рассказывает ей, что сказал ему Скиннер: все уже устроено, деньги переведены под прилавками и конторками. Она вернется домой, в свою (пустую) квартиру с его рыбкой и в Квантико. Он снова уедет, чтобы исчезнуть, не скажет ей, куда.
Все решено и четко расписано.
Она ничего не говорит об Уильяме, но она никогда и не давала ему ответы, о которых он просил. Он и не спрашивает, не задает вопросов о причинах, бывших столь существенными прежде.
Тема закрыта, катеризована. Запломбирована печатью. Вне права доступа. Она не встретится с ним взглядом.
Однако есть и яркий момент: он покупает два апельсина, они вместе едят их, когда ночь нагревается звездами, сок стекает по пальцам, подбородкам, покрывает их руки и губы. Он не может найти салфетку. Они смеются над нелепостью происходящего, и вдруг не с того не с сего:
-- Так как ты убедила их позволить тебе дойти до этого?
-- Я этого не делала.
-- А...
Пауза.
-- Спасибо за апельсины.
-- Всегда пожалуйста.
-- Таких апельсинов не достанешь в округе Колумбия.
-- Нет, не достанешь.
Опять пауза.
-- Я хотела сперва тебя спросить о Уильяме. Но Скиннер сказал, это слишком опасно. Они могли выследить тебя через нас. Она доедает апельсин, выкидывает кожуру в окно на улицу. Через два часа они покидают квартиру, чтоб сесть на поезд до Нью-Дели и аэропорта. Когда он заходит в автобус, едущий на станцию, из его кармана вываливается полузабытая открытка.
Он поднимает ее и впервые смотрит на порванную картинку. Синий дом, маленькая девочка в желтом сари, улыбаясь, выглядывает из окна. Он машинально поворачивает ее и замечает то, что упускал всякий раз,читая ее. Что просмотрел в неистовом желании найти ее, найти ее, найти ее. Пометка, приписка, начертанная в скобках внизу. Еще одна выдержка из книги.
(Как я могла быть столь пренебрежительной. Такой глупой, невидящей, как могла отдаться такой беспечности. Но без этой опрометчивости как бы мы жили?)
Вопрос, на который, казалось бы, никогда не ответит вся истина мира.
Пусть их существование держится на волоске, но сейчас они живут, и этого достаточно. Неважно, что ждет их в Штатах, этого достаточно.
Должно хватить.

Открытка 8.
Она захлопывает дверь, толкнув ее ногой, руки заняты пакетами с продуктами. Она вызвалась приготовить обед в знак примирения с Джоном, Моникой и Скиннером, которые зададут вопросов больше, чем у нее имеется ответов. Не имеет значения, что она скажет - искалеченный отсвет в глазах, яркий блеск которых остался позабыт. Она предстанет перед действительностью: извинение, признательность.
Если бы только от этого стало легче.
Скиннер говорит, ей повезло, эти наемные бандиты могли бы убить ее или, что хуже, выставить ее и Малдера на торги, но сейчас все они мертвы. Да, он точен в выражениях. Не спрашивай о деталях.
Вздох.
Она кладет покупки на стол, начинает их распаковывать и тут замечает скопившуюся почту. Куча непонятных конвертов, объявлений, но постой-ка… под счетом за электричество… Открытка: ночной город, зажженный, словно нить неоновых бриллиантов, сияющих раскаленным блеском. Большие желтые буквы. Добро пожаловать в Мемфис.
Она переворачивает ее, читает:

Матери моего сына:
рад твоему возвращению.
М.
Так просто. Она снова признана. Она мать, он отец, и - так или иначе - их сын вновь дополнит картину. Я Хочу Верить.
Она прилепляет открытку к холодильнику. Воспоминания об индийских городах, жаре и неожиданных ливнях все еще пылают у нее в мозгу. Ему не следовало идти за ней, это было легкомысленно, безрассудно, погоней за тенью. Он мог потерять все.
"Но без этой опрометчивости как бы мы жили?"
Она улыбается
Как же еще, в самом деле.


назад

------------------------