НЕЗАКОНЧЕННАЯ ВСЕЛЕННАЯ

Автор: Revely, по The Unfinished Universe
Перевод: RS

------------------------

От автора: С самого начала у меня и в мыслях не было сделать эту историю альтернативной реальностью, просто так получилось
Время действия: Эта история содержит упоминания по сюжету из первых десяти эпизодов 8-го сезона, но при этом предполагает следующие допущения:
данные эпизоды относятся к периоду всей беременности Скалли (а не двух-трех месяцев);
события в "Реквиеме" разворачиваются в сентябре, а не в мае;
в этой вселенной эпизода PerManum никогда не было.
Для: Betsy Dodd, всещедрейшей королевы, и для моей дорогой Meredith, которая так хотела VealFic к своему дню рождения
От переводчика: Этот рассказ предполагает, что читатель знаком со многими "знаковыми" эпизодами шоу из разных сезонов.
По ходу действия Малдер, наверстывая упущенное, "изучает" дела из эпизодов 8-го сезона (до возвращения), большей частью Badlaa, после которого и разворачивается действие рассказа.
Текст содержит также явные ссылки к последним эпизодам 7-го сезона и к началу 8-го сезона:
Requiem (Беллефлер, много), Je Souhaite, Within/Without. Для тех, кто не смотрел Рэквием (по крайней мере), рекомендуется ознакомиться с его сюжетом.
Эпизоды, на которые автор неявно ссылается (флешбэки героев), отмечены в примечаниях переводчика к главам, в порядке упоминания ;)
Кроме того, как уже указал автор, в этой истории проигнорирован эпизод PerManum, т.е. "традиционное происхождение" Уилла считается неоспоримым ;)

------------------------

Глава 1

Переводчик: упоминаются Tempus Fujit (Appolo 11), Monday, Ice, Je Souhaite, Requiem,Three

Орегон

У них есть ежевечерний, секретный ритуал - на постели, нос к носу, практикум по развитию телепатических коммуникативных способностей.

Оставив их изображать хрупкое мужское единение в одиночестве, она незаметно исчезает в ванной и закрывает за собой дверь, подчеркнув тем самым завершенность действия: мальчики - налево, девочки - направо. Малдер тотчас меняет направление мозгового сигнала: интересно, что она там делает. Что-то слишком тихо. Ребенок, засыпая, старательно трется носом о его нос, и в конце концов, ему все-таки удается засунуть свой кулачок ему в рот.

Они - в мотеле, который по бокам подпирают видео-прокат и фастфуд. Сегодня она проехала лишних тридцать миль, все для того только, чтобы избежать остановки на ночь вблизи хвойного леса, и он притворился, что не замечает этого, и задремал, прикрыв глаза рукой, откинув кресло назад, чтобы попасть в тень от козырька, защищающего их малыша от слепящего солнечного света. В машине было тихо - очевидно, мальчик привык к долгим поездкам, а может быть, он просто - отшельник по натуре, как Скалли.

Малдер сжимает в ладони ножку ребенка и прислушивается к звенящей тишине в ванной. Не слышно ничего: ни воды, ни снимаемой одежды, ни дыхания. Хотел бы он знать, что там происходит: стоит она, наверное, прислонившись к двери, откинув голову назад, и думает. Уж что-что, а думать Скалли - большой мастер.

Ребенок сладко зевает, и Малдер протягивает руку, чтобы щелкнуть выключателем. Мир за окном - суров, но она задернула шторы и превратила эту маленькую комнату в пристанище, тихое убежище. Хотел бы он сказать ей, что все будет хорошо, чтобы ужас, поселившийся в ее глазах, исчез, отпустить шутку или хотя бы вспомнить, как это делается. Но он устал, как собака. К тому же он - вот тебе раз - отец. Малдер склоняется над ребенком в полутьме: определенно, прямой материнский нос, ее же подбородок и лоб. Мальчик внезапно открывает глаза и смотрит на него в упор, хлопая оранжево-золотистыми ресницами.

Эй, надеюсь, ты не умеешь читать мысли, а? - думает Малдер - Потому что, вряд ли она от этого будет в восторге.
--------------------------------
Она доводила свою мать до белого каления тем, как безалаберно она обращалась с ребенком.

"Четырехмесячный ребенок не должен быть с тобой во всех этих изнуряющих экспедициях, милая" - причитала она, стоя на крыльце.

А Скалли пристегивала его к детскому сидению в машине, подкладывала подушку безопасности под головку, мягкие фиксаторы - под шею, и - вперед. Они срывались с места и ехали черт его знает куда в погоне за призраком Джона До. Вот таким и был ее отпуск по уходу за ребенком.

Сидя в машине или в самолете, она рассказывала ему всякие истории, пропуская все о демонах и пропавших детях, конечно, и плохие дядьки там всегда курили, а еще там женщины-джины исполняли желания, там молились святые индейцы из племени Навахо, и откуда ни возьмись, появлялись водяные матрасы. Кстати, матрасу этому он кое-чем обязан. Она давала ему жевать свой брелок Аполлон-11 и не забывала напоминать ему и себе о Супер-Героях и необходимости сохранять хотя бы капельку надежды, даже если все эти безымянные незнакомцы в бесчисленных госпиталях неуклонно подтачивали ее оптимизм.

Само собой, считалось, что с рождением ребенка она должна была стать более осторожной, но не тут то было. Она стала ездить быстрее, чихать хотела на все официальные лица и не стеснялась при случае показать кобру с пистолетом. В ней вдруг обнаружилась такая степень резкости и жесткости, о которой она и не подозревала, просто больше с ними ничего плохого случиться не должно, не будет у них ни малейшего шанса, ни на земле, ни на небесах. Она так решила, фаталистка несчастная, и теперь оставалось только доказать это всем и самой себе.

Вот на этом ее сто первый сеанс психотерапии в ванной комнате подошел к концу, и в заключении она представила себе, как спокойно пускает пулю в лоб любому, кто осмелится приблизиться к Малдеру или ребенку, а превышает ли это уровень необходимой самообороны, она определит сама. Если она и испытывала некие угрызения совести, разряжая пистолет, та часть ее души, в которой убийство Донни Пфастера посеяло семя сожаления, уже пережила необходимое религиозное обращение.
Сейчас она - почетный член клуба львиц, и она чувствует, что способна это доказать. Малдер сейчас - психически истощен, эмоционально неустойчив, можно сказать, бесполезен в критической ситуации. Ну ничего. Если придется - она на себе вынесет их обоих.

Свет от фар остановившейся машины отразился на полу в ванной. Она смотрит в окошко на небо - давай, испытай меня, если осмелишься. Сев на пол и судорожно обняв колени руками, она думает: Нет, думает она, Господи помоги, думает она. Я Больше Не Смогу Без Него Жить.

"Грузовик" - спокойно говорит Малдер - "просто грузовик".

Уронив голову на колени и накрыв ее руками, как их учили делать в случае взрыва, она просит прощения у Него.
--------------------------
Она скучала по нему в забегаловках.

Вот уже несколько недель прошло с тех пор, как он вернулся, а она все еще думает обо всех местах, где скучала по нему. В кровати, конечно, и на работе, тоже. Но еще ей не хватало его на авто-заправках, где она заливала бак, а он платил в кассу, или наоборот. Ей не хватало его в зале ожидания в аэропорту, во взятых напрокат машинах и дрянных мотелях. Она скучала по нему в Морском банке Граддока, хотя и была там с ним всего один раз, по крайней мере, она так думала. А еще она тосковала по нему каждый раз, когда наступала на третью ступеньку своей входной лестницы. На этой ступеньке он как-то остановился, чтобы завязать шнурок, и чтобы не упасть, ухватился одной рукой за ее щиколотку. А сейчас она вдруг поняла, что ей не хватало его еще и в кафэшках. Подумать только, оказывается, ей всегда нравилось смотреть, как он жует.

Малдер читает одно из дел за обедом, склонив голову над файлом, рассеянно ломая скрепку левой рукой и шелестя страницами правой. Он не в силах поднять на нее глаз: он изучает фотографии, на которых - ее окровавленная спина, содранная кожа на ране - знаке жертвенности, сразу после оказания первой помощи. Он захлопывает файл, когда к столику возвращается официантка, чтобы пополнить его стакан с холодным чаем. Скалли накрывает свой стакан рукой.

"Как насчет десерта? Нести?"

Скалли еще не справилась и с половиной своего клуб-сендвича, но официантка смотрит на пустую тарелку Малдера. Он никак не отреагировал на ее вопрос, поэтому Скалли кивает женщине и заказывает две порции пирога, обе она, конечно, отдаст Малдеру. Ни его кожаная куртка, ни новый джемпер, который она выбрала для него, не могли скрыть его ужасающей худобы. "Нездешняя, элегантная худощавость" - шутит он. Между тем, с него спадают даже ботинки. Она видит, как напрягаются сухожилия на его руках, когда он еще раз открывает файл, отвернувшись от официантки, и вглядывается в ее фото. Волоски на его руках встают дыбом. Официантка бросает на стол пару пакетиков со сливками и агукает с ребенком. Малдер не поднимает голову, но она видит, что он стиснул зубы, как всегда при виде ее крови.

"Что-то подобное с нами уже было" - говорит он, пытаясь захватить ртом соломинку, которая торчит из стакана с чаем.

"Было" - она протягивает руку и поддерживает соломинку для него. Она не отпускает ее, пока он пьет, и его губы прижимаются к ее пальцам. Он замирает в таком положении на пару секунд, и она закрывает глаза. Она заранее, несколько месяцев тому назад, подложила туда еще одно дело, чтобы напомнить ему. Малдер переворачивает страницу -

"1Х0793 - Ледяной Мыс, Аляска".
------------------------------
Жалко, что у него не осталось копии дела с Ледяного Мыса. Там была фотография Скалли, которую он бы хотел увидеть прямо сейчас. Кажется, прошли годы с тех пор, как он смотрел на то фото, и дело не в том, что ему нужно вспомнить, как она выглядела тогда. Просто он хочет увидеть ее "нормальной" что ли, особенно после той фотографии из последнего дела. На том фото с Ледяного Мыса она стоит, прислонившись к трапу самолета, на котором они собирались улететь в Сиэтл. Ее волосы выбиваются из-под заколки, она носила тогда хвост, маленький медвежонок, утонувший в пуховике с меховой опушкой. Она стоит, руки в боки, такая деловая, самоуверенная, всем своим видом показывая праведное негодование, и ему это ужасно нравится. Она терпеть не может, когда ее фотографируют. Грех быть недовольным - на память он не жалуется.

Как правило.

С помощью этих файлов он пытается выстроить картину того, что произошло за последние двенадцать месяцев, хотя бы в первом приближении. Он искренне надеется, в работе у них было чуть побольше интересных дел и чуть-чуть поменьше крови. Он легко мог бы обойтись без такого, например, фрагмента: некто делает надрез ей на спине, почти у самого чипа. Согласно рапорту, ее привязали к кровати, лицом вниз. Согласно рапорту, она кричала, звала на помощь, и никто не помог. Малдер старается дышать медленно и фокусируется на струйках дождя, стекающих по стеклу окна, чтобы унять дрожь. Вот почему он попросил сначала дать ему самые тяжелые дела. Его просьба ее насторожила, но она сдалась. Агент Доггетт пришел к нему в палату и передал файлы, а после этого все стоял и смотрел на него с приглушенным любопытством, как будто ничто жизни больше не способно его поразить. Хотя, после года работы со Скалли, это вполне может быть правдой.

За окнами кафэшки мир - точно такой же, каким он был тогда, когда он его покинул. Деревья разбрасываются умирающими листьями, кровь замедляет ход в их сосудах. Идет дождь, и какой-то мужчина протягивает руку жене, помогая ей перескочить через огромную грязную лужу на парковке. Да, небо, оказывается, ты захламляешь землю, думает он.

Официантка возвращается с двумя порциями пирога - яблочного и тыквенного. Скалли, не глядя, отодвигает свою тарелку к Малдеру и разминает оба куска. Она слишком маленькая, чтобы свободно дотянуться и сделать это достаточно изящно - поэтому она, соскользнув на краешек стула, вынуждена поправить юбку. На ней - костюм, как будто она ехала с работы домой и по пути прихватила Малдера, а не просидела последние восемь дней в госпитале. Даже туфли на каблуках. Интересно, думает он, она старается выглядеть по-деловому ради него или для себя. Ее слегка повело от усталости, когда она встала, но голос был строг и безапелляционен, каким он и должен быть у настоящего врача:

"Съешь оба куска" - инструктирует она, прежде чем направиться в женский туалет - "и доешь мой сэндвич, не забудь".

Дождавшись, когда дверь в туалет за ней захлопнулась, Малдер мысом ботинка передвигает коляску с ребенком на ее место. Малыш просыпается и, проморгавшись, серьезно смотрит на него.

"Ну, а у тебя, что за история?" - спрашивает Малдер - "Или ты тоже не можешь вспомнить?"
-------------------------
Она напевает Yankee Doodle и моет руки, тщательно, так как ее учили в мединституте. Большинство людей не моют руки так долго, как нужно, чтобы собственно мытье имело смысл, они просто теряют время, говорили преподаватели. И она заставляет себя задержаться, дважды повторяет припев, еще раз намыливает руки вплоть до локтей, не забывает про ногти. Если бы она не контролировала себя, она бы обернулась за одну минуту, она вообще бы не оставляла их без присмотра больше чем на минуту.

Бог знает, что с ними может случиться без нее. Малдер не имеет понятия, как обращаться с ребенком. Он берет его на руки с таким видом, словно боится, что он рассыплется у него в руках. Все это для него так неожиданно. Внезапно. Отцовство. У него не было времени осознать это. Она показала ему сына восемь дней тому назад, в светлой, солнечной больничной палате, в то время как Стрелки ждали за дверью, все с подарками, как трое волхвов. Малдер ей поначалу не поверил. Более того, он смотрел на нее так, словно она выжила из ума. Не то, чтобы она винила его за это. Она сама до конца не верила во все это, пока не родила в больнице Джорджтауна, без помощи обезболивающих, без Малдера. Она отказалась от анальгетиков, потому что хотела быть все время начеку, и потому что ей это казалось более справедливым: раз уж ее ребенку придется жить в этом безумном, агонизирующем мире, то и ей придется потерпеть.

Она закрывает кран и думает о бензобаках и о том, как ее глаза слезятся в пустыне. После возвращения из Юты она несколько недель не могла избавиться от песка, который, как ей казалось, проник в каждую пору ее кожи. Забота Скиннера, Стрелков, ее матери - не то чтобы она не ценила их усилий, просто ее жгла обида, особенно по ночам. Это нечестно, она не должна была прорываться через это в одиночку, ведь она - часть команды.

Ей снилось, что его мучают, а она ползком пробирается по каким-то лабиринтам, чтобы пробраться к нему, и, просыпаясь, она чувствовала себя не лучше, чем скомканный клочок бумаги в мусорной корзине.

На последнем месяце беременности она стала запираться в спальне по ночам, чтобы ненароком не налететь на что-нибудь в темноте и не повредить ребенку. Бог знает, она не признавалась в этом самой себе, она продолжала работать, но она чувствовала, что становилась более мягкой, податливой, уступчивой, уязвимой до очевидности, вынашивая ребенка Малдера, который, даже просто толкаясь, уже показывал наследственную резкость и остроумие.

Иногда она прокручивала пленку автоответчика с сообщениями, которые Малдер оставил за три последних дня до исчезновения, и ребенок просто "вставал на уши" при звуке его голоса.

Вот он говорит, не успев отдышаться: "На земле никого не осталось, Скалли. Все исчезли. Тебя тоже нет" - несколько ругательств - в сторону от трубки - "сейчас я пойду и заставлю ее все исправить. Держись". Как будто она сидит где-то в подземном мире вместе с другими шестью миллиардами людей и в нетерпении листает Космо, ожидая, когда же их всех позовут обратно на землю.

Следующее - "Скалли, это я, возьми трубку" - бульканье его аквариума на заднем плане. Наверное, он сидел в это время на диване - "Здесь у меня - пиво и новое видео. Не хватает только моего напарника. Ты где, а?" - он прерывает разговор, она слышит стук и затем звук открываемой двери - "Все нормально, ты уже здесь". На этом месте его голос заметно теплеет, и она всегда садилась, прежде чем пленка доходила до этой фразы, стоя она слушать ее не могла.

"Я подъезжаю к Милфорду, Скалли" - в следующем сообщении - "Твой мобильник отключен. Перезвони мне, я скажу тебе, как подъехать к лагерю".

И наконец, "Тарантизм, Скалли. Танцевальная мания. У меня три дела, 1953, 1976 и это. И все из одного и того же города в Огайо. Скажи мне, что это - совпадение".

Последнее сообщение оставлено утром, тем утром, когда они отправились в Орегон. Почти каждый день с тех пор она спрашивала себя, что бы случилось, если бы она позвонила ему и сказала: "Скиннер сможет разобраться с бюджетом сам, мы спокойно можем это проверить". Звонок Билли Майлза не застал бы их. Не было бы Беллефлера с его обманчивым названием и явно переоцененной семгой, не было бы Охотника за Черепами, не было бы неловкого союза с врагом. Как же она хотела перевернуть стрелки часов назад, она почти убедила себя, что это возможно. Были люди, которые утверждали, что способны перемещаться в альтернативной реальности, ведь правда? Почему не она? Она бы вернулась с ним в то утро, она бы схватила его за руку и потащила в Огайо. Она бы пригвоздила его к кровати, утопила в ласках, заставила его забыть о самолете, на который он должен был успеть со Скиннером. Она бы смогла.

Но время не умеет ждать. Оно не умеет двигаться на раз-два-три в ритме вальса.

Кажется, каждый инстинктивно знал, что он должен делать. Скиннер и Стрелки наспех сколотили временный, но необходимый альянс, обмениваясь информацией из взломанных каналов спутниковой связи и расшифровками сеансов наблюдений новейших радиотелескопов. На работе Доггетт открыто позиционировал себя его приемником, он де будет последним героем. Ее мать молила ее подумать о ее будущем внуке. Скалли ела тосты, вливала в себя апельсиновый сок стаканами, не забывала о пренатальных пилюлях каждое утро и все думала и думала о том, что смена сезонов должна быть вызвана 23,5-градусным наклоном земной оси. Разве не так? А вот сердце ее встретило ядерную зиму как раз в тот момент, когда на равнины Среднего Запада пришла весна.
-----------------------------
Ее рапорт по завершении дела в Юте - всего одна страница, заполненная незавершенными предложениями.

"Не вынужденное воздействие на организм. Биохимия мозга, подвергаемого гипнотическому воздействию (манипуляции) до сих пор полностью не исследована. Смещение позвоночника. Возможно, вызвано нейрохимическим воздействием, изменившим химический состав мозга. Последнее предполагает дальнейшее обсуждение. Некоторые паразиты изменяют реакции и поведение хозяина, чтобы обеспечить собственное выживание - похоже? Агент Доггетт оказал первую помощь с помощью армейского ножа. Личинки паразита отосланы для анализа".

Она так и не взяла на себя труд подшить результаты анализа в файл. Вообще, этот рапорт скорее напоминал один из его отчетов, тех, что она обычно "причесывала", стараясь перевести с "малдеровского" на английский язык: настолько это отличалось от всего, что написано ее рукой. Он проверил дату рапорта. Спустя девять дней после Беллефлера.

Подведя черту под отчетом, агент Доггетт попытался заполнить бреши во всей этой истории. Он даже нарисовал стрелочки, подведя их к ее абзацам: "Агент Скалли была вынуждена остаться в городе, так как к этому ее вынудили местные жители, нарочно залив ее бензобак водой", и, "затем она, по всей видимости, сама отдала Хэнку Гулатарски свое оружие и вышла из здания". Отдала свое оружие? Скалли? Малдер вдруг вспомнил о Кристин Килар: опустошение, ступор, дыра в сердце. И вот вам: Скалли добровольно отдает оружие в руки маньяка - отправителя культа.

У Скалли с оружием вообще отношения складывались по-особому. Она брала его с собой, когда открывала дверь в свою квартиру, даже если была уверена, что за дверью - он. Был случай, когда она направила пистолет на него, она даже стреляла в него, правда, для его же пользы. Он подозревал, что как мать, она, возможно, не будет чураться прибегнуть иной раз к шлепкам по мягкому месту.

Столовка начинает заполняться вечерними посетителями. Дождь заливает окно, и Малдер чувствует, что тонет в туманной дымке, убаюкиваемый звяканьем вилок-ложек и паром, поднимающимся над его чашкой с кофе и влажно оседающим на фарфоре.
-----------------------------
В самолете, на обратном пути с Ледяного Мыса, она сидела, придвинувшись вплотную к спинке кресла, и претворялась, что спит. От Нома до Сиеттла они летели вместе c Да Сильвой и Ходжем, с которыми стали если не друзьями, то по крайней мере коллегами за время двухдневного карантина. Скалли предоставила ему приятную возможность отвечать на их вопросы. Она не сомневалась в том, что он предоставит им все ответы, но только вряд ли это будет то, что они захотят услышать. Ее волосы все еще были собраны хвост, а руки и лицо все еще были обветрены. Она прислонила голову к окну иллюминатора, которое, тут же запотев, изобразило нечто вроде нимба вокруг ее щеки. Он готов был поспорить, что она мучительно думала о том, какими же словами описать все это в рапорте, и почему этот паразит вздумал поселиться именно в гипоталамусе. Он знал, что она не поверила ни единому слову из всего, что он говорил о внеземном происхождении этого существа, и в то же время был почему-то уверен, что об этом она в рапорте не напишет.

В то время она ему нравилась, потому что она была так непохожа на него. Ему нравилась ее неспособность приноравливаться, подстраиваться под его мнение. Ведь он уже раскручивал свои первые дела как профайлер, в то время как она еще только начинала резать первые свои трупы в мединституте, и, тем не менее, она без дрожи в голосе могла назвать его чокнутым. Тогда они все еще сидели в своих креслах слишком прямо, старательно избегая случайных прикосновений локтями на смежных ручках кресел. Но пару дней назад он гладил ее шею в кладовке полярной станции, так, потихоньку, они начали клеймить друг друга, выставляя свои собственные пробы.
----------------------------

Глава 2

Переводчик: упоминаются: Deep Throat, Dod Kalm, Closure, Squeeze, Host, Little Green Men, Detour, Two Fathers/One Son, Signs & Wonders

Айдахо

Их карта - это на самом деле учетная карточка, которую она прилепила жвачкой к передней панели. Орегон, Айдахо, Вайоминг, Южная Дакота, Иллинойс, Индиана, Огайо, Западная Виржиния, Виржиния.

Не то что бы они следовали по определенному маршруту, они просто едут сквозь степи и индейские резервации, останавливаясь тогда, когда место выглядит более или менее обитаемым. У них даже нет собственно карты. Он - слишком слаб, чтобы быть за рулем дольше, чем несколько часов в день, сверх этого лимита - разбитость и приступы клаустрофобии. Поэтому они днем прожигают время в парках и кафэшках, а вечером заезжают в мотель. Малдер учится валять дурака с ребенком, пока Скалли качается на качелях. Малдер на качели не хочет - ему больше не доставляет удовольствие то волшебное чувство, когда ноги отрываются от земли, говорит он.

"Вот что случается с плохими мальчишками, которые без дела болтаются в космосе".

Все последние триста миль она пыталась внести хоть капельку легкости в их путешествие. Это - единственное, что удерживает ее от слез, когда она видит, как он неуклюже возится с их сыном, как ввалились его щеки - он похож на узника, только что освобожденного из Аушвица. Теплый бриз налетел с Биттерутских гор на лежащее чуть в стороне озеро, и Скалли обернулась, чтобы пару минут полюбоваться на скалы, острые, как гигантские пальцы, торчащие из недр, на то, как вздыбилась в этом месте земля, чтобы нагло показать кукиш космосу.

Она бывала здесь прежде - здесь был первый ее НЛО, она смотрела, пораженная, вверх, на него, на алтарь неба. Многое для нее было впервые в Айдахо. Здесь он бросил ее в первый раз, смылся в одиночку "на дело", не взяв ее с собой. Здесь его забрали в первый раз. Ей уже тогда надо было догадаться, что этим все и кончится - она наставит оружие на Федерального офицера для того только, чтобы вызволить напарника, который и напарником то был без году неделя, первый звоночек о безусловной преданности, рождавшейся прямо на глазах. С годами не стало ни легче, ни романтичней.

Скалли уменьшает размах качелей и краешком глаза наблюдает за ним, впрочем, стараясь делать это как можно незаметнее, чтобы у него не было ощущения, что она оценивает его отцовские качества.

Малдер выпрямляется навстречу ветру, закрывает глаза и подставляет лицо солнцу, как уставший за зиму конь в первый теплый день весны. Но ветер - слишком резкий, и через мгновение ретируется в убежище под козырьком. Он вытягивает ногу и пинает ботинком серебристую металлическую пластину, защищающую его от ветра.

"Как ты думаешь, эта штука блокирует сигналы головного мозга так же, как шлемы из фольги?"

"Так вот в чем секрет?" - спрашивает она резко, пытаясь сосчитать, сколько же народу в последнее время только и делали, что рылись в его голове и засоряли ее. Его мозг - священный гравий для пришельцев, псевдо-отцов и отставных подружек. Если еще хоть раз ей доведется увидеть кого-нибудь из них снова, она сама выпотрошит им мозги.

Она спрыгивает с качелей, забирается в укрытие и прижимается к нему плечом. Ребенок заснул у него на руках, засунув пальцы в рот, и Малдер начинает читать вслух надписи, оставленные их предшественниками на крыше:

"Мой Бог, что за утро, пора звездопада. Это - экс-какаду. El oro y amores eran malos de encubrir. Я скучаю по тебе, мамочка. Хочу домой. Встречаемся на ужине у Эда - 10 миль. J+B=любовь. Рафтинг на Салмоне - это круто!"

"У тебя есть ручка?" - спрашивает Малдер.

Пошарив в кармане куртки, она качает головой. Он подбирает с земли острый камешек и пытается накарябать что-то на металле, но у него ничего не получается, и он бросает его. Интересно, думает Скалли, что за мистическое послание миру он хотел здесь оставить, что за ребус. Прежде, чем вылезти из-под козырька на свет божий, она подбирает брошенный камешек и кладет его себе в карман.
-----------------------
Он желает говорить о летучих мышах.

Ему интересны летучие мыши вообще, говорит он, и люди-мыши в частности. Это дело, похоже, интригует его больше, чем дело о паразите. Он перечитывает его от корки до корки несколько раз, прежде чем начать задавать ей вопросы. В это время они гонят по хайвэю, обгоняя фуры и школьные автобусы. Она с удвоенным вниманием вглядывается во все знаки и щиты по дороге - должна же где-то здесь быть гостиница или кафэшка. Малдер настолько увлекся, что просто дымится - верный знак, что пора вылезать из машины, иначе у нее голова пойдет кругом. Только бы добраться до места поскорее: Малдер устроит себе пробежку вокруг гостиницы, а потом завалится в кровать и проспит часов четырнадцать подряд. А пока он теребит файл у себя на коленях, он взволнован как пятиклассник и, кажется, собирается всерьез обидеться на недостаток внимания с ее стороны к его предположениям.

"Так почему этот парень охотился за этими людьми? И почему Эрни Стефанюк не умотал на самолете вместо того, чтобы сидеть в норе на этом острове? Этот город от Берли далеко, Скалли? Интересно посмотреть..."

В машине, которую она взяла на прокат для этой поездки через всю страну - автоматические сидения и CB-радио, которое слишком нравится Малдеру. Он не дает выключать его, даже если в эфире - пусто - его монотонное статическое жужжание съедает тишину в машине и вводит ребенка в состояние циклического сна.

Она уже думает о том, не вытащить ли микрофон и не прокричать ли четко и с выражением всем покорителям дорог Восточного Айдахо: "Я навсегда отказываюсь от преследования людей-мышей. Обещаю, что не увижу не одну летучую мышь как минимум в течение следующих сорока четырех лет".

Его не остановить: "Летучая мышь появляется раз в сорок четыре года. Только не говори мне, что это ни о чем тебе не напоминает".

Вопрос ей не нравится, и она даже не думает о том, чтобы смягчить тон: "Есть вещи, которые я не забываю, Малдер". Например, как ты будешь выглядеть, когда совсем состаришься, день нашей первой встречи, холодок от сердца твоей матери, которое я держала в руках, твой запах, когда ты спишь, мутантов, питающихся печенью. Хочешь, продолжу. Конечно, вслух она ничего из этого не сказала. За это время она привыкла хранить секреты.

"Прикинь" - говорит он и подносит файл к зеркалу заднего вида, чтобы она тоже посмотрела, как будто она этого еще не видела - "Оказывается, этот экземпляр уже побывал до этого в тюрьме, Скалли. Кто же все-таки конкретно принимает решение держать этих тварей под замком? Люди-мыши, человек-глист, пожиратели печени..."

Он с увлечением начинает перечислять всех своих незабвенных уродов, и она ничего не может с собой поделать - это действительно забавно. Только Малдер может позавидовать тому, что именно она имела дело с гигантской летучей мышью, а не он лично. Откровенно говоря, без этого удовольствия она бы точно обошлась.
------------------------------
Они ушли с набережной, когда пришел вечер, синий и нежный.

Другие пары справляют юбилеи в особых, имеющих особое для них значение уголках. А у них была скамейка. Расшатанная, вся испещренная граффити, жвачкой и еще Бог знает чем - она была дорога им обоим, несмотря ни на что. Годы прошли, и они встретились на ней опять. Надо бы отметиться, предложил Малдер, вырезать что-то типа "Ф. Малдер - Д. Скалли. В память о долгих годах, проведенных в поисках истины". Шутка не прошла: они вдруг осознали, что "в память" - это значит, их уже больше не будет никогда.

А тогда, тем вечером, когда они впервые встретились на этом месте, это только начинало становиться для них важным. Он так и не решился спросить ее, как она нашла его тогда, сидящим здесь в одиночестве, в обиде на весь свет. А сама она об этом и не заикалась.

На самом деле все было просто, она следила за ним. Она не упускала его из виду несколько дней, отслеживала все его перемещения, как спутник вращалась в его орбите: он работал в Вашингтоне в команде прослушки, был в Нью-Джерси в канализации, читал лекцию о человеке-глисте в Квантико. Как будто их и не разлучали, они принялись делиться догадками и новыми слухами, и у нее засосало под ложечкой от ностальгии, а ведь они к этому времени проработали вместе всего несколько месяцев. Да, с самого начала, у них была своя история.

Его волосы... Стрижка его была ужасной, просто кошмар, да и она выглядела далеко не лучшим образом, но лицо его было - глаз не отвести. Они смотрели друг на друга, а с периферии их поля зрения на них смотрела вечность, раскрыв рот от удивления.

Он проводил ее тогда к машине, они прошли мимо бассейна с фонтаном и мимо Мемориала Джефферсона. На самой его вершине группа туристов из Азии оживленно фотографировалась, а два подростка скатывались на скейтбордах по мраморным ступенькам, секьюрити - за ними. Они просвистели мимо них, ветер поднял воротник ее пальто, и Малдер пригладил его, задев кончиками пальцев ее волосы. Мальчишки слетели с лестницы, сколов с последней ступеньки несколько камешков. Малдер наклонился и поднял один. Они постояли немного, пока Малдер не махнул рукой в сторону улицы, по которой они и пошли. Он подбросил камешек в воздух и не собирался его ловить, но Скалли не дала ему упасть на землю, она вовремя вытянула руку и схватила его.

"Не так уж плохо для девчонки" - он по-мальчишески задел ее плечом. Она легонько ткнула его локтем и положила камешек в карман пальто.

Сейчас она, наконец, съезжает с автострады и думает о своей коллекции камешков и об их секретах. Последний подсчет дал следующий результат - почти сотня. Она держит их в чемодане под кроватью, большую их часть. Один камешек - в ее сумочке - в форме стрелки, она вытащила его из ботинка наутро после ночи, проведенной в Национальном Парке Аппалачикола с пением старинных гимнов по случаю. Еще два - в ящике ее стола - Мистик, Монтана, там они мерзли ночью, в машине, прижавшись друг к другу, с единственной чашкой кофе, а Малдер перечислял ей созвездия. Он перепутал Орион и Большую Медведицу. Ее коллекция лишена какого-то особого смысла. Один из камешков она подняла как-то в полдень, когда почувствовала первый толчок ребенка. Но зато другой - у норы Стрелков, когда была в ярости, услышав от Малдера "ты - не объективна, ты испытываешь к ней личную неприязнь", она была так зла на него, что этот "камешек" мог ему дорого обойтись.

Вайоминг

Она поставила колыбель рядом со стеной, как можно дальше от окна и от двери, но на одинаковом расстоянии вытянутой руки от их кроватей. Она спит на той, что ближе к окну, и ему кажется, что с ней ничего не может случиться. Точно так же, ему казалось, что будь она тогда в Орегоне, она бы его спасла. Вместе они - сила, с которой вынуждены считаться. Вся мерзость с ними случается, когда их разлучают.

Однажды они говорили об этом. Видите ли, когда одно обнаженное тело прижимается влажной кожей к другому, не менее обнаженному, это как-то настраивает на откровенный разговор. Она нашептала ему гипотезу о том, что они - инкарнация третьего закона термодинамики Ньютона: действие проявляется только во взаимодействии пары сил. Господи, как же он скучает по этому трепу после секса, когда Скалли была особенно нежной и разговорчивой. Все это продолжалось недолго, тем более он ценит саму память о тех моментах. Если подсчитать, последний такой разговор у них был один год и одиннадцать дней тому назад. И хотя он не помнит большей части из того, что с ним произошло с тех пор, тоска по ней - до сих пор, как острая игла где-то в области сердца. Возможно, память сердца оказалась более надежной штукой, чем просто память.

Она слишком мало спит, насколько он может судить, скорее всего, ее организм просто настроился на ребенка. Когда малыш только начинает хныкать, она безропотно встает, и, демонстрируя вновь обретенные навыки кормящей матери, расстегивает пижаму и подносит ребенка к груди. Малдер лежит на своей кровати и следит за ней сквозь ресницы. Она и не подозревает, что находится под пристальным наблюдением, а Малдер боится пошевелиться, чтобы не спугнуть ее.

Днем она кормит ребенка, практически полностью закрывая его полой куртки, наброшенной на плечи, оставляя лишь малую брешь. Ночью она кормит, не стесняясь, уверенная, что Малдер крепко спит. Малыш теребит собственное ухо и отчаянно сопит, как будто она - единственный оазис в пустыне его жизни. Это пугает, но это - правда, думает он. Потому что он чувствует то же самое.
--------------------------------
Файлы разбросаны на кофейном столике рядом с окном, а Скалли сидит в кресле, поджав ноги, ребенок - на коленях, и просматривает бумаги, чтобы освежить их в памяти. Агент Доггетт - довольно эксцентричен в своей привычке давать файлам имена, точно они - главы из романа. Она к этому так и не смогла привыкнуть. Он сортировал дела по именам, которые он сам и придумывал, еще более укрепив ее во мнении, что он и Малдер - как небо и земля. Малдер сортировал дела по мутантам.

Каждый файл - что ребус. Детали самих дел она помнила смутно, но вот все то, что происходило вокруг - другое дело. Секретные Материалы оставались ее ежедневной работой, но только в той мере, в какой они могли привести ее к Малдеру. За годы, проведенные в работе с ним, десятки дел, вроде не связанных друг с другом, тем не менее встраивались в их паломничество к истине. Поэтому, если для того, чтобы найти его, она по пути должна расследовать дела о странных культах и убийцах-истребителях, ничего не поделаешь. Но ее настоящая работа начиналась по окончании рабочего дня. Вот об этом эти файлы.

Она берет в руки файл с делом о пропавшем ребенке и листает его, иногда посматривая на собственного ребенка, который сучит ножками и развлекает сам себя, глядя через свои ладошки на лунный свет, пробирающийся сквозь шторы. Она вновь возвращается к файлу: интересно, что подумает Малдер, когда прочитает его. Он и понятия не имеет о том, чем она занималась в перерывах между официальными делами. Он так много еще не знает.

Он еще не знает, что эти новые ребята - все такие чистюли. Они молоды, каждый - примерный семьянин. Они живут в Мэриленде. Они не утруждают себя походами на избирательные участки, конечно, если от этого не зависит, какая партия будет править в офисе. Интересно, где их набирают на службу, и откуда.

Она встретилась с ними как-то ночью под одним из мостов, когда все думали, что она - на работе. Агент Доггетт рассказал ей о ребенке, который, после восьмилетнего отсутствия, появился, нисколько не изменившись внешне, вот такие чудеса. Первой ее мыслью была - "клоны". Второй - "похищение пришельцами". Затем - вопросы, на которые она хотела бы получить ответы. Все это она отложила на потом ради этой встречи под мостом, встречи с Новой Силой. Но к тому времени, как она вылезла из машины, она уже знала, что ничем они ей не помогут. Если бы они хоть что-нибудь знали, дошло до нее, они бы сами ее нашли. Они не боялись выйти из тени, и похоже, хотели получить ответы на те же вопросы, что и она. Она уехала, не обменявшись с ними и словом: если им с Малдером когда-либо и приходилось получать от кого-либо ответы, то только на самые дурацкие вопросы.

"Я - морж" - пело радио, когда она уезжала. Морж сдох, подумала она, и морж - это прежняя Скалли. Пора бы примерить его ботинки на свою ногу. И, натянув тоненькую пульсирующую струну собственной психики, она впервые прорвалась из привычного круга логики в нечто гораздо большее. Малдеровский размерчик.
-----------------------------
Все эти годы он тратил слишком много времени, лежа в постели с закрытыми глазами, думая о переменах.

В детстве, когда пропала сестра, он думал о том, как тихо стало в доме, и как получилось, что с исчезновением дыхания маленькой девочки дом заполнил вакуум неуверенности и недоверия. Став старше, он стал думать о переменах в карьере и идеологии. А как-то ночью, чувствуя на кончике языка привкус, оставленный его напарницей, а кожей - теплоту ее бедра, перекинутого во сне через его ногу, он думал о пользе смены курса.

Вот и сейчас он думает о том, что несут ему перемены.

Скалли все еще шлепает босиком по комнате, что-то делает с детской присыпкой и шепчет малышу что-то нежное, странное, ей не свойственное. Малдер тоже слушает, зачарованный и уставший, пока она с вздохом не проскальзывает под одеяло и не засыпает.

Когда он очнулся в Орегоне, в госпитале, больной и разбитый, он не удивился, увидев Скалли у своей кровати, он принял это как должное, все должно было быть по-прежнему. В те первые секунды, когда он вынырнул из забытья, он еще помнил, что с ним было "там". Сейчас уже не помнит, это - как сон, ты помнишь настроение, а не детали. Новости о ребенке, новом напарнике Скалли, о том, что его не было целый год - все это чуть позже обрушилось на него и лишило его спокойствия, а мир вокруг - узнаваемости.

Нет ничего хуже, думает он, чем опошление вечных истин. Небо должно быть вверху, земля - под твоими ногами. В космосе земля - просто шарик, который может быть везде, а неба вообще нет. Нет силы притяжения, нет верха, нет низа.

А сейчас и ландшафт его личной жизни исказился. Где раньше была пустошь со всходами надежды и ожиданий, теперь стоят горы. Он - все еще в центре, откуда расходятся сотни улиц, но теперь здесь - сотни указателей с надписями на чужом для него языке. Его оставили, все ушли без него. Она - в настоящем, он - в прошлом, и ему - нагонять и нагонять.

Комната полна тишиной, слышно только дыхание малыша - чистое как журчание ручья. Малдер тянется к колыбели, продевает руку сквозь решетку и прижимает ладонь к спинке ребенка. Когда же он овладеет этим новым, чужим языком? Он закрывает глаза. Спать, спать, пора спать... Засыпая, он перечисляет про себя раз за разом стороны Розы Ветров: Трамонтана, Греко, Леванте, Сирроко, Остро, Либессио, Поненте, Маэстро...

Южная Дакота - степи

Шесть миль к северу от Вермиллиона, трасса 19 - они сделали крюк, чтобы взглянуть на Холм Духа. Скалли в меланхолии, она устала, но все равно настояла на том, чтобы именно она катила коляску с ребенком вверх по склону. Холм, на котором Малдер давно хотел побывать, находится в частных владениях. Частично это место отдано под пастбища, но владелец разрешил им припарковаться, и вот они отправились на прогулку под полуденным солнцем. Степная трава - такая высокая, что достает Скалли до талии, и Малдер вспоминает, в каких еще полях они побывали вместе. Кукурузное поле. Ледяное поле. Поле боя. Их история - непростая, в ней много крови.

Все утро в их тихой маленькой вселенной, ограниченной пространством машины, они пальцами отслеживали по карте исторические точки Гражданской Войны, которые проезжали: Вундед Ни, Кустер, Сосновый Хребет. Вполне вероятно, через сотни лет, в будущем появятся другие исторические маршруты по местам, где началась новая Великая Битва.

Он - ветеран битвы за Беллефлер. Скорее всего, медаль за нее он уже не получит.

В заднем кармане джинсов Скалли - брошюра. Скалли хлебом не корми, дай брошюру почитать. Была бы ее воля, она вообще не ходила бы никуда, если бы не знала наверняка, что она там увидит и нужно ли ей это. И это - так знакомо, привычно, и значит - так здорово, что Малдер, кажется, впервые за год, улыбается во весь рот.

"Что?" - спрашивает она, обернувшись и увидев его лицо. Они только что взобрались на вершину Холма, она запыхалась, и на лбу у нее показались капельки пота. Под прямым солнечным светом она - совершенно рыжая, до последнего дюйма. Даже пушок на лице. Все еще улыбаясь, он проводит рукой по ее волосам и отводит их от лица. Она закрывает глаза и, кажется, вот-вот заплачет, и он одергивает руку. Он не хочет, чтобы она плакала, это напоминает ему обо всем, что он когда-либо потерял. Лучше окинуть взглядом степь.

"Я просто подумал о бесах," - говорит он.

Она прокашливается и смотрит на него: "И поэтому ты улыбался?"

"Ага" - признается он - "типа того. В 1804 году Льюис и Кларк направили сюда развед-отряд, чтобы расследовать свидетельства о маленьких бесятах в этих краях. Местные индейцы рассказывали о них легенды, предполагалось, что большеголовые существа обитали именно в этих местах".

На ее лице живой интерес сменяется ужасом. Тысячи картинок, как в мультфильме, отражаются в ее глазах, и на секунду он немеет. Анасази, Навахо. Они Были Здесь До Нас.

"Большеголовые? О чем это ты?"

"Да нет же, нет" - говорит он, покачивая головой. Ее руки крепче вцепились в коляску. Думать надо, прежде чем говорить.

"Просто они были маленькими, рост - всего 18 дюймов, Скалли. Просто ... местные легенды".

Она кивает, но не сводит с него глаз.

"А еще в степях обитали трехпалые лошади, гигантские свиньи и титанотреты" - говорит он, чтобы покончить с этим - "только не спрашивай меня, что такое титанотреты".

Она ослабляет хватку на коляске и зевает. Я ее утомляю, думает он. Она устала, и она боится. Они простояли минуту в молчании, пока Малдер судорожно вспоминал конец истории.

"Отряд не обнаружил никаких доказательств существования бесов, только стада буффало и лосей. Тогда здесь практически не было деревьев, голые прерии, никаких кукурузных и соевых полей," - он рукой машет куда-то в сторону горизонта.

Солнце садится прямо у него за плечами, сгущаются сумерки. Вечерняя прохлада приносит с собой рой мошкары. Несколько летучих мышей издают боевой писк, готовясь к ночной охоте.

А ведь здесь, где они стоят, проходит сотый меридиан, думает он. Мертвая точка. Яблочко на мишени.

Горизонт плавится, от оранжевого к розовому. Он смотрит, как Скалли разворачивается и начинает спускаться с Холма в надвигающуюся ночь. В древности географы помечали Восток на картах крестом, потому что Восток был местом, где находился рай. Об этом она, истинная дочь моряка, как-то рассказала ему.

"Они начали охотиться на буффало и почти полностью истребили их" - говорит он, хотя и знает, что она - уже слишком далеко, чтобы услышать. Он стоит, не сходя с места, пока планета не входит в достаточный крен, чтобы спрятать солнце. Скалли заводит машину, и, на свет фар, он начинает спуск - к ней.
-----------------------------
Стоило ей познакомиться с Малдером, как она буквально вылезла из кожи вон. Как змея - из собственной кожи, как девушка - из узкого платья. Из чопорного, маленького трудоголика она превратилась в подругу лунатика, и проделала она это преднамеренно и с радостью. Он полностью, до миллиметра оправдал ее ожидания: он был странным до предела, именно таким, как того требовали гулявшие о нем слухи. Одной ногой он стоял в самой горькой действительности, а другой - в самой волшебной из сказок, и он заставил ее поверить в чудеса. А еще он заставил ее думать.

Сейчас - девять часов сентябрьского утра, и она объясняет ему, что на самом деле представляют собой крученые мячи.

"Напрасно ты ищешь здесь мистику, Малдер. Здесь - сплошная физика. Эффект Магнуса. Из-за швов на мяче основное давление при ударе приходится на боковые части. Это придает мячу скорость, а заодно и вызывает вращение. Опытный подающий просто бросает мяч таким образом, чтобы ось вращения не была перпендикулярна земле. В фастболле - наоборот.

Вот такие разговоры сейчас - то, что нужно для нее. Когда они пересекли очередной временной пояс, он начал вбрасывать странные темы для разговора, например, есть ли у нее фото, на которых она - в положении. Или, любит ли спорт агент Доггетт.

"Нет, не могу поверить, что я пропустил Супер Кубок. Ты смотрела его, Скалли?"

Как будто она вообще когда-либо смотрела Супер Кубок. Правда, был один раз, в прошлом году, в одном из спортивных баров в Атланте. Они спрятались ото всех в отдельном кабинете, ели кукурузные лепешки, жареную картошку чили с сыром, и между делом выиграли спортивную викторину в перерыве матча, потому что она отгадала первую женщину - спортивного комментатора на национальном телевидении (Донна ДеВарона, 1965).

Она была тогда на эмоциональном взводе - только что после слишком близкого знакомства с гремучими змеями и лживыми толкователями Библии. Густая концентрация тестостерона в воздухе напоминала ей о вечеринках в колледже, о времени бунта против всех и вся, когда она думала, что верх крутизны - это бегать на свиданки с протестантом. Она закатала рукава и спровоцировала Малдера на футбол бумажными шариками. Она почти поймала его на слове, когда он предложил вытащить шарик, который после его щелчка с подозрительной точностью попал прямо в вырез ее блузки. Они вывалились из бара, задевая друг друга, причем, вот что удивительно - оба трезвые, как стеклышко.

Они двинулись к отелю как раз, когда болельщики и не-болельщики начали выходить из ресторанов и баров, чтобы синими потоками влиться в вены-улицы города. Кто-то протянул Малдеру гигантскую надувную указку, и он тут же принялся размахивать ею, отмечая городские достопримечательности - мужика в пикапе, оголившего задницу, чтобы показать ее фэнам Рэмса, лужу блевотины, чтобы она случайно на нее не наступила. Он определенно был без ума от той указки.

На Малдере была кожаная куртка и джинсы, и выглядел он чрезвычайно таинственно, а еще он выглядел так, будто знал что-то важное, о чем мог поведать и ей. Он привлекал взгляды всех проходящих мимо женщин, и она вдруг почувствовала прилив нахальства: ни у кого из них не было ни малейшего шанса. Она остановила его на углу улицы и вынула помаду из кармана пальто: ей захотелось опустить его с небес на землю, к собственной персоне. В свете от серебристой луны и от близлежащего бара она стреножила его, положив одну руку ему на пояс, а другой нарисовала "Х" на его правой щеке. Она хотела нарисовать "Ф" на левой, но передумала и вывела собственное клеймо - изящную, плавную "С".

Он стоял тихо, ухватившись за ее плечи и зажмурв глаза, как будто сконцентрировавшись на буквах, пока она таким образом развлекалась. Его веки были тонкие и почти прозрачные; ей казалось, что она видит роговицу, как будто он смотрит на нее с закрытыми глазами. Закончив роспись, она подумала, что убирать руку с его ремня совсем не обязательно. Она и не убрала. Они вошли в дверь отеля вместе с толпой полупьяных фанатов и просочились в лобби. Внутри все сияло и гремело. Перевозбужденные недоросли скакали на диванах и скользили в лужах из-под пролившейся колы. К стойке вела длиннющая очередь, и они поздравили себя с тем, что успели зарегистрироваться раньше. Когда они погрузились в лифт, она все-таки вытащила палец из петли его ремня, пригладила волосы и официальным тоном пожелала ему спокойной ночи.

"Здорово было, правда?" - сказал кто-то Малдеру, когда они вышли из лифта. Через минуту до него дошло, что обращались именно к нему, он кивнул и начал шарить в карманах в поисках ключа от номера. Скалли всерьез подумывала о том, не помочь ли ему, вытащив ключ из заднего кармана его тесных джинсов, но ей удалось удержать себя в руках. Воздержание и еще раз воздержание.

"Ага" - ответил он, вот ведь, отвлекают - "Я люблю бейсбол".

Скалли вставила ключ в замок, повернула, закрыла за собой дверь и только после этого позволила себе улыбнуться, выпотрошив содержимое карманов на ночной столик. На следующее утро, раскрыв тюбик с помадой, она посмотрела на тонкие царапины, которые вчера оставила его щетина, и на мгновение замерла, прежде чем провести помадой по губам.

Глава 3

Переводчик: упоминаются How the Ghosts stole the Christmas, Titonus, Colony/EndGame, Demons, Triangle, Home
Примечание к - "прогулке по Тропе Поэтов из данной главы.
Когда я решала, браться ли мне за перевод этого рассказа, я прежде всего думала именно об этой части. Если быть более точной, об одной фразе, которую я, как непрофессиональный переводчик, так и не смогла адекватно перевести. А перевод должен был быть именно адекватным, чтобы сохранить игру слов автора, то, как изящно Ревели обыгрывает имя ребенка: Will (Уилл) - "воля" (на Тропе Поэтов) - "завещание" - глагол: твердое намерение сделать что-то. И все, что сделала Ревели: она просто почти буквально воспроизвела фразу Скалли из финала эпизода Реквием (в госпитале, из разговора со Скиннером). В общем, решение было простым: эту фразу я оставила непереведенной ;)
А заодно, позволю себе напомнить фрагмент того самого диалога из Реквиема (все "нехудожественные" переводы - на сносках)
*****
(A) SKINNER: Agent Scully.
SCULLY: Hi.
SKINNER: Hi. How you feeling?
SCULLY: I'm feeling fine. They're just running some tests on me.
SKINNER: Well... um...
(SKINNER's face twists in pain. He can't say it. SCULLY also looks about ready to cry.)
SCULLY: I already heard.
SKINNER: (voice breaking) I lost him. I don't know what else I can say. I lost him. I'll be asked... what I saw.
And what I saw, I can't deny. I won't.
SCULLY: (crying) We will find him. I have to.
*********

Айова

Интересно, думает она, что будет, когда они приедут домой.

Несмотря на то, что она часами перебирала варианты "возвращения", ни один из них нельзя было назвать более или менее серьезным. Она с трудом представляет себе, например, что она высадит Малдера у его старой квартиры и скажет "Увидимся завтра". Не лучше выглядит и вариант, когда она везет его к себе на квартиру. Она, конечно, человек привычный к потрясениям и переменам, но сейчас - другое дело. Сейчас твердая почва, которая должна быть под ее ногами, берет мини-отпуск, и теперь она просто вынуждена думать о таких вещах, как детские ясли или няни и т.д. и т.п. От всего этого голова идет кругом.

Когда она была маленькой, она пыталась понять, что значит "бесконечность". Она мысленно прокладывала временные отрезки в тысячу лет, в миллион лет, и когда она думала, что способна переварить это все, оказывалось, что ей надо проложить бесконечное число таких отрезков. Тогда она ничего не знала о бесконечно малых величинах. Теперь знает, но опять, как тогда, она - в той же степени малости и неопределенности.

Вырулив в зону отдыха и остановив машину, она поправляет зеркало, чтобы увидеть, что делается на заднем сидении. Ребенок машет ручками, как утопающий, зовущий на помощь. Он просто обожает, когда она останавливает машину - это значит, что скоро можно будет выбраться наружу.

"Я сейчас вернусь" - шепчет она ему. Она думает, не сказать ли ему "Присмотри за своим папой", но не решается: вдруг Малдер не спит, а ведь она никогда не называла его так вслух. Малыш в отчаянии опускает руки - ничего не поделаешь: заточение продлено на некоторое время. Скалли направляется в туалет, и ее переполняет гордость за саму себя: ведь она оставила их одних в машине и все такое. Она заворачивает по пути в лобби мотеля и хватает пару рекламных листовок: одну с ценами за номера, другую - про Тропу Поэтов в Пассомини. У них будет несколько часов до того, как они смогут зарегистрироваться в мотеле.
------------------------
Когда она возвращается, машина пуста. Испытав секунду лягушачьего страха, она сканирует полуденное небо. Естественно, до нее доходит, что Малдер вышел прогуляться. Его ботинки оставили влажный след на тропинке, и она идет по следу, к зоне отдыха. Она видит мужчину, толкающего качели с двумя детишками, женщину, выгуливающую пекинеса, а затем - его куртку со спины и голубые носочки ребенка, прыгающего как марионетка в его руках. Они идут к парку, табличка на входе гласит: "Тропа Поэтов". Она заставляет себя перейти на шаг. Если она побежит, это будет выглядеть глупо.

Под шатром из ветвей деревьев белеют плоские плиты, всаженные в землю, на каждой - глубоко вырезанное слово. Она встает сначала на "INTRODUCTION" (1), затем переступает на "WAKE" (2), с минуту смотрит на Малдера, идущего по тропе, покачивая ребенка, говоря ему что-то, что она не может услышать. Вытащив рекламный памфлет, она пытается оценить расстояние.
Тропа тянется на милю через парк, затем через сельхозугодия - Малдер будет без ног. С другой стороны, она не торопится обратно в дорогу, руки ее отнимаются после недели за рулем, и с медицинской точки зрения, им всем не мешает чуток побыть на солнышке. К тому же, каждая следующая миля в машине неминуемо приближает их к дверям их квартир, а значит, к необходимости принятия нелегких решений.

Она оглядывается в поисках слова, наиболее подходящего, чтобы продолжить ее собственную поэму, находит "NOMAD" (3), и следует за ними в парк.
-------------------
Малдер останавливается под колоннадой из кленов, чтобы дождаться ее. Сквозь полог пробирается жидкий свет, а на траве - тени, параллельные, как весла в ряд. Она не торопится - она движется от слова к слову, останавливаясь, чтобы подобрать разные любопытные штучки - желудь, который она тут же швыряет в лужу, и еще что-то, ему отсюда не видно что, она смотрит это на свет.

Малдер балансирует на слове "CEDAR" (4) и пытается припомнить мотив песенки про алфавит, ребенок лепечет и агукает о чем-то своем, не понимая ни слова. Он с удовольствием смотрит, как Скалли с серьезным видом перемещается между солнечными зайчиками на траве, легко, как самое легкое из слов, которое он когда-либо слышал. Он хотел бы добраться до самой ее сути, минуя тело, к душе, до тех пор, пока одна искорка не окажется в его руках. Он хотел бы, чтобы она проросла сквозь него, как росток, привить ее к себе, чтобы они росли вместе, неразлучно.

"Что ты делаешь" - спрашивает она и делает шаг к нему. Она оглядывает ближайшие камни, ищет что-то. Легко, она переступает с "BYZANTINE"(5) на "OSCULATE"(6) и останавливается.

Ее качнуло, и он протягивает руку, чтобы поддержать ее, но она показывает ему ладонь - "Со мной все в порядке" и сдувает прядь волос с глаз.

"Что? Что ты так смотришь на меня?"

"В детстве я думал, что "LMNOP" - это одна буква" - говорит он, понимая по ходу дела, что то, что он говорит, не имеет смысла, но не в силах найти нужной фразы, чтобы выразить то, что думает. Что-то о несказанных словах и неуловимом языке интуиции.

Она прищуривается, как будто размышляя над тем, не следует ли ей выхватить у него ребенка, прежде чем его хватит удар.

"Малдер, я понятия не имею о том, что ты только что сказал".

"Песенка про алфавит" - объясняет он - "я думал, что LMNOP - это такая буква. Все надо мной смеялись. Это было унизительно".

"А…" - говорит Скалли, все еще озабоченно.

"Так что напомни мне сказать ему, что LMNOP - это не одна буква, когда ему будет пора разучивать эту песенку".

Она поднимает голову и улыбается ему: "Ему всего четыре месяца, Малдер. Думаю, тебе еще рановато волноваться по этому поводу".

Молчаливое сборище облаков начинает сходиться над ними, и свет тускнеет, но она сияет, точно в эйфории, и отворачивается. Когда она начинает двигаться, ребенок следует за ней глазами, и Малдера поражает их сходство в профиль, а также то, что это значит. Это значит, что они уже привиты друг к другу, думает он, у них уже есть общий побег. Он улыбается и трется подбородком о пушок на макушке ребенка.

"Учиться никогда не рано, Скалли" - говорит он, упрямо желая, чтобы она повернулась к нему, поговорила с ним.

Скалли оборачивается через плечо и натягивает на лицо будничное выражение. Мастерица делать вид, что ей все равно.

"Так вот чем вы занимались все это время? Ты учил его алфавиту?"

Малдер пожимает плечами, пытаясь побороть смущение. Он-то понимает, что вопрос задан неспроста. Он понимает, что для нее это значит все. Нет, никакого давления, ничего подобного. Просто вероятность пожизненной пустоты.

"Типа того," - говорит он - "мы учили, как произносить его имя по буквам".

Малдер жестом указывает на камень рядом с ним со словом "WILL" (7).

Они молча смотрят на камень, пока группа тинэйджеров проходит мимо, с гиканьем и стебом. Она прикусывает нижнюю губу и, в конце концов, говорит:

"Именно так я его и назвала".

Малдер - в замешательстве. William - вполне логический выбор, имя ее отца, его собственное второе имя. Он даже не ожидал от нее, что она будет настолько традиционна.

"Разве это не от "Уильям"?"

Тряхнув рыжей копной волос, она дотрагивается до камня носком ботинка: "Нет, просто Уилл".

Он сдерживает себя, чтобы не ответить, пока. Он знает, что нужно дать ей немного времени, и она продолжит. Естественно, она продолжает.

"I will find him", she whispers. "I will." (8)

Он хватает ее за полу блузки и притягивает к себе. Он ищет поддержки у дерева, прислонившись к нему спиной, а она - у него, откинув голову назад, к самому его сердцу. Она - теплая и мягкая, как все самое лучшее, что было в его жизни. Они стоят неподвижно, прислушиваясь к шелесту листвы над головой и к словам, которые не обязательно произносить вслух. Да, думает он, еще, пожалуйста, продолжай. Стоит ему прикоснуться к ней, и чувство собственной формы и габаритов возвращается к нему, и хочется верить, что он все-таки сможет вписаться в эту новую жизнь. Но она отрывается от него, и он идет за ней, а она, ступая от камня к камню, направляется к выходу из леса.

Малдер оглядывается вокруг, припоминая, о чем они "беседовали" с сыном, и голос его вновь приобретает мягкий, успокаивающий, почти "скаллиевский" тон. Уилл кряхтит и мусолит свой кулачок, свежий воздух ему явно в кайф. Он стучит ножками по животу Малдера и вынужден выслушать из уст последнего замечание в свой адрес. Продолжим с алфавитом. Как там ... A, B, C...

"A - Alien (9)" - начинает Малдер, повысив голос, чтобы Скалли услышала. Она резко останавливается, все еще спиной к нему. "B - Black Oil (10). C - Cancer, Clone, Chip (11)" - продолжает он, легко, не напрягаясь. Интересно, о чем она думает сейчас.

"D - Duty (12)" - вступает она - "E - Extraterrestrial Biological Entity (13). F- Frohike, FBI (14)"

Малдер смеется. Она оборачивается и грустно улыбается ему.

"G - Gunmen (15)" - говорит она. Улыбка сходит с ее лица - "Ну что за родители из нас получатся, Малдер? Если мы постоянно думаем о таких вещах?"

Он не верит своим ушам: она произнесла это вслух. Похоже, и она сама не может поверить, что сказала это. Малдер смотрит на нее и хочет только одного - прогнать этот страх и одержимость из ее глаз, сбросить тяжесть с ее узких плеч. Он качает головой.

"С другой стороны" - говорит он - "Я буду находкой для вожатых, только представь себе: костер, Уилл, бойскауты" - он улыбается, чуть-чуть, и продолжает:

"И вот, когда мама и папа Уилла, пристрелив друг друга, ползком пробрались друг к другу через лужи собственной крови, это оказалось самоубийством-галлюцинацией. Вскоре после этого маму Уилла застрелили по-настоящему, в живот, но она не умерла, потому что бессмертный фотограф занял ее место. Конец!"

"Точно" - сухо говорит она - "круче тебя вожатого не будет, Малдер".

Он разворачивает ребенка лицом к себе и поднимает его.

"Я хочу заранее попросить у тебя прощения," - говорит он. Уилл серьезно смотрит ему в глаза и громко чмокнув, выдувает пузырь.

Они дошли до конца аллеи. Впереди тощая кошка крадется по траве за белкой. Щеки Скалли горят от сеанса по спортивной ходьбе длиной в милю. Она молчит. Молчание - их собственный локальный диалект.

Она берет ребенка из его рук и идет к машине, не забывая присматривать и за ним. Она ошибается, думает он, следуя за ней. "Д" - это не Долг, "Д" - это Доверие. Доверие обращает Долг в прах.

Иллинойс

Их обступила кукуруза. Парковка отеля с трех сторон окружена кукурузой, такой высокой, что в ней можно спрятать баскетбольную команду. Где-то в сумерках работают водные распылители, а может быть, это - комариный писк. В ванной, Скалли замывает свою футболку, после его трагического инцидента со спагетти. Ему все видно сквозь щель от неплотно прикрытой двери. Столько много обнаженного тела он не видел уже много лет.

Он лежит на кровати рядом с ребенком. Они смотрят телевизор: там только что White Sox положил мяч в девятку. Малдер "приложил" Уилла к высоко поднятым подушкам, чтобы ему было все видно, но, кажется из него - такой же некудышный спортивный фанат, как и из его матери: он клюет носом. Правда, он заметно оживляется во время рекламных пауз, особенно, когда рекламируются пиво или мюсли.

"Мой отец никогда не одобрял мои решения, он никогда не был мной доволен" - говорит Малдер тихо, не отрывая глаз от телевизора - "Никогда. Даже когда я принимал правильное решение. Даже когда у меня не было выбора".

Он замолкает, застигнутый врасплох рекламой телефонного номера 1-900. Черт, запоздало думает он, надо было загородить экран ребенку.

"Они хотели причинить вред Скалли, а я не мог этого допустить. Я пошел на сделку. Откровенно говоря, этой сделке ты тоже кое-чем обязан. Папа знал, что это - не Саманта, но надолго оставил меня с чувством вины".

Он переворачивается на бок и видит, что Уиллу удалось дотянуться до пульта и сграбастать его. Очень серьезно, со степенью концентрации почти научной, так свойственной его матери, он тянет пульт к себе в рот. Разжимая пальчики, Малдер пытается вытащить пульт и легонько похлопывает его по животику.

"Эй, послушай своего старика".

Ребенок хмурится, и выражение его лица - настолько знакомо, что Малдер хмыкает - ну какой же он умница, весь в маму - "Это очень важно".

"Думаю, ты уже успел заметить, что Скалли - это ... чудо. Я понимаю, я для тебя - человек новый, но как бы то ни было, я уже тобой доволен".

Уилл моргает на него, кажется, его голос оказывает на него гипнотизирующее воздействие. Но через пару секунд он вновь принимается изучать пульт, а до Малдера доходит, что воду в ванной выключили. А еще, кажется, он слышит тихие всхлипывания.

"Эй, Скалли, ведь ты там не плачешь, а?" - обращается он к ней, произведя справедливый обмен пульта на погремушку.

"Нет" - отвечает она заносчиво.

Малдер подмаргивает ребенку: "Девчонки любят поплакать и все такое"- шепчет он.

"Они определенно перетряхнули все твои мозга" - ударом ноги она захлопывает дверь.

Дождавшись момента, когда вода полилась из душа, он склоняется над ребенком и прижимается лицом к его теплой, пушистой головке. Уилл хихикает, но продолжает обсасывать погремушку. Малдер прикасается губами к тонкой переносице сына.
---------------------------
В одном она уверена - нормальных отношений у них уже не будет никогда. Отношения, которые выросли между ними, никогда не были тем, что обычные люди называют "хорошо" или "плохо". Нет. Направленные один к другому как внешней силой обстоятельств, так и личной силой притяжения, они двигались навстречу друг к другу в медленном вращении, как астероиды, попавшие в мощное поле тяготения черной дыры.

Она всегда была уверена, что влюбится в кого-то вполне вменяемого, адекватного. Она представляла себе жизнь, где она и ее избранник вместе бы загружали стиральную машину, готовили, мыли посуду... Он думал бы так же, как и она. Он был бы врачом, скорее всего. И если бы они и спорили, то только о том, к чьим родителям поехать на Рождество.

Ирландская кровь, кельтские корни - как же предсказуемо это было для нее - влюбиться в такого человека, как Малдер: настоящий Фианна, легендарный воин. И в страшном сне не могла она себе представить, что влюбится в идеалиста с клиническим чувством вины, который теоретизирует о людях-мотыльках, об аммиачной форме жизни, о слонах-невидимках и прочих непрактичных вещах.

Идеи Малдера - что диковинные плоды, падающие со сказочных деревьев. Она могла предсказать каждый его шаг, и в то же время он постоянно удивлял ее, бездонный мешок сюрпризов. И самым большим сюрпризом в ее жизни оказалось то, что и жизнь без него - не жизнь.

Весь январь она провела в ожидании знаков и признаков: первых толчков ребенка, вспышек на небе, результатов внезапной маминой маммографии. Январь был необычайно студеный, и она использовала плохую погоду как предлог, чтобы не вылезать из квартиры, чтобы оставаться наедине с собой. Звонил Скиннер, звонили ее братья, все - озабоченные признаками социофобии. Она отвечала вежливо, уверяла их всех в том, в чем сама не была уверена, например, что "с ней все - в порядке".

Как-то она просидела, съежившись, на диване весь день, пока не стемнело. И когда яростная тишина в доме стала совсем невыносимой, она укуталась потеплее и вышла на улицу. Сквозь снег она тащилась по соседним кварталам сумеречного города-призрака, утопленного в глубокой, белой тишине. Она ступала осторожно, обходила дома, сторонилась света, падающего на тротуар из освещенных окон и редких уличных фонарей.

Невидимые облака, высыпая горстями снег, превратили воздух в месиво. Брошенные у обочин машины сгорбились под сугробами, и без их рокота ночь была молчалива, как камни, только звук ее шагов и звон обледеневших веток деревьев нарушали мертвую тишину. Мир опустел. Ей хотелось плакать, но она слишком устала. Вместо этого, она остановилась посреди дороги и смотрела, как пар от ее дыхания поднимается в воздухе, чтобы исчезнуть совершенно. Еще одна потеря - небо отнимает все.

Какое-то движение на углу улицы смутило ее, и на секунду она дала волю воображению: это - он, вот так просто вернулся и ищет ее. Иногда она позволяла себе эту секундную слабость - купиться на самообман. В первый раз это было на крыше полицейского участка, когда они расследовали дело о людях с рентгеновским зрением. Просто в какой-то момент тень Доггетта как-то выросла у нее за спиной, вытянутая и тощая - совсем как его. Она придумала маленькую хитрость: если ты используешь боковое зрение, при желании, ты можешь представить, что это правда, на мгновение, на пол-удара сердца.

Ледяные пальцы ветра и отчаянная надежда приказали ей не двигаться с места. Она подождала, пока одинокая фигура не приблизилась - это оказался бородатый мужчина, он выгуливал колли - и закрыла глаза, подтянув воротник поплотнее. Не видя ничего вокруг, она повернулась и поплелась домой.

Индиана

В ее квартире, на стене между холодильником и полкой с чашками, висит календарь. Она повесила его, когда он пропал. Это - школьный календарь, ей выслали его бесплатно как бонус за немеренное количество шоколадных плиток, закупленных для футбольной команды племянника из Малой Лиги. Он - с сентября по сентябрь, и он - сплошь испещрен черными жирными иксами. Весь прошлый год она останавливалась перед календарем каждое утро на пути в душ, чтобы прочертить черную диагональ по клетке очередного дня, начатого без него. Вторая диагональ - вечером, за минуту до сна, чтобы окончательно вычеркнуть еще один день.

Календарь, висящий над регистрационной стойкой в Holiday Inn, Мюнси, напоминает ей об этом ритуале, и она останавливается, глядя на него, чтобы выдохнуть с облегчением. Так много еще должно быть сказано. Чуть раньше она показала ему место, где Металлический Человек (как он назвал его) провел прием Джиу-Джитсу над седаном, и он замер в благоговении над отпечатками, оставленными на асфальте.

Она подтянулась на руках и уселась на капоте, посадив Уилла к себе на колени. Она смотрела на лицо Малдера, на молчаливую линию его губ, на мальчишескую радость, сдерживаемую с трудом, едва заметную в мелких морщинках в уголках его глаз, когда он думал о необъяснимом. Как он умудрялся все еще сохранять в себе все это, не смотря на все его стычки со смертью и разрушением, ей никогда этого не понять.

А он внимательно перечитывал дело, топтался на месте, переступая с ноги на ногу, увертывался от проезжавших мимо машин, пока, как ему показалось, не получил правдоподобное объяснение тому, что тогда произошло, и только после этого подошел к ней. Солнце швырялось лучами как дисками, они пробивались сквозь облака, и вдруг все вокруг перестало казаться таким уж неизменным и невозможным.

Ее просто распирало - так много ей хотелось ему рассказать. Она хотела рассказать ему, что она стояла тогда на этой улице вместе с другим мужчиной, чувствуя, каково это - быть той самой машиной, которую режут прямо по центру, или тем человеком, истекающим шрапнелью как кровью, но так ничего и не сказала.

Она держит рот на замке, если это касается того, что у нее на сердце, из опасения: что могут о ней подумать. С самого начала она осознавала, что ее преданность ему - всепоглощающая, как одержимость. Если она скажет об этом вслух, подумают, что она - не в своем уме. Но сейчас, глядя на него через окно лобби, на его серьезный разговор с их сыном, а разговаривать с сыном он, кажется, предпочитает только тогда, когда ее нет рядом, она понимает, что вечно так продолжаться не может. Надо хотя бы начать. И вот она переворачивает чек с оплатой за их номер и пишет на обороте. Она пишет: "Я не хочу, чтобы меня похоронили без тебя. Кто будет держать меня за руку?"
-------------------
В тяжелом свете позднего вечера он ходит по парковке и смотрит в окно их номера, на то, как Скалли успокаивает его всхлипывающего сына.

Чуть раньше он "усадил" малыша в кресло, а сам отвернулся, чтобы сбросить кроссовки. Повернувшись, он как раз застал тот момент, когда ребенок завалился на бок и ушиб голову о деревянную ручку кресла. Тут же последовала суматоха, как всегда, когда начинает орать ребенок. С ним все в порядке, сказала Скалли спокойно им обоим, даже шишки нет. Малдер, бочком-бочком, через дверь - на свежий ночной воздух.

Он стоит тихо-тихо, дрожа от ночной прохлады и от нервного страха. Он - босой, но асфальт порос мхом, и он стоит на пучке травы и смотрит на то, как паук вьет свою сеть в дверном проеме. Он ненавидит себя за то, что сбежал. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она была в ужасе, в ужасе оттого, что подумала, что его побег - это результат неосознанного стремления бросить ее или, что еще хуже, нежелание принять на себя отцовские обязанности. И дело не только в нем. Все - гораздо сложнее. Одна шишка на головке ребенка - и вдруг он понимает, что только он и Скалли - единственная защита малыша в этом мире. А ведь он не может защитить даже себя, если судить по койкам в госпиталях, коим несть числа, и это - не считая, сколько раз он был не в состоянии защитить ее. Ее похищали, в нее стреляли, ее били, ее швыряли с лестницы, ее резали, ее гнули и заставили хлебнуть сполна из моря потерь и горя. А теперь еще и ребенок. Если что-то случится с ребенком, она никогда его не простит, а это он не переживет.

Дверь открывается и разрывает сеть, которую уже успел сплести паук. Она ступает на цементную ступеньку и осматривает темную парковку.

"Иди в дом, Малдер, на улице холодно" - говорит она. Ее лицо - такое хрупкое и бледное, но она улыбается. Он чувствует, как границы его мира раздвигаются, чтобы вместить ее мир - настолько он объемен. Он хотел бы постоять здесь еще немного, но он - в полной ее власти, когда она зовет его, он - как прилив, отвечающий на зов луны.

Он идет к двери, не отрывая от нее глаз, надеясь, что она поймет. Она не двигается, и он задевает ее, останавливается, обнимает ее за талию и дотрагивается ледяной ступней до ее ноги. Она поеживается, заталкивает его в помещение и закрывает дверь на ключ, оставив темноту снаружи.

Огайо

Его мучает кошмар. Что самое смешное - он знает, что спит, но обнаженная ненависть в глазах Скалли рвет его на части, и он просыпается и, спотыкаясь, идет в ванную, где, задыхаясь, стоит над раковиной.

Скалли уже рядом. Наверное, она проснулась раньше, чем он встал с постели, думает он. Она успевает сделать несколько дел за раз, пока он начинает приходить в себя. Ее деловитость поражает: она умудряется намочить холодной водой полотенце и положить его ему на шею, одновременно массируя его спину, при этом приговаривая что-то успокаивающее, что-то типа "я здесь" или "ты здесь" - он не уверен. Свет выключен, и он не видит себя в зеркале, что, возможно, к лучшему. Пот с него льет градом, он замерз, а еще у него свело живот, и он прислоняется к раковине, прижимает кулаки к глазам и жмет, пока перед глазами не взрываются желтые квазары.

"Как ты?" - спрашивает она. Был бы свет включен, она бы заглянула ему в глаза, думает он, она бы провела одной рукой по его лбу, другой - по животу, как будто это способно остановить боль. Странно, но обычно это действовало - боль проходила. Но в темноте - это только ее голос и ее маленькая тень - только это.

Он думает, что ответить. Пять минут назад, в его кошмаре, она кричала, что ненавидит его. Пять минут назад, в его кошмаре, он просил ее отдать ребенка, избавиться от него для его же пользы и для пользы человечества. Пять минут назад ее голос был похож на голос его матери. Сейчас он - райская музыка.

"В порядке" - отвечает он - "но впредь напоминай мне избавляться от блюд итальянской кухни до того, как я пойду спать".

Она слишком хорошо его знает, чтобы купиться на это:

"Ты вспоминаешь, да?"

"Да нет, просто старый добрый кошмар". Самый старый. Старее некуда. Этот кошмар - старее его вновь обретенных через регрессивный гипноз воспоминаний о Саманте. В этом кошмаре он превращается в собственного отца. Он наклоняется, чтобы прополоскать рот. Вода приобретает вкус скотча и он выплевывает ее. Дрожь пробегает по спине и почти сбрасывает ее руку с его шеи.

"Я иду в душ" - говорит он - "Со мной все будет в порядке. Иди спать".

Он тянет руку за ее спиной, включает свет, и неожиданно они оба - в зеркале, ее волосы растрепаны после сна, ее футболка - мятая, одна пола вылезла из пижамных брюк. Она моргает, как будто пытаясь проснуться и пятится из ванной, а он начинает сбрасывать одежду на кафель пола.

Он стоит под душем, не думая, ощупывая кости собственного черепа пальцами и пытаясь удержать в руке скользкий маленький кусок мыла, пока пар в душевой не густеет до такой степени, что становится невозможно дышать. Он вытирается ручным полотенцем и сушит волосы, пока они не встают торчком. Скалли, должно быть, возвращалась в ванную: на раковине лежит чистая одежда. Малдер держится одной рукой за стену, чтобы сохранить равновесие, и натягивает боксеры и треники. Она забыла принести футболку.

Из комнаты льется голубой свет, такой знакомый и комфортный, и он понимает, что она не спит, а смотрит телевизор. Ну конечно, она не спит, она и не заснет, пока не убедится, что с ним все в порядке. Он выключает свет в ванной и идет к своей кровати. Она сидит на кровати спиной к изголовью и притворяется, что ест остатки пиццы, вроде как не замечая ничего вокруг. На ней - огромные вязаные носки, в них совершенно тонут ее ступни, она - взъерошенная, маленькая и полусонная. Он улыбается.

"Я люблю это кино" - говорит она и указывает пультом на экран. На экране Одри Хепберн и Кэри Грант, нежно обнявшись, выходят из комнаты, в которой полно народу.

"Воспитание младенца"?

"Мммм" - соглашается она.

Малдер забирается на свою кровать и замечает, что не хватает подушки. Скалли засунула ее в решетку колыбели ребенка в качестве ширмы от света телевизора.

"У меня две - возьми одну" - говорит она, но не протягивает ему подушку. Он свешивает ноги с кровати и смотрит на нее, на то, как она претворяется, что полностью сфокусирована на телевизоре. Ее вторая подушка - у изголовья, рядом с ней, свободна. Она даже переместилась на одну половину кровати, ближе к окну. Осталось только положить шоколадку на подушку. Ну никогда не могли они сделать это по-нормальному, думает он. Нет, он не жалуется.

"Это - последний кусок?" - спрашивает он, проскользнув в ее кровать, отвлекая ее. Под его весом матрас проседает, и ее слегка сносит к нему.

"Ага" - говорит она и протягивает ему пиццу - "Держи. Я не хочу есть". Она выщипала весь зеленый перец и черные оливки и оставила пепперони и сыр, только то, что он любит. Он лезет под одеяло и откусывает кусок, чтобы перебить вкус страха и воображаемого скотча во рту. Одеяло колышится, когда она присоединяется к нему, положив пульт ему на грудь.

"Переключи, если хочешь" - говорит она, сбрасывая носки, целясь ими по направлению к своей сумке. Как будто ему интересно, что там по телевизору. Она переворачивается на бок лицом к нему, вроде готовясь спать, все так естественно. Малдер заставляет себя просмотреть две рекламные паузы, этого должно быть достаточно, чтобы ей можно было притвориться, что она заснула, а ему - что он ей в это поверил. Она ждет еще немного, двигается к нему и затихает, уткнувшись носом ему в плечо. Это - первое, что выглядит более или менее нормально с тех пор, как он вернулся, что странно, потому что все как раз начинало становиться нормальным перед тем, как он исчез. Сейчас он чувствует, как осадок, оставшийся от его ночного кошмара, размывается по краям их кровати, отгоняемый ровным ритмом ее дыхания у его плеча. Малдер жмет на кнопку пульта, и комната погружается в темноту и тишину, а сам он прибивается к ней.
--------------------------------
Хотела бы она сказать ему, чтобы он хоть иногда думал о своем здоровье. Малдер, он - первый в очереди за увечьями. Взять хотя бы его возмутительную тенденцию к сверлению дырок в собственном черепе или к дрейфу в захудалых лодчонках по водам Бермудского Треугольника и прочим выбросам, показывающим, сколь мало его заботит собственная жизнь и ее душевное равновесие. Прямо сейчас, когда он лежит сбоку от нее, щелкая пультом и жуя остатки пиццы, ее первое желание - укутать его в теплое, мягкое одеяло и сказать, что ему надо поспать, или расспросить его о его кошмаре, но это - не их стиль, они так не делают, поэтому она молчит. Хотела бы она держать его под прозрачным колпаком или вбить в его упрямую башку хоть каплю здравого смысла. Вместо этого она зажмуривает глаза на свет от телевизора и претворяется, что ей все равно, когда он присоединяется к ней под одеялом. Она лежит и претворяется, что засыпает, претворяется, что они равны, и вся ее жизнь совсем не зависит от того, цел ли он, здоров ли он.

Лежать с ним рядом - это и привычно, и вновь. Все долгие месяцы, пока его не было, она по привычке занимала левую сторону тротуара, когда шла пешком. Она входила в дверь боком, так чтобы они могли пройти сквозь проем вместе, в лифте она отходила к стенке, освобождая для него место. Все - на подсознательном уровне.

До нее это дошло позднее, когда она перестала по привычке выделять для него пространство, а начала, наоборот, расталкивать стулья и сбивать вещи с полок. "Беременность делает большинство женщин такими неуклюжими" - говорила ее мать, но она на это не покупалась.

Она думала о всплесках психической неустойчивости, правда, не позволяя себе углубляться, чтобы не выглядеть глупо. И все же, как к этому ни относиться, он тянулся за ней как шлейф. В их офисе, как-то днем, она подвинулась чуть-чуть, чтобы пропустить агента Доггетта и, вдруг, даже ни к чему не прикасаясь, спихнула с его стола стопку книг и стакан с карандашами. Просто она так скучала по нему - он немедленно занял свои метр восемьдесят пять пространства за ее спиной.
-----------------------
Весь прошлый год Скалли ждала, когда часы ударят три по утру, время кормления, горькое время, время сожалений, время, залитое слезами. Сегодня, в тишине отеля, она ощупывает пятку ребенка и смотрит в окно, как утренний туман стелется по лугу. А еще в окне - отражение Малдера, и он смотрит на нее. Поэтому она не оборачивается.

Ее пижама расстегнута, и внезапно волна страха одолевает ее, и она не может пошевельнуться. Он ни разу не заставал ее в таком виде. Его глаза в окне - темные и далекие. Она не может прочитать их выражение, она даже не уверена, что хочет прочитать.

С самого начала, с первых дней знакомства, ей нравилось, как он смотрит на нее. Да, она произвела на него должное впечатление с первого дня. В конце концов, смогла же она идентифицировать органическую структуру мутировавших червей. Его уважение - мощный наркотик, и будь что будет, она не повернется, если в глазах его - что-то иное, а не уважение.

Можно быть порывистой и бестактной, бесцеремонно застегнуть пижаму, положить ребенка в колыбель, повернуться к Малдеру с непроницаемым видом... Но сейчас - три часа утра, а это время ... А в это время она - почти без кожи, и эмоции бьются в сердце, и вообще она не сможет вот так. Дело в том, что она совсем не чувствует себя резкой и бесцеремонной. Мягкая ручка Уилла - у нее между грудей, иногда малыш сладко вздыхает, и тогда ей хочется обнять его покрепче. Поэтому, стоя на странной линии огня меж двух миров, она предпочитает не оборачиваться.

Ночь нежна - она слышит зов ночных птиц и подъем и упадок далеких галактик. Ее не удивляет то, что несовершенство живет вот в таких микромоментах - здесь и сейчас. В это же время месяц тому назад она сидела одна в своей квартире и молила бога о том, чтобы он дал ей еще один шанс с Малдером. И вот, пожалуйста, вот он, рядом, ответ на все ее молитвы, и она сидит к нему спиной. Страх - это слишком большая роскошь, думает она, я не могу позволить его себе сейчас. Да, не очень-то она в него верит. Но ведь сказал же он ей как-то, что не представляет ее в роли матери. И она не знает, хватит ли у нее сил лелеять надежду, пока он не решит, видит ли он ее в роли матери сейчас.

Их отношения так сильно изменились, но, с другой стороны, они никогда не были статичными. Каждый раз, когда она, кажется, должна была обрести твердую почву под ногами, земное притяжение предавало ее, и, подумать только, вот они - все еще здесь. Одно это должно придать ей смелости.

Их вселенная - незакончена. Иной раз она думает, что всё, большей степени доверия достичь невозможно, проходит немного времени, и они - на следующем уровне. Каких-то два года тому назад она готова была до конца оправдывать отсутствие физической близости в их отношениях. Они были друзьями, напарниками, говорила она себе, это прекрасно, лучше не бывает. А через некоторое время все стало еще лучше. Сейчас она опять на перекрестке, но на этот раз рядом еще одно маленькое сердечко, которое надо защищать.

Она чувствует, что ночь замерла в ожидании ее решения. Была не была, мысленно говорит она и поворачивается к кровати, не отрывая глаз от его ступней. Он не двигается, и она бредет к своей смятой постели, и садится на нее спиной к изголовью. Это нечестно, ты не поднимаешь глаз. Неправда, все по-честному. Уилл засыпает и она легонько сжимает его пятку, чтобы он проснулся, а заодно, чтобы чем-то занять руки.

Скрип кровати - это единственный признак того, что Малдер не спит и все еще на нее смотрит. Он садится, думает она, сейчас он что-то должен сделать.

Проходит несколько долгих секунд, и он дотягивается до нее сквозь пространство, которое их разделяет. Он садится перед ней, ее руки - на его плечах, привычно замыкают их линию связи. Затем он приникает ухом к ее груди, его лицо - совсем близко к лицу ребенка. Его шепот - что манна небесная. Шепот почти не слышен, просто малое колебание воздуха, вызванное его пониманием того, что ей сейчас нужно.

"Я слышу твое сердце" - говорит он. Она прижимает ладонь к глазам, но это - безполезно, слезы уже текут по шее, по груди. Рука Малдера следует за слезами, ладонь по коже, и очень скоро всё вокруг вновь погружается в тишину.

Глава 4

Переводчик: упоминаются Demons, Fight the Future, Milagro

Западная Виржиния

Мир вокруг оглушающе, до боли великолепен, думает он, как шлюха, приодевшаяся и нарумяненная, в ожидании любовника. Последнее, разгульное свидание перед смертью. Впервые за время путешествия Малдер - за рулем, он просто молча протянул руку за ключом от машины, когда они утром выходили из мотеля, и теперь она спит, свернувшись калачиком на сидении. Две недели в пути, и по всему видно, что отпуск ей бы не помешал. Он сосредоточенно ведет машину, стараясь не смотреть на то, как свет ласкает ее лицо, как душа трепещет прямо под ее сомкнутыми веками. На заднем сидении Уилл в очередной раз потерял свою любимую соску, ту, в которой сосок - "как настоящий", и Малдер принимается искать ее, из чистого сочувствия к ребенку. Ведь раз у тебя есть Скалли, имитация больше никогда не сработает на все сто. Детё выдает упреждающий писк, но Малдер уже успел протянуть руку, обнаружить соску и вернуть ее владельцу, и все это - не отрывая глаз от дороги.

Продвигаются они не слишком быстро: почти раз в час ему приходится останавливаться и вместе с ребенком выбираться на свежий воздух, чтобы размять мышцы. На полпути из штата, на заправке близ горного уступа, подпирающего небо, Скалли тоже выходит из машины и берет ребенка. Здесь-то Малдер и находит записку. Он рылся в карманах ее пиджака в поисках мелочи для автомата со снеками, а нашел чек из отеля.

То, что она написала, сдавливает его горло до боли. Прежде чем вылезти из машины, он засовывает клочок бумаги опять в карман и кладет пиджак на заднее сидение, словно рясу в ризницу. Машина припаркована недалеко от края, а двумя футами выше - крутой обрыв, прямо к подножию. Маленькие облака кружатся среди верхушек деревьев под ним как галактики в миниатюре, и он думает о законах небесной механики и о ее теплом теле близ его собственного, и ждет, когда она вернется.

Она входит в поле его зрения вместе с ребенком, глядящим назад через ее плечо, с перекинутой через руку черной сумкой, наполненной памперсами. Как странно, она выглядит совершенно буднично. Она двигается как присуще Скалли, те же расправленные плечи, та же уверенная походка. Он протягивает руку и открывает для нее заднюю дверь, смотрит, как она ныряет внутрь, чтобы усадить ребенка. Она выпрямляется, захлопывает дверь машины ногой, поворачивается и натыкается на Малдера.

"Малдер".

Он двигается прямо на нее, прислонившуюся спиной к машине, и наклоняется, сокращая слишком большой зазор между их головами, его руки - на ее лице. Ну вот, думает он, вот мы и приехали. Она стоит, ни разу не пошевельнувшись, пока он целует ее. Просто легко прижаться губами, столкнуться носами, поймать дыхание друг друга. Она крепче прижимается к нему и обнимает обеими руками, массируя его спину. Его губы отслеживают контур ее скулы и возвращаются к уху. Хотел бы он сказать это, не говоря ни слова, чтобы не смутить ее, но придется произнести это вслух:

"Я будут держать тебя за руку, Скалли" - говорит он - "Ты не будешь одна, я не позволю".

"О," - все, что она может сказать, прижавшись лицом к его шее, тихо - "Да".
---------------------------------------
В апреле она все-таки уступила настойчивым просьбам близких и ушла с работы. Тебе нужно свободное время, говорили ей, время, чтобы приготовиться к рождению ребенка и расслабиться. Она подозревала, что все также имели в виду, что ей нужно время, чтобы убраться подальше от коллег, от их косых взглядов и сплетен, но как раз коллеги ее волновали меньше всего. Она давно свыклась с мыслью, что они с Малдером стали предметом спекуляций и повышенного интереса, но правда была в том, что все разговоры, ходившие о них в бюро, не были злонамеренными, это было чистое любопытство. Она и не думала об этом - у нее хватало других причин для беспокойства.

Беременность во многом послужила мощнейшим двигателем в возведении настоящего бастиона вокруг ее личной жизни, а ведь битву эту она вела с самой юности. Нужно было то и дело сдерживать ее мать, которая, дай ей волю, превратила бы ее квартиру в магазин игрушек. Нужно было одергивать Стрелков и Скиннера, чтобы они не тряслись над ней день и ночь. Вот это постоянное напряжение от необходимости быть начеку и в то же время не утерять чувства реальности и привело ее в маленький домик в Род Айленде.

К тому времени уже несколько недель, каждую ночь, ей снился один и тот же сон. В нем Малдер водил ее по его старому летнему домику, рылся в ящиках, его голос эхом отражался от дощатых стен. Слой пыли и штукатурки покрывал каждую поверхность, и Малдер морщился от разочарования. Они ходили по домику весь день, вместе стояли в комнатах, погружаясь в сиюминутность, в настоящее, а потом он нашел фонарик и вывел ее через заднюю дверь. Она стояла, босая, на деревянном крыльце, а он показывал ей звезды, а когда она оглянулась, чтобы взглянуть на двор, его уже не было, он исчез за грядками диких астр. В очередной раз проснувшись, она думала о том, что либо она съездит в этот домик в Квоночонтоге, либо останется, и тогда - привет, нервный срыв. Практичность всегда была ее сильной стороной, поэтому она упаковалась и поехала туда в тот же день.

Она спала на двуспальной кровати, покрытой синтетическим покрывалом, под самым чердаком, он спал здесь в детстве. Кровать была на колесиках, чистые простыни - аккуратно сложены в изголовье, как будто в ожидании возвращения их юного владельца. Скалли прожила там без помех неделю, не залезая в ящики, ни разу не войдя в ту комнату, где когда-то он ее чуть не застрелил. Она просто сидела во дворе, страдая от тяжести, которая навалилась на нее с его отсутствием. Была весна, и луг зарос цветами, названий которых она никогда не знала или не помнила. Цветочные грядки поросли сорняками. Да, всегда есть живые существа, которые ждут-не дождутся, когда им можно будет появиться на свет, они прорастают, пробиваются к солнцу, расталкивая на своем пути увядших предшественников. Она подумала тогда о вымирании и об истреблении. На этот счет есть статистика - сколько видов исчезло с лица земли, пока люди бездумно "осваивали" природу, и если в наше время что-то и может вылезти из океана на сушу, то только мутировавшая нечисть. Она посмотрела на небо. Она опустилась на колени, так, как ее учили - сложив руки, лицом к звездам, но молитва ее была другой. Она молилась о том, что где бы он ни был сейчас, он мог бы чувствовать солнце, молилась о том, чтобы он узнал, что она здесь, на коленях, молит небеса о его возвращении.

Виржиния

Они - в нескольких часах езды от дома, поедают что-то вкусно-горячее в кафэшке, пережидая внезапный ледяной град, и он хочет знать, осталась ли за ним его квартира.

Она поднимает глаза от тарелки: он смотрит прямо на нее так, как смотрит в последнее время: серьезно, следя за ее реакцией - не сказал ли он что-нибудь не то. Ребенок - у него на коленях, и теперь они оба с любопытством, в упор, смотрят на нее, пока она собирается с мыслями.

"Да" - говорит она - "Квартира все еще твоя".

Он кивает и вновь принимается за еду, одной рукой переворачивает страницу последнего файла из стопки дел, которые она дала ему, и ребенок тут же проводит захват освободившегося большого пальца.

Уже почти дома, думает она. Почти, но не совсем. Ее тянет домой, но и торопиться ей не хочется. Вот так как сейчас - то, что надо. Из всех моментов в ее жизни, за которые она благодарна судьбе, а имя им - легион, это время - самое драгоценное. В последние две недели она старалась проснуться пораньше, чтобы, приподнявшись на локте, смотреть на него в утреннем свете, который просачивался в их комнату сквозь гардины как сироп, окуная их в густые, ленивые секунды. Вполне возможно, она успела накопить достаточно этих бесценных моментов в памяти, чтобы пережить еще одну ночь без него, хотя она в этом не уверена.

Град перестал. Осколки льда разбросаны по улицам: покрывало с узором из упавших звезд. Потихоньку открываются двери, люди проходят вверх-вниз по улице, в удивлении качают головами: что наделал этот град. Незнакомые люди заговаривают друг с другом на тротуаре, жестикулируя, разводя руками. Забавно, как катаклизмы сближают людей, думает она. Напротив нее Малдер вдруг роняет вилку на тарелку и бормочет: "О господи, Скалли".

Она улыбается, отвернувшись к окну. Она давно ждала, что будет, когда же он дойдет до этого файла. Он тихо смеется, а она смотрит в окно на его отражение, пока история об индейском ангеле-мстителе перемещает стрелку его мыслительного барометра в красную зону "крайнего изумления". Только он открывает рот, чтобы выдать автоматную очередь вопросов, как она встает, кладет чаевые на стол и поднимает ребенка с его колен.

"Готов, Малдер? Пора домой".

Ошарашенный, он качает головой, не отрывая глаз от файла. Она хватает папку за край и, помахивая ею у него перед носом, выманивает его из-за стола. Он идет за ней к двери, тихо бормоча про себя: "Минуточку, а как этот мужик попал в эту тачку? Не стало ли ему от этого легче вырваться?"

"Малдер" - говорит она - "ты забыл куртку".

Не отрывая глаз от бумаги, он возвращается к столику, а она выходит наружу. Владелец кафешки смел ледышки со ступенек и почистил дорожки, и несмотря на только что прошедший ледяной ливень, вечер был теплым. Она стоит на тротуаре и смотрит в окно, как Малдер, все еще разговаривая сам с собой, хватает куртку с вешалки. Над ней - небо - торжественный мемориал всем ее потерям, всему, что оно у нее забрало. Под ногами - земля - помятая людскими стопами и битая градом, заполненная мертвецами. А в промежутке, здесь - она - смотрит украдкой на своего напарника сквозь перекошенную стеклянную дверь, ждет, когда он к ней присоединится. Она легко прижимается губами к пушистой макушке их сына. Время милосердия.

Пока Малдера не было, ее желания и потребности наконец обрели форму, и это была его форма, бесконечная и в то же время четко очерченная. Она клялась себе, что сможет прожить дни, не произнося влух его имени, а мысленно то и дело повторяла: "А вот Малдер бы ..." или "А Малдер говорил...", уравновешивая силу тяготения. Ее потрясла собственная потребность стать им, впечатать саму себя как негатив поверх его облика, чтобы он не исчез совершенно, чтобы никто не посмел его забыть, но она не могла. Она продолжала слышать его, каждую его остроту на грани фола, каждую сумасшедшую теорию. Она в упор выстрелила в мальчишку, мальчишку с неправильным прикусом и обкусанными ногтями, чтобы доказать, что она ему ровня. Но отдача от выстрела не замедлила сказаться, и она разрыдалась под пустым, бездонным небом, чувствуя, что он ускользает все дальше и дальше: мантия его оказалась ей не по плечу.

Он выходит на ступеньки с зубочисткой во рту, опустив руку с файлом. Она все еще смотрит на него из-под ресниц, его контур размывается в ее поле зрения.

"Что ты делаешь?"

"Шшшш" - шепчет она - "Я представляю себе, что это - ты".

Бывало, что они разлетались в разные стороны с большей скоростью, чем расширяется вселенная. Она прожила годы подле него, а он при этом и не догадывался, что он для нее значит. Она прожила годы, сама об этом не зная. Он спускается по ступенькам и подходит к ней так близко, что мыски их туфель соприкасаются.

"Это я" - шепотом отвечает он.

Открыв глаза, она кивает и пропускает его на заднее сидение машины. Он отдает ей файл и берет на руки ребенка, а она обходит машину, напоследок вдохнув полной грудью еще несколько глотков тихой вечерней прохлады. Он говорит ей что-то из машины, повысив голос, чтобы она расслышала его на фоне распоясавшегося Уилла, совершенно несчастного от очередной встречи с задним сидением машины.

"Так ты провела вскрытие и сделала вывод, что тот парень буквально заползал в этих людей?"

Она прислоняется к двери, подбородком - к крыше машины, и закрывает глаза. Неужели. Кажется, еще немного, и он сделает ее очень счастливой женщиной. В предчувствии она даже облокачивается о машину еще больше, чтобы ненароком не подвели ноги.

"Хмм?" - говорит она, не утруждая себя ответом, ну давай же.

"Придает новое звучание термину "анальная непроходимость", а?" - спрашивает он, поправляя куртку.

Так и есть, Скалли откидывает голову назад и хохочет, хохочет так, что сводит челюсти от слишком долгого отсутствия практики. От непрошенных слез - туман перед глазами, почти ничего не видно, ну и пусть слезы, пусть, она смеется и плачет, а Малдер смотрит.

"Что?"

Тряхнув головой она улыбается ему под настырным взглядом только что взошедшей луны.

"Господи, Малдер" - говорит она, вытирая слезы - "Ты и представить не можешь, как долго я ждала, когда же ты выдашь именно эту нетленку".
------------------------------
То были долгие две недели, долгий год, долгая, долгая жизнь - в определенном смысле. И все же, первое, что ему приходит на ум об этом длинном пути - скорость в движении. Надменные горы родных мест в его памяти слились в сплошную пурпурную полосу. Его взрослая жизнь - коллекция из мотелей, настолько удручающе унылых, что кажется, они сами и есть отличный повод для амнезии. Так как же так вышло, что о ней он помнит все до самых мельчайших подробностей? А ведь после стольких лет он должен был бы принимать ее присутствие как нечто само собой разумеющееся, думает он.

Например, ему совсем не обязательно помнить об одной душной ночи, когда они взяли полотенца из гостиничной ванной, чтобы постелить их на траве, и пошли в парк смотреть Шекспира. На ней были открытые босоножки, и она накрасила ногти на ногах ярко-красным лаком. В темноте они ели пломбир в рожках, и она и глазом не моргнула, когда оказалось, что спектакль - нудистская интерпретация Сна в Летнюю Ночь. Некоторые из зрителей так прониклись атмосферой, что сами решили поучавствовать в представлении и разделись под лунным светом. А она сбросила босоножки, прилегла на полотенце и неслышно, одними губами проговаривала каждую реплику Титании. Губы ее были липкими от мороженого, а вокруг них самые смелые зрители были в чем мать родила. Сейчас, вспоминая об этом, он жалеет, что в этом году пропустил сезон босоножек.

"Где мы сегодня ночью тусуемся, Скалли? У тебя или у меня?"

Они въезжают в город, и что-то отвлекло его от воспоминаний: ее рука - слишком близко от его бедра, а еще она тихо напевает какой-то мотивчик. Он поворачивает голову, чтобы встретиться с ней глазами. Она смотрит на него так, будто он спросил что-то невероятно важное, и в свете фар проехавшей мимо машины ее глаза - бездонно-синие. Вот оно, небо, думает он, иного и не надо.

Она отвечает осторожно: "Мы можем поехать к тебе. Тебе, наверное, хотелось бы поскорее вернуться домой".

Очевидно, она не в курсе, что для него она и есть дом. Ведь если говорить о нем лично, его квартира - не более чем диван, коллекция порно да старые записи. Если же говорить собственно о помещении, то все, что в его квартире имеет значение, связано с ней и только к ней - где она стояла, сидела, лежала или грозилась уйти. Он до сих пор старается обходить то место на полу в холле, куда уложил ее той ночью, после того, как ее укусила пчела. А в комнате, на деревянном полу - пятно от крови из сердца, вырванного писателем-беллетристом. И он питает прямо таки сентиментальную привязанность к кухонному столу, просто потому что она любит на нем сидеть. Хотя, вполне возможно, он слегка забегает вперед.

Он влюбился в нее по уши годы тому назад и сам не понял, как это случилось. Он плавно спланировал к ней как осенний листок - к земле, под действием силы тяготения. И сейчас, после стольких лет, пора бы уже избавиться от легкого головокружения от этого полета, ан нет. Любить ее - что съезжать по американским горкам - поди привыкни.

После часа, проведенного в вечерней пробке, они выезжают на его улицу. Обрыдавшийся Уилл вконец изнемог и угомонился. Откинувшись на своей мягкой подушке, изредка горько всхлипывая в обиде на их вероломство, он клюет носом. Малдер оглядывает окрестности в поисках изменений и не находит практически ничего. Бордюры свежевыкрашены в желтый цвет, да дверь в его подъезде неплохо бы подновить, вот и все. И все же, чувство новизны неоспоримо. Никогда еще он не поднимался по ступенькам подъезда с ребенком на руках. Никогда еще он не возвращался домой как часть семьи. Несколько занавесок в окнах колыхнулись. Он представляет, как люди глазеют на него из-за занавесок, гадают, что с ним, откуда он.

С тех пор, как они въехали в город, Скалли не проронила ни слова. Она была молчалива, как будто в предчувствии то ли принятия некоего глобального решения, то ли дискуссии по его поводу, он слишком устал, чтобы разгадывать ребусы. И все-таки, она стоит рядом с ним и открывает дверь подъезда своим ключом, и вот они вваливаются в лобби со странным, новым чувством нереальности происходящего. Во все это верится с трудом - он чувствует себя так чудно, как маятник в состоянии неустойчивого равновесия. В лифте, как в коконе, они стоят, прислонившись друг к другу, и он вдыхает теплый цветочный запах ее волос, вновь чувствуя почву под ногами. Она всегда так прекрасно вписывалась в его габариты - ее голова точно под его подбородком.

Лифт останавливается на четвертом этаже, и он выходит не без трепета. Прочь тревога, надо сосредоточиться. У них позади - хайвэи и дни, и годы их привычной жизни, а сейчас она передает ему ключи в обмен на их дремлющего сына. Она касается его запястья, головой - его плеча. У него дрожат руки, и он не может попасть ключом в замочную скважину, поэтому она сама открывает дверь и они вступают на родную территорию.

Он ожидал увидеть запустение, пыль, что угодно, но только не обжитой домен с маленьким носочком на диванной подушке, парой сережек перед аквариумом, одеялами, разбросанными по полу в спальне. В темноте Скалли укачивает проснувшегося ребенка, а он скидывает ботинки и изучает окружающую обстановку. Первые результаты беглого осмотра: она была здесь, именно здесь ее застал звонок о том, что его нашли. В ванной - полотенце на полу, пластмассовая детская ванночка, ее фен тоже валяется на полу, вилка - все еще в розетке. Последнее - убийственная улика.

Один из ящиков комода открыт, и он видит свои аккуратно сложенные серые футболки рядом с не менее аккуратной стопкой детских распашенок. И сокрушительная будничность этого соседства бьет его прямо в сердце. Несколько недель тому назад он болтался в космосе, его резали по частям и вновь собирали, а она была здесь, в этой комнате, и аккуратно раскладывала детские вещи. Он поражен, что это насколько же больно, настолько и печально: она даже не освободила целый ящик для себя и их сына. Она просто слегка подвинула его вещи, довольствуясь тем малым, что он оставил, не требуя от него слишком много. Она должна была требовать от него гораздо больше, думает он. Она должна была перевезти сюда все, свои медицинские журналы, мыло-шампуни, яркие пластмассовые детские игрушки, все.

Он задвигает ящик и начинает инвентаризацию комнаты. Его рубашки все еще висят в шкафу, его туфли - на полу, свитера - на полке. До него доходит, что на самом деле больше не было причины содержать квартиру. Его не было целый год. И тот факт, что его зубная щетка все еще висит на старом месте в ванной, кое-что о них говорит, и говорит пронзительно. Он слишком устал, чтобы останавливаться на этом долее. В любом случае, он уже знает это. Такая степень преданности для него - не новость.

В квартире тихо, как в святилище. Он слышит, как она ходит по комнате, включает кран на кухне, говорит с ее матерью по телефону - все нормально, они добрались благополучно. Изнуренный этим возвращением домой, он тащится в спальню и опускается на кровать. На книжной полке у двери - песочные часы, которые он притащил откуда-то из Иллинойса годы тому назад. Он углядел их в витрине антикварной лавки в тот день, когда у нее было три носовых кровотечения подряд, причем последнее - прямо перед входом в полицейский участок. Она зашла в антикварную лавку, чтобы умыться, а он купил песочные часы. Сейчас он смотрит на них по-другому. Песок весь не кончился, как того можно было ожидать. Как-то ему снился сон о том, что он строит замки из песка вместе с маленьким темноволосым мальчиком, а Скалли приказывает ему проснуться и продолжать битву. Это неожиданно, но все, что когда-то казалось ему невозможным, больше таким не кажется.

Он смертельно устал, правда устал, но ее лицо из того сна всплывает в его памяти и вновь заставляет его подняться. Ему хочется спать, но без нее он больше спать не намерен. И так слишком много времени потеряно.

Он направился за ней, и они встретились на полпути, у двери. Прислонившись к косяку, она внимательно смотрит на него, как будто ожидая увидеть признаки эмоционального дискомфорта как психологической травмы. Этот взгляд ему слишком хорошо знаком, и он улыбается. В ответ она тоже улыбается. В уголках ее рта - неглубокие линии, которых до этого не было, думает он, зато глаза ее заметно потеплели. Она быстро переводит взгляд на что-то за его спиной, на темную комнату, где провела столько времени в одиночестве в этом году. Удивительно, думает он, как легко она перемещается между их двумя мирами, по одному путешествию без компаса за раз. И он ей в этом - не самый ценный помощник.

Она проходит мимо него к кровати и садится на краешек, очень сдержанно. В комнате почти совсем темно, но она, как призма, улавливает ту малую толику света, что осталась, преломляет и отражает прямо на него. Она сидит - ступни вместе, руки - на коленях, безупречная католичка, примерная девочка, образцовый напарник. Она расстегивает пиджак.

Он смотрит, как она сбрасывает туфли, вытаскивает полы блузки из брюк и устало укладывается, головой - на подушки. Она все-таки приспособила его сторону кровати, рядом со столиком и будильником. Она смотрит на него, на то, как он смотрит на нее, и проходит еще несколько секунд прежде, чем он может пошевелиться.

Кровать - такая мягкая, он проскальзывает под одеяло, присоединяется к ней, и вот они - лицом к лицу. Они лежат, долгие минуты не прикасаясь друг к другу, просто ловя дыхание друг друга, ее мыски - у его голеней, ее ресницы трепещут под его взглядом. Все тихо-тихо, и через некоторое время, как будто по счастливой случайности, их губы встречаются, поцелуй - почти украдкой. Ее губы раскрываются как ночной цветок, ее руки скользят по его спине под рубашкой.

Они скидывают с себя остатки одежды, разбрасывая все по полу, словно маркеры на безопасном пути домой. Он заново узнает все ее бугорки и равнины, то, какова на вкус ее душа в ямке в основании шеи, звонкий перестук ее сердца под его руками. Ее кожа - как в лихорадке: она жжет холодком, как мята или лунный свет. В тишине, в темноте, они заново изучают друг друга: руками, губами, нашептанными намеками.

Внутри, они разрастаются до размеров их нового мира.

Снаружи, вселенная расширяется по всем направлениям в бесконечность.

------------------------------

Сноски

A) ****
Скалли: Со мной все в порядке. Просто им надо кое-что проверить. Скиннер: Конечно ... в общем... (Лицо Скиннера исказилось от боли. Он не может заставить себя произнести это вслух. Скалли тоже почти плачет) Скалли: Я уже слышала. Скиннер: (его голос срывается) Я потерял его. Не знаю, что я могу еще сказать. Я потерял его. Они спросят меня ... что я видел. А я не могу отрицать того, что я видел. И не буду. Скалли: (плачет) МЫ НАЙДЕМ ЕГО. Я ДОЛЖНА НАЙТИ ЕГО.

*****

1) Вступление
2) Пробуждение
3) Бродяга
4) Кедр
5) Византиец
6) Поцелуй
7) Воля
8) Я найду его. Обязательно.
9) Пришелец
10) Черное масло
11) Рак, Клон, Чип
12) Долг
13) Биологическая сущность внеземного происхождения
14) Фрохике, ФБР
15) Стрелки
------------------------------

От автора:
Jesemie's Evel Twin (JET) прочла это громко и с выражением на моем дне рождения, и это навело меня на мысль: из D.H.Lawrence, Предисловие к американскому изданию Новых Поэм:
"Life, the ever-present, knows no finality, no finished crystallization. The perfect rose is only a running flame, emerging and flowering off, and is never in any sense at rest, static, finished. Herein lies its transcendent liveliness. The whole tide of all life and all time suddenly heaves, and appears before us as an apparition, a revelation." (переводчик: классиков не перевожу, потому как профессионалом не являюсь ;))
Думаю, так ко мне и пришло вдохновение. А вот для чего - не знаю :)

Безграничная признательность - моей бета-команде, всем, кому я плакалась в жилетку, кто отжимал меня, как половую тряпку и вновь бросал "в дело".
JET получает от меня "зону отдыха" и картофельное пюре, к Meredith отходит часть пути по степям, BarbaraD остается со всеми южными "словечками" и малышом, которого назвали как львенка, а Betsy достается 'Will', потому что она на этом настояла ;) Спасибо Meg и Shari, которые одобрили бета-версию.

назад

------------------------