НОЧЬ, ДАРЯЩАЯ ОГОНЬ Yet from those flames no light, but rather darkness visible И все ж сквозь пламя то не свет, но темноту скорей увидишь - John Milton
"Как прекрасно тело человеческое... Как ужасно в разрушении. Слабый огонек жизни постепенно затухает, становясь все меньше и меньше, и с последней искрой гаснет навсегда. Он гаснет так же, как гаснет свеча. Тихо и кротко. Он выражает протест против неминуемого исчезновения и затем покоряется. Он уже сказал свое последнее слово, дальше - безмолвие" - доктор Норман Бетюн
Вчера осень пришла в парк, а с ней - приторные запахи семейных пикников, яркие переливы листопада, покрывшего холмы шифоновой бахромой, пестрые языки пламени в кронах деревьев и влажная дымка в воздухе. Ей разрешили погулять во второй половине дня без ограничений, что было настоящей роскошью, и она честно пыталась вести себя так, будто все это осеннее великолепие действительно было ей небезразлично. В конце концов, вот вам, пожалуйста - и голубое небо, и зеленые облупившиеся скамейки, и целый выводок одиннадцатилетних ребятишек с бумажными корабликами, спущенными на гладь озера и унесенными бризом прочь от берега. Вот - шустрые бурые белки, снующие в орешнике. Вот - два тинэйджера в смокингах из дешевого магазина танцуют танго, один хихикает, пока второй во всеуслышание передразнивает его неуклюжую подружку. Их ноги заплетаются, и они падают, давясь от смеха, на кучу опавшей листвы. Все было, как и положено, просто замечательно. И все, что она хотела - зажмурить глаза, чтобы не видеть наступающий вечер с его красным заревом заката, броситься в рваную рану этого мерцающего озера, и пусть его ледяная вода заставит ее сердце замолчать. Но четвертый Сменщик был рядом, и его долг - защитить ее от нее самой. Сегодня - день сделки, вот они - обсуждают свои дела в холле рядом с ее комнатой, покрытой металлом, аж стены содрогаются от их воплей. Четвертый Сменщик - ни одного из них она никогда не звала хозяевами - самый яростный спорщик, но он скорее всех и замолкает. Кажется, его уломали. Дверь открывается, и два фонарных луча рисуют белую петлю бесконечности на стене. Ее стаскивают с кровати, больно сжимая ее плечи и запястья, и без того покрытые черными синяками, и завязывают глаза черной лентой. Несколько минут спустя она сидит, скрючившись, на заднем сидении фургона, прислушиваясь к поспешным шагам, приближающимся к машине. Она слышит голос сменщика: "Уезжай немедленно. У тебя - только две минуты, чтобы покинуть территорию. Здесь стоянка запрещена, а они скоро появятся". Дверь открывается, кто-то вводит ей шприц в палец, и в этот момент Сменщик орет: "Быстрее! Они уже здесь!" Кто-то снимает повязку с глаз, но в фургоне - темно, и сосуды в ее глазах полопались, и последнее, что она видит, прежде чем впасть в беспамятство - Сменщик у окна машины. Его оболочка расширяется, трансформируется, и наконец он принимает натуральный вид. Его глаза - больше не его глаза. Это больше - не он. Он никогда и не был им, думает она с облегчением. Ее палец ноет, и Малдер - мертв, и она засыпает от вколотого снотворного, и временное забытье - почти единственное утешение, которое ей даровано с тех пор, как его не стало. Телефон звонит только один раз, и он снимает трубку, не сказав ни слова. "Нам отдали ее" - говорит мягкий голос на другом конце линии. Чтобы избавиться от дрожи в голосе, он отвечает, медленно выговаривая слова: "Она жива?" "Конечно. Брокер очень заинтересован в сделке". Черт. "Никаких сделок. Только наличные". Пауза. Даже вздоха не слышно. Быстро, не скрывая отчаяния, он продолжает: "Мне нечего предложить, кроме кучи денег. Ты знаешь это". Он ходит взад-вперед около маленького камина, еле сдерживаясь, чтобы не разбить кулак о каминную полку. "Я знаю". Ублюдок, думает он. "Пожалуйста". "Пожалуйста, а дальше?" - спрашивает насмешливый голос. Пожалуйста. Пожалуйста. Он мучительно подбирает слова, он почти разучился подбирать слова в одиночестве. "Пожалуйста, придумай что-нибудь. Ты отхватишь приличный куш, ты ведь знаешь". "На данном этапе деньги меня интересуют слишком мало". "Мне больше нечего предложить. Нечего". "Мы можешь предложить себя". "А получится?" "Наверное, нет". "Ну конечно, им будет куда интереснее раздавить меня, сломав ее, да?" "Они уже раздавили ее. А теперь - твоя очередь". "Я формально не существую. Меня нет, нейтрализован как возможная опасность. Или ты забыл?" "Нет, не забыл. Но ведь ты привык восставать из мертвых". Он сглотнул комок, подступивший к горлу: "Ты знаешь, чем это грозит. Они делают, что говорят". На мгновение он закрывает глаза, чтобы не видеть страшную картину, вызванную к жизни собственными же словами. "Ага. Это было бы хреново" - послышался недобрый смех - "У нее довольно милая задница, было бы просто стыдно искать на нее еще большие неприятности. А у нее будут, мягко говоря, крупные неприятности, если ты вползешь обратно в цивилизацию. Так зачем тебе так рисковать?" Что-то густое и гнетущее, как свинец, сдавливает его горло, он резко вдыхает, отгоняя подступившую тошноту: "Я не вернусь". Я не могу вернуться, думает он с горечью, царапающей сердце. А еще, наверное, я не могу спасти ее. Голос на том конце становится еще тише, это уже почти шепот: "Тебе еще повезло, что она сама не может вернуться. Я все еще не вижу никаких предпосылок для скорых волнений. Прошло столько времени - месяцы. Не лучше ли просто забыть ее и залечь на дно раз и навсегда? Или мы до сих пор играем в благородство?" "Соглашайся на чертову сделку". "Вот так, буквально, и все?" Он стискивает зубы, напрасная демонстрация угрозы в пустой комнате, и кричит в трубку: "Делай это, или я найду тебя и прикончу". "А вот это было бы неблагородно. Уже дрожу от страха" - он нервно рассмеялся. Такой голос бывает у человека, сидящего в кресле, положив ноги на стол, или у человека, смотрящего на проститутку, готовую взять его в рот, или у человека, который способен окунуть чью-нибудь голову под воду и улыбаться, улыбаться в то время, как вода, как газолин, проникает в легкие жертвы. "Ну хорошо, хорошо. Я проведу сделку. Мы будем там завтра утром. Но цена повышается". "Прекрасно". "И мне придется настаивать на бонусе". Его сердце хрустит как сухой хворост под жаром костра: "Да". Что угодно. Только ... заставить их прекратить мучить ее. Пожалуйста. "Что же, хорошо. Хорошо". Голос Крайчека, а с ним и приступ удушья, пропадают, оставив после себя короткие гудки. Малдер опускает трубку на рычаг и, уронив голову на руки, ждет. Повязка - снова на ее глазах. Запястья и щиколотки связаны. Она не может пошевелиться, чтобы сесть, а ведь прошел уже час с тех пор, как она проснулась. В фургоне - тихо, как в вакууме. Голоса снаружи - шумовой фон - как разговоры, перехваченные во сне, или тихий гул в ресторане, или шум плохо настроенного радиоприемника. До этих голосов ей нет никакого дела. Ее онемевшее тело предает ее, она дрожит, когда прижимает голову к замороженному стеклу. Ее не удивляет появление пятого сменщика. Она прислушалась. Конечно, у него - его голос. Эти сменщики, мучимые своей любознательностью, практически превратили ее в их коллективный проект. За месяцы, прошедшие с ее преждевременной насильственной кончины (срок ее второго сменщика), которые казались целой жизнью в реальном мире, она стала одним из самых интересных их экземпляров. Она перестала бороться много недель тому назад, после высокоэффективных физических исследований, проведенных над ней третьим сменщиком, и после этого ее цена выросла вчетверо. Послушный раб - ценнейший раб. Она знает, что она - не просто пленница, очередной случайный трофей победителей после дезорганизованной и близорукой попытки восстания, отрыжка квази-войны. И все-таки, то, что они так играючи подогнали ее заточение под свои нужды, практически утилизировав ее, не просто унизило ее, а сломало ее волю. Они слишком хорошо были о ней осведомлены, с самого начала. Этот, пятый, заговорил. Голос тихий и сдавленный: "Дай мне на нее посмотреть". "Не торопись. Сначала - о деле. Нам еще надо обсудить наши финансовые вопросы". "Я тебе все компенсирую. Я должен ее увидеть. Она очень пострадала?" "А что еще ты мог ожидать?" Теперь - звуки ударов, борьбы, прежде чем он опять заговорил, на этот раз - с нескрываемой яростью: "Что они с ней сделали?" "Теперь это уже не важно. Мы перекупили контракт. Сейчас она - вне их юрисдикции. Ну, по крайней мере, в отношении прямого права собственности. Она - наша. Будет твоей, за определенную плату" - этот голос - женский, кажется ей знакомым. Обивка фургона жалобно затрепыхалась на утреннем ветру. Они торгуются. Пятый - как будто сильно расстроен, в его голосе, как обычно в ЕГО голосе, опасные нотки скрыты под кажущимся спокойным тоном. "Теперь ты понимаешь?" - спрашивает женщина - "Она - порченый товар. Мы не хотим нести ответственность за ее теперешнее состояние. Этого в договоре не было". "Таким обращением вы могли ее убить. Тем более, пичкая ее лекарствами - " "Мы делали то, что требовалось" - в разговор вступает мужчина. Очень знакомый голос. Очень - "Последний ее владелец был слабым звеном в силах сопротивления. Так что тебе еще повезло, что наша сделка прошла полюбовно. В конце концов, она жива". "Она пострадала" - говорит пятый. "Той, что была раньше, больше нет" - его резко прерывает первый голос - "это - все, что осталось". "Что они с ней сделали?" "Для начала они вынули из нее все те хорошенькие серебряные чипы, все микроскопические кусочки шрапнели". Злой, резкий ветер врывается в фургон. Наверное, пятый стоит совсем рядом: она слышит, как он шепчет - "Они вынули чип?" "Они вылечили ее". Ну что за слова - радость маньяка, унесенная встречным ветром. Они меня вылечили, думает Скалли. И теперь я могу умереть. Затуманенный утренней изморозью, дом выглядит покосившимся, будто ветром нахлобучило крышу на серо-желтые стены, расцвеченные бледными бирюзовыми окнами. Короткая дорожка, неуклюже выложенная кирпичом, ведет через двор, поросший травой цвета хаки, к дубовой двери и длинному узкому крыльцу с известковым полом. Год тому назад, когда Стрелки привезли его сюда, его первая мысль была: вот он, мой дом. Вполне объяснимое умозаключение: ведь ему больше некуда было идти. Но было и еще кое-что. Ему показалось тогда, что он уже видел все это во сне: это крыльцо, задний дворик в зарослях сорной травы, который можно легко охватить взглядом из окна одной из тесных спаленок, одичавшие жимолость и азалии, бурно разросшиеся на ничем не ограниченной вольнице. Он старательно пытался забыть другую часть этого сна, в которой он пробуждается только для того, чтобы увидеть как "люди" без лиц тащат ее прочь от него, а ее глаза - широко распахнуты и будто разбились вдребезги. Этим утром он возвращается с сырости и холода заднего дворика с корзиной полной листьев, поражающих радиоактивным буйством красок: неоновый, оранжевый, красный, желтый. Цвета кажутся нереальными, их как будто вывели специально для этой осени. Интересно, как бы между прочим думает он, будут ли они светиться в темноте, если перед этим их немного подержать при электрическом освещении? И вот он уже мысленно представляет, как весь осенний лес переливается сумасшедшим многоцветием в лунном свете. Контрастируя с коричневыми прутьями корзины, цвета - все кислотные оттенки пламени. В доме, как обычно - тишина, ни на секунду не нарушаемая его новым обитателем. Малдеру не хочется ее беспокоить, но после недолгого мысленного спора с собственной паранойей, последняя одерживает победу. Медленно, очень медленно, он открывает дверь в спальню Скалли. Она спит, лежа на животе на двуспальной кровати, одна ладонь прижата к тетради в твердом переплете. Наверное, думает он, она нашла ее в ящике ночного столика. Она не разделась и не разулась, и кровать - не разобрана. Дорожная сумка, которую Крайчек зашвырнул сюда вчера вечером, так и стоит нераскрытая у окна. Малдер подкрадывается к кровати, чтобы убедиться, что она дышит, и еле сдерживает себя, чтобы не прикоснуться к ней. Вчера ночью он дотронулся до нее, лишь раз, чтобы помочь ей выйти из фургона, и она резко отпрянула, так и не встретившись с ним глазами. Тогда он посмотрел на Крайчека, который только пожал плечами и между прочим процедил: "Они всегда принимали твой облик". "Кто - они?" "Они. Сменщики. Это входило в условия игры. Знаешь, посмотреть, как она будет реагировать то, что выглядит точно так же, как ты". "Фишка была именно в том, что их было много, и все они были - как ты" - добавила спутница Крайчека. Увидев отвращение на лице Малдера, Крайчек счел нужным добавить: "Не волнуйся. Я слышал, она в последнее время стала более сговорчивой". Слезы, так и не вышедшие наружу, и сейчас жгут ему горло: синяки на ее руках - старые и свежие, кровоточащие глубокие раны от веревок на щиколотках. Он осторожно вынимает тетрадь из-под ее ладони. Это - его дневник, странная мешанина газетных вырезок, координат, выдержек из электронной почты - последнее прощай от Стрелков, все, что они могли разыскать и доставить к нему, не привлекая внимания: старая фотография с места преступления с ним, Скалли и Скиннером, стоящими в ванной, смотрящими вверх, на потолок, где прижился серый кокон неизвестного происхождения; две страницы распечатки старого чата, где Фрохике вымогал номер телефона Скалли в обмен на неразглашение того факта, что Малдер как-то ради забавы воспользовался услугами педикюрши; записка, которую на совещании подсунул Скалли агент Бревер: "Ричард Гир - на второй линии", что означало "На проводе - Скиннер, и он хочет знать во что вы с Малдером умудрились вляпаться в этот раз". Этот дневник, как сказал Байерс - единственное ощутимое доказательство того, что Малдер вообще когда-либо существовал на земле. На самом деле, единственное ощутимое доказательство того, что его существование имеет хоть какой-то смысл - хоть какой-то - сейчас спит в крохотной спаленке, и он не осмелится к ней прикоснуться. Он кладет дневник на столик, берет с полки темно-синее хлопковое покрывало и набрасывает на нее. Он возвращается на кухню к столетнему дубовому столу. Рядом с корзиной полной листьев, подгоняя тошноту к его горлу, будто смеясь ему в лицо, нагло белеет листок подписанного им контракта, согласно которому теперь он - ее владелец. Ни слова правды. Реальный мир уже давно забыл о них, но он знает, что готов примириться с этим раз и навсегда, лишь бы иметь право прикоснуться к ней. Но, конечно, даже в этом месте и в это время есть вещи, на которые он не имеет права. Ты можешь уйти в любое время, сказал он. Но так инстинкт самосохранения не оставил ее совершенно, она не стала доверять сменщику не смотря ни на что, и поэтому никуда не ушла. По прошествии четырех дней ее пребывания в качестве собственности пятого сменщика, наполненных тем, что она просто смотрела в окно, отказываясь отвечать на его осторожные вопросы, она изменила своей рутине. Она решала рискнуть и воспользоваться ванной. Замок на двери был сорван. Поэтому, приняв за неизбежное то, что мыться рано или поздно придется, она вошла в комнату цвета полыни и придвинула к двери тяжелый шкаф, заполненный полотенцами, мочалками, салфетками, зубной пастой и бинтами. Она быстро разделась, с удивлением отметив странное ощущение в пальцах, будто они уже побывали под водой. Она включила душ, шагнула в ванную и простояла под тонкой струйкой ледяной воды пару минут. Вода обстругала ее сухую кожу таким резким холодом, что дрожь не отпускала ее несколько часов. Ощущение промозглой сырости оставило ее, и осталось лишь чувство того, что кожу ее оскребли до дыр и обесцветили. Весь оставшийся день сменщик смотрел на нее, выражая нечто, похожее на озабоченность. Она подумала, что увидев ее во всем блеске, он наконец признал, насколько она непривлекательна. Тем лучше. Он предложил ей один из своих свитеров из хлопчатобумажной пряжи матовых морских оттенков серого, зеленого и голубого. Скалли отказалась принять этот жест доброй воли, и он оставил свитер на спинке ее кровати. Ее кровати. Что за издевка. Как будто в этом мире ей хоть что-то принадлежало. Она заметила, что по ночам он читал, сидя на складном деревянном стуле в конце коридора при свете лампы с треснутым плафоном. Интересно, думала она, почему он не хочет сидеть в гостиной, почему он предпочитает холодные скрипучие доски коридора с дрянным светом и старым, раздолбанным стулом. В гостиной, по крайней мере, есть диван. В его спальне, по крайней мере, есть нормальное кресло. Хотя, какая ей разница, лишь он бы держался от нее подальше. "Ты ела что-нибудь на обед?" - спросил он ее как-то на этой неделе, войдя на кухню, где она тупо сидела за столом. Ей было нечего делать, но это не значит, что она хотела есть его пищу или поддерживать с ним беседу. Она умыкнула горсть вишен из его низенького холодильника не так давно, а за завтраком съела ломоть белого хлеба. Ненадолго она была сыта. Она встала из-за стола, развернулась и вышла. Прошла почти неделя. Он не пытался проводить над ней эксперименты, ничего из того, о чем она старалась и не могла забыть. Он ничего не требовал, может быть, за исключением ее компании, да то было скорее невысказанной просьбой. Его глаза следили за ней, но не назойливо, а иногда она его ловила на том, что он подавался к ней всем телом, как будто она была единственным источником тепла в комнате. Она не могла отрицать, что она ощущала его присутствие, так же, как и он - ее. Дом - слишком мал, а они проявляли тенденцию бывать одновременно в одном и том же месте, то и дело натыкаться друг на друга, хвататься вместе за ручку двери. Иногда ей кажется, что он преследует ее, а иногда - что он избегает ее, старается раствориться, слиться с обстановкой. Каждый день он уходит на несколько часов, чтобы побродить в густом лесу. В первый раз она пошла с ним, когда он спросил, не хочет ли она прогуляться, она лишь пожала плечами. В тот полдень лес застыл в ожидании прихода зимы. Клочки серого сырого неба осели на верхушках тощих деревьев. Она пошла к ручью, осторожно перебирая ногами, стараясь не наступать на ветки, сучья и валежник на едва заметной тропе, избегая острые камни, торчащие над присыпанной опавшими листьями водной гладью. Все остальные предложения прогулок на свежем воздухе она проигнорировала. Он уходит гулять по крайней мере один раз в день, и всегда, возвращаясь и видя ее сидящей в кресле в спальне или смотрящей на огонь камина, как будто удивляется тому, что она все еще не ушла. Она не может решить, что это - радость оттого, что он получил послушную рабыню или разочарование оттого, что она слишком послушна. Но что без сомнения - он выглядит сокрушенным, опустошенным. Более того, он выглядит совсем как он, он похож на него больше, чем все остальные до него, наверное из-за такой же энергетики. Она это поняла однажды ночью, когда увидела, в какой позе он сидит в кресле в столовой - также неуклюже, сгорбившись. Книга, которую он читал - дешевый роман, наверное отпечатанный еще в то время, когда эти книжонки продавались по паре центов. Пожелтевшая бумага и порванная по диагонали обложка. Он прочитал его почти целиком, прежде чем поднять глаза и посмотреть в окно на иней, разрисовавший стекло, пока его пальцы барабанили по растерзанному корешку. Спустя минуты он посмотрел на книгу на коленях и протер глаза. Кажется, он просидел так, склонив голову, несколько часов, прежде чем пойти в спальню и закрыть за собой дверь. Часто в предрассветных сумерках из его комнаты доносятся сдавленные рыдания. Она рассматривает узоры от теней на двери ее спальни, пока приглушенные и рвущие душу звуки проникают сквозь стены и забираются к ней под одеяло, которым она укрывается с головой. Она и так спит урывками, стараясь не терять связи с реальностью надолго. Поэтому она терпеть не может просыпаться от этих проклятых звуков, которые ей слишком сильно напоминают крики из собственных полузабытых кошмаров. Интересно, что за записи о ней он ведет. Должны же здесь быть журналы наблюдений, может быть, несколько видеокамер, жучки, приборы слежения, вмонтированные в стены, системы оповещения и секретные замки. Может быть, он и не будет экспериментировать, наверное, она не стоит усилий. И ей совсем не хочется знать, как она выглядит на пленке, добавляет ли он что-то в воду, есть ли еще новые методы, с помощью которых ее можно препарировать, обездвижить, каковы вообще его планы. В тетрадь, которую она нашла в первую ночь, было добавлено несколько новых записей. Но все они были беспристрастными, неконкретными, и в любом случае, она не думает, что сменщик может быть так небрежен в своих наблюдениях и гипотезах. Принимая во внимание, насколько другие были логичны и тщательны, этот привнес кое-что новое, он увидел в ней нечто, что другие не нашли. Четвертый сменщик мог слышать все, о чем она думала, и иногда даже недобро смеялся над ее мыслями. А третий как-то сказал ей, что мысли - это неадекватный способ оценить или предугадать чьи-то действия. В качестве иллюстрации, он удивился ее молчаливому плачу, когда он залез в нее, вставив острое зеркало между ее ног. Потому что, сказал он, ее мысли были как пересохшая белая бумага, непроницаемыми. Кажется, это произвело на него впечатление. Пятый сменщик не трогал ее. Наверное, думает она, его цель - постепенно убедить ее, что он - это он. Наверное, это было бы интересной научной работой - исследовать реакции субъекта на развенчание его воспоминаний. Изучение процесса умирания имеет богатый потенциал. Она спросила пятого сменщика об этом однажды за ужином. Его вилка со звоном упала на стол. Она подозревает, что он испугался самого звука ее голоса: она вообще не разговаривала с ним с первого дня. В его глазах - беспокойство. Наверное, он озабочен безопасностью исследований, результатами тестов или еще чем-то подобным. Он ни разу не упоминал о шестом сменщике, но она допускает, что будет и шестой. Она никогда не остается с одним сменщиком надолго. "Что?" - он чуть не подавился. "Если я скажу, что верю в то, что ты - это он, что произойдет?" Он качает головой: "Я не понимаю. Кто - он?" "Он. Ты знаешь. Мой друг. Тот, которого кто-то из вас помог убить. Я - часть эксперимента, чтобы развеять скуку, разве нет? Увлечение от нечего делать? Раньше я была врагом, теперь я - раб, а вам нечем себя занять. Вы стараетесь не бросаться в глаза: не более одного зверства за раз. Так, чтобы провести время, пока не подоспеет очередное восстание". Он покрывается пепельной бледностью - не иначе, как ошарашен ее поведением. Хороший раб никогда так не разговаривает с хозяином. "Я просто хочу знать" - говорит она - "что произойдет, если я поверю, что он все еще жив. Что еще есть у вас в рукаве, чтобы сломать меня, раздавить, сплясать танец на моих костях? Что - пленка с его смертью, видео с эффектным монтажом? Где он умирает самым натуральным образом?" Она улыбается, ледяные тиски сжали сердце, голова раскалывается. Он смотрит на нее так, будто она отвесила ему пощечину, потом опускает взгляд на стол и на секунду закрывает глаза. Когда он поднимает голову, его глаза - зелены и полны слез, и на секунду, на одно короткое мгновение, это - он и только он, его золотое разбитое сердце - вот оно, вот, здесь - Нет. Он глотает слезы, не давая им выйти наружу - это очень хорошо, думает она, очень похоже - и он спрашивает, очень тихо: "Как он умер?" И она, упираясь руками в стол, начинает говорить. Потому что, думает она, несмотря ни на что, она может, как и прежде, позволить себе не лгать, даже если это будет стоить ей жизни. К тому же, употребление им личного местоимения в третьем лице единственного числа не ускользнуло от ее внимания. Положив руки на стол и сосредоточившись на них, он заставляет себя дышать тихо и неглубоко. Ее голос как битое стекло - сама боль кричит. С самого первого дня в доме она была как призрак: белая как молоко кожа и шокирующие рыжие волосы. Видя в ней эту отстраненную покорность, он хотел разнести что-нибудь вдребезги, подпалить дом и позволить огню зажечь хоть искру жизни в этой комнате, а может быть, и похоронить их под обломками. И вот теперь она говорит, словно под гипнозом от боли воспоминаний, и горечь отходит от его горла. Ее надтреснутый голос понижается в тоне, становится более ровным. Кажется, она мысленно поворачивает каждое слово так и этак, прежде чем произнести его и выдать себя, выдать то, что она не хочет сказать. "Дверь пожарного выхода была открыта" - говорит она - "и я вошла внутрь, как идиотка, вопреки всему, чему меня учили, всему что я знала о том, как работают эти люди. Я не вызвала подкрепление. Уже пошел второй день с тех пор, как он пропал, и у меня был только один пистолет". Я, думает Малдер. Это обо мне. Правда? Он не собирался пропадать так надолго, когда начинал поиски, к тому же полицейские, с которыми он работал, божились, что они сообщили ей, где он находился. "Зрительный зал был пуст, света почти не было, а за кулисами было полно пюпитров и стульев для музыкантов оркестра, и я еще подумала тогда, как странно вот так бродить здесь одной. Ведь был же этот концерт, на который мы пришли, этот осведомитель, которого мы должны были встретить - сотни людей были на этом представлении. Я знала одного виолончелиста, еще по колледжу, и я проскользнула за кулисы, чтобы поздороваться, еще до встречи, и там были десятки снующих туда-сюда музыкантов, десятки футляров от инструментов. А потом зрительный зал странно опустел, и было в этом что-то неправильное". Она замолкает, и он поднимает голову: она отвернулась: "Скалли?" - тихо спрашивает он. "Не смей называть меня так" - шипит она, резким движением убирая руку со стола - "ты не имеешь никакого права, никакого", и она подается назад, как будто ожидая, что он ее ударит. "Прости" - шепчет он - "Ты права". Чтобы успокоить ее, он сам слегка отодвигается, увеличивая дистанцию между ними, предлагая ей подобие безопасности. Ему хочется прижать ее к себе так сильно, как не хотелось ничего и никогда. "Ты не смеешь" - повторяет она, ее тон слаб, а слова наполнены страхом - "Зрительный зал был пуст - его там не было. Я думала, что он там, но там ничего не было. Табличка выхода в конце коридора светилась адски красным цветом, и хотя внутренний голос толкал меня назад в зрительный зал, табличка кричала мне убираться отсюда к черту, и я рванула к выходу, толкнула дверь и выбежала на парковку позади здания. Людей как будто смело с лица земли, такое было ощущение. Ни одной проезжающей машины, ни пролетающего над головой самолета, ни компании студентов, возвращающихся с вечеринки, ни лая самой захудалой собачонки, ни движения, ни дуновения ветерка. Десять часов вечера, и все как будто вымерло. Рядом с парковкой была станция заправки - яркое белое пятно в провалившемся в темноту мире, как единственная зажженная лампочка в черной как деготь комнате. Поэтично, да?" И теперь холодок пробежал по его позвоночнику, электризуя нервы статическим зарядом, притягивающим страх. Вот оно - что-то ужасное, сейчас будет сказано. Сейчас она расскажет ему все. "Небо вскипело" - говорит она. Она говорит - "Оно вскипело зеленой пеной, как твоя кровь. Оно кипело и пенилось, и пузырилось, и как только оно опять стало черным, зрительный зал позади меня взорвался. Огонь, огонь кругом. Они появились неоткуда, я и не видела, как они приблизились, они схватили меня, вкололи мне что-то и потащили в огонь, а двое других притащили его, и они заставили нас обоих встать на колени" - говорит она. И он не знает, чем эта часть истории закончится, и слезы жгут его роговицу, и кровь стучит в виски, и он не желает больше слушать. Она говорит едва слышно: "Они били его. Я слышала треск огня и треск костей. А они все били и били его. Каждый удар - словно удар топором по полену. Ты знал об этом? Они остановились, и он умирал, и его рубашка была в крови, кровь на руках, лужа крови под ним, она растекалась - вот это тебе должно понравиться - лужа стала такой большой, что я видела, как пламя, играющее позади нас, отражается в ней, в его крови". Она ухмыляется и вытирает губы пальцами, не замечая, как слезы капают на стол. "А ты знаешь" - говорит она доверительно - "ты знаешь, что диримантия - это способ предсказания будущего по струйке крови? Он однажды сказал мне об этом". Он закрывает глаза, чтобы подавить головокружение при виде качающихся стен, а когда вновь их открывает - она сидит, обхватив руками колени словно тисками. Она говорит: "Он умирал. Он истекал кровью и умирал, а они даже не подпускали меня к нему". "Он умер" - шепчет она - "Я видела его последний вздох, а потом они утащили меня в фургон, а туда уже подъезжали полицейские машины и пожарные команды. Полицейские пустились за нами в погоню, но не догнали, а его тело оставалось лежать на парковке, и мне все казалось, что я слышу, как трещат его кости, чувствую запах его крови". Так вот как меня убили, думает он. Вот как я умер. Она поднимается и выходит из комнаты, горем отмеряя шаги. Он остается на месте, смотрит на нетронутую еду и вилку по левую руку. Технически говоря, он не умер. Особенно, принимая во внимание тот факт, что он был в команде полицейских, прибывших на парковку как раз в тот момент, когда Скалли тащили в фургон без номерного знака, который они и потеряли из виду на загородном шоссе после двенадцатиминутной погони. На следующее утро фургон обнаружили в овраге. При этом на одном из сидений были обнаружены следы крови, согласно результатам анализа принадлежащей специальному агенту Дане Скалли, которая официально прекратила свое существование два дня спустя. Все запросы членов ее семьи остались без ответа, дело было прекращено. Тело человека, отдаленно напоминавшего специального агента Фокса Малдера, избитого до неузнаваемости на парковке, так и не было идентифицировано. Два дня спустя Фокс Малдер был вычеркнут из списка живых, также как и его напарница. Сейчас он сидит за столом в этом искаженном, точно кривое зеркало, мире, сидит и сидит, пока не чувствует, что может доверять собственным ногам. Он прокрадывается в ее спальню, на цыпочках подходит к кровати, тихонько дотрагивается до ее запястья и находит ее пульс. Мимолетное касание - секунда, не дольше. Он старается не думать о том, что может снова ее потерять и на этот раз навсегда. Не смыкая сухих глаз до рассвета, он поглаживает свою ладонь, еще хранящую тепло ее руки. Словно ожог. Он порвал контракт. Клочки бумаги, которые она выбросила из деревянного ящика несколько дней назад, так и валяются на полу. Он разорвал контракт и сказал, что она может уйти в любое время, как это и было с самого начала. Кажется, его обескуражило, что она просто взяла этот ящик, который он ей протянул, и отвернулась. Ящик выскользнул из ее рук, и листки контракта разлетелись по полу. В дневнике появилась новая запись и маленькая фотография Скалли. На обороте - надпись расплывшимися чернилами: "Скалли, Вермонт, Вампиры". Она помнит это дело, но выражение ее лица на фотографии - сейчас она с трудом узнает его. Ее двойник с фото смотрит прямо в камеру, глаза сверкают, и еще - улыбка. "Фрохике передает привет" - говорит он, заглядывая ей через плечо. Она захлопывает дневник: "Почему ты держишь это в своей комнате?" Она чувствует, как он пожимает плечами: "Сам не знаю. Я ничего не прячу". Она отодвигается от него и кладет дневник обратно: "Что тебе нужно?" - устало спрашивает она. "Я просто хотел передать привет от ребят. Они скучают по тебе". "Так вот где ты пропадал сегодня утром: тусовался со Стрелками?" - она постаралась вложить побольше яда в свои слова, и с удовлетворением отметила, что он занервничал. "Мы пытаемся встречаться раз в несколько месяцев. У нас есть что-то типа графика, и если есть возможность, мы просто выбираемся в условленный город: кто приедет, тот и приедет. Сегодня там был Фрохике". Она оставила это без комментариев. "Ты помнишь дело в Вермонте?" Она игнорировала все его вопросы прежде и не собиралась вступать в беседу и сейчас. Но был один вопрос, который не давал ей покоя: "В конце концов, где мы находимся?" Вопрос застает его врасплох: "Я... Я не знаю. Никогда не знал. Стрелки все устроили. Может быть, дом принадлежит им, я не знаю. Они реализовали все мое имущество как раз до того... как меня схватили. Собственно, именно они выкупили и освободили меня. Я сказал им, чтобы они оставили остаток денег себе. У меня нет машины, у меня нет водительских прав. Я не существую. Стрелки оплачивают воду и электричество. В подвале полно запасов, которых хватит еще на год, а потом я думаю взять немного наличных. Кажется, мы подсчитали, что средств хватит минимум на десять лет. Потом будет видно. Здесь нет телефона, черт, здесь нет даже более или менее приличной дороги. Этого места нет на стандартных картах. Думаю, по другую сторону леса должен быть город, но я точно не знаю. В пяти милях отсюда по дороге - поселок с населением в сто человек. Все вроде приветливы, но я туда не углублялся. Здесь не очень-то водятся дорожные указатели, а я так и не спросил, как он называется, но думаю это - фермерское поселение. Здесь сейчас тяжелые времена. Это может быть средний запад, а может быть и любое другое место. Я не уловил никакого особенного говора, и во всех городках, где я встречался со Стрелками, странным образом отсутствуют какие либо учреждения. Все названия - типичные, неопределенные. Брунвилль, Центр, Зеленое озеро". Она молчит и внимательно слушает. "Ты все еще думаешь, что я - один из них, да?" - спрашивает он - "Я спросил тебя, хочешь ли ты уйти сегодня, а ты не ответила. Ты все еще боишься, что я причиню тебе боль". Он осекся на последних двух словах, его голос задрожал. Ага, думает она. Наконец-то я вывела его из себя. Час расплаты близок. Скоро все кончится. Она уходит из комнаты, проходит кухню и выходит из дома. Во влажном воздухе - привкус металла, за домом - ветер, подгоняя сам себя, прорывается сквозь каркас цветущего кустарника. Она идет в лес по тонкой как кружево тропинке и с удовлетворением замечает, что он идет за ней. Наверное, он прикончит ее у ручья и оставит там гнить. Она думает, что ничего не имела бы против. Но он все идет и идет за ней, будто они - на лесной прогулке. Он продирается сквозь заросли, подбирает сучья, тыкает ими коряги и осматривается по сторонам, впитывая хаотичную красоту леса. Они бредут по краю ручья. Вода журчит, и ветер в такт шелестит в кронах деревьев. "В Вермонте не было никаких вампиров" - едко замечает она. Он вдруг оживляется: в его глазах - надежда и что-то похожее на оптимизм: "В Вермонте БЫЛИ вампиры. Мы просто их не нашли. А помнишь тот буран? Мотель был забит - я никогда не видел столько рассвирепевших туристов сразу". Скалли говорит прежде, чем идея не отвечать приходит ей в голову: "Та семья из соседнего номера, шесть детей, которые дрались из-за Game Boy - я думала, они разнесут стену". Он взволнован, просто светится радостью: "О, а еще помощник шерифа, он все время уходил из конторы, "чтобы освежиться", как только мы начинали говорить о деле? Потом, когда мы заполняли отчет, он сказал мне, что вообще то он - не брезгливый, но те следы от укусов его просто достали". "А, это тот парень, что поверил в то, что Лэнгли - настоящий репортер. Фрохике голову дает на отсечение, что ты так и не вернул ему перчатки". "Больше мне делать нечего, только хранить его перчатки с обрезанными пальцами. Правда, они оказались весьма кстати, когда вампиры гнались за нами". Она и он разговаривали так, как будто он - это действительно он. Просто изумительно, как просто оказалось вернуться к прежним привычкам. Никаких усилий, и в первый раз за бесконечно долгое время она чувствует себя единым целым: "Никакие вампиры за нами не гнались. Волки - может быть, но не вампиры". "Что же, ты думаешь, я бы стал бросаться снежками в волков? Я похож на идиота?" "Я думаю, выронить оружие во время погони за предполагаемым злоумышленником, так сказать, не слишком мудро. К тому же, собственно волки то и организовали за нами погоню". "Хмм. Это были вампиры. И ты тоже бросалась в них снежками". "Койоты - возможно. Или по-настоящему умные собаки". "Я заехал одной прямо в голову, а перед этим закатал в снежок камень. Что был за звук - красота". Она закатывает глаза, уже готовая уличить его в мошенничестве, как вдруг он резко хватает ее за плечо. Она разворачивается, мгновенно сбросив с себя наваждение - он - лежит на земле, стонет, а ее сердце бьется слишком сильно. "Опля. С мягкой посадкой" - он поднимается на ноги, держась за ствол стоящего рядом деревца. Этот лес похож на черно-белую галлюцинацию - холодный, унылый, звенящий пустотой, и она хочет бежать, бежать прочь. Он закатывает левый рукав, обнажая ободранный локоть с покрасневшими царапинами, на краях которых уже показалась кровь. Красная. КРАСНАЯ. Покачнувшись, она отступает назад, презирая себя за собственную сентиментальность и идиотскую наивность и срывая ярость на нем, потому что его вина уже в том, что он просто существует: "Как?" - она не может скрыть ненависти - "Как у тебя это получается? Это - это чудовищно, эта уловка". Поморщившись, он поправляет рукав: "Я поскользнулся. Нечаянно". "Я не о том, что ты упал. Я - об этом" - она дергает его за руку, задирает рукав и смотрит на ободранный локоть - "И не говори мне, что ты, черт возьми, не знаешь, что я имею в виду. Как тебе это удалось?" Ее голос звенит: "Особое химическое соединение на поверхности кожи, которое при воздействии воздуха вступает в реакцию и вызывает покраснение выделений? Или ... или что, переливание? Пытаешься стать более похожим на человека? Или, как и моя дочь, ты - конечная стадия эксперимента по гибридизации?" Кровь уже капает с его локтя и уже почти добралась до ее руки, сомкнувшейся мертвой хваткой вокруг его запястья. Она резко отпускает его: "думаешь, этого достаточно, чтобы убедить меня? Пустить немного крови для убедительности, и я поверю что ты - это он?" Он не смотрит на нее, проглатывает комок в горле и тихо говорит, не поднимая глаз: "Я - это он". "Ты - ничто" - говорит она зло - "Ничто" - и уходит. Она скользит по жидкой грязи и, зацепившись ногой за корягу, сбивается, но через мгновение идет дальше. Перед глазами - туман, словно она смотрит через грязное стекло. В самом конце тропинки она зло смахивает влагу с глаз, сомкнув ресницы, а когда открывает глаза - они горят от боли так, что она не может сдержать стона. Час проходит за часом, а он все еще не вернулся домой. В одиннадцать ночи, когда мокрый снег, устав падать с крыши, уже налип на карнизах, она слышит наконец, как пятый сменщик открывает входную дверь и идет на кухню. Должно быть, он зажег ночник на подоконнике, и пятна света засуетились на полу перед дверью ее спальни. Год тому назад, когда был такой же снегопад, она лежала на диване в квартире Малдера, засунув ноги под подушку. Он сидел в кресле у стола и рассказывал ей обо всех известных способах предсказания, используемых человечеством. Тем вечером он был особенно увлечен темой, хотя говорили они об этом не в первый раз. Просто он достал новый словарь по пара физике. На журнальном столике - кружка с чаем и блюдце, ловящее блики от свечей, а тени, играющие на стене, перекрещиваясь, покрыли паутиной его руки. Тени вытягивались и маячили над ними, но руки его были - такие оживленные, чистая бронза, она смотрела на них, словно зачарованная. Она слушала, как мокрый снег разбрасывает серебро за окном его квартиры, и как его тихо журчащий голос постепенно превращается в белый шум. Ее клонило в сон, но все-таки было забавно. Ее мысли блуждали, выстраивались в ряд, но все равно, так или иначе, всегда возвращались к нему, а он все говорил и говорил: "... и еще до того, как появилась эта достойная доверия область метеорологии, была аэроматика. Что тебе снилось прошлой ночью?" "Не поняла?" Его рот расплылся в улыбке, и он встретился с ней глазами: "Что тебе снилось прошлой ночью? Что-нибудь интересное?" Она покачала головой и улыбнулась, стараясь догнать то, о чем он говорил: "Ну, мне снилось, что я - в баре, на мне - тонкое платье ..." "Ого". "А еще там было полно студентов из колледжа, все в этих жутких синих, как их там..., и конечно же, все страшно надрались. И я разговорилась с двумя парнями, а одному, который потягивал вино, сказала, что ему следует стать винологом - " "Кем-кем?" "Экспертом по винам". "А..." "А другому пареньку я сказала, что знаю колледж, который специализируется на зимургии, кажется, на него это произвело впечатление. А потом я проснулась". "Зимургия? Это ... типа ..." - он щелкнул пальцами, всем своим видом показывая величайшее умственное напряжение. "Химические основы пивоварения и перегонки". Малдер уставился на нее не мигая: "Ты употребляешь во сне слова типа "зимургия"?" "Ну, в общем, да". "Ничего себе" - ей действительно удалось озадачить его. "Что у тебя на уме?" "Что ты имеешь в виду?" "Зачем ты спросил, что мне снилось?" Некоторое время он смотрел на нее так, будто с минуты на минуту она бросится спасать мир или разразится пением, или начнет творить чудеса. "Малдер?" "А! Сны. Предсказание судьбы по сновидениям называется нейрокритицизмом. Судя по всему, тебе в ближайшее время грозят танцы за барной стойкой". Она фыркнула: "Сомневаюсь. Хотя, с другой стороны, если подумать обо всех твоих снах, которые, кажется, сбылись..." "Некоторые из них имели отношение к тебе". "Только некоторые". "И тем не менее". Они трепались еще несколько часов о городах будущего, спроектированных во сне, о видениях, сводящих людей с ума, об известных ясновидящих, мистиках и предсказателях. В конце концов он присоединился к ней на диване, положив ноги на кофейный столик рядом со свечой. "Ты спалишь свои носки". "Я собью пламя твоим одеялом. Моим одеялом. Как угодно". К этому времени она уже свернулась калачиком под его старым двуспальным одеялом, которое он достал из шкафа. Ей все больше и больше хотелось спать, но в то же время она не спускала с него глаз: "Для начала тебе придется побороться со мной, а без боя я его не отдам". Он склонился над ней и оказался - ближе некуда: "Думаю, мы договоримся". Они помолчали немного, не отрывая глаз от свечи: "Красиво горит" - сказала она, зевнув. "Очень красиво" - сказал он. "Очень" - настаивала она - "есть даже специальный термин для поклонения огню - пиролярия. Поищи в своем новом словаре. Огонь - это действительно прекрасно, когда он ничего не разрушает". "Согласен. Это роскошно. Один из самых прекрасных цветов, что я знаю" - он подождал секунду - "Твои волосы - огонь". Она тихо рассмеялась. "Прости" - он виновато улыбнулся - "Наверное, тебе все об этом говорят, а?" "Ты - никогда" - сказала она мягко. Она уже почти заснула, когда он легонько провел ладонью по ее щеке. Она распахнула глаза и посмотрела на него. Он тоже был полусонный, и она поправила одеяло так, чтобы оно накрывало их обоих с избытком. Не желая расставаться с пророчествами и прорицателями, Малдер промямлил: "Предсказание судьбы по пеплу называется термомантией" - он замолчал и зевнул. "Иногда люди используют пламя, чтобы предугадывать будущее, правильно?" - спросила она сонным голосом, положив голову ему на колени. "Конечно" - сказал он. И они замолчали до утра, забыв к тому времени обо всем, она - о том, что задала вопрос, а он - о том, что так и не дал ответа. И вот теперь Скалли, не зажигая света, встает с кровати, открывает дверь и идет на кухню. "Однажды мы кое-что обсуждали, он и я" - говорит она. Он кивает, чтобы она продолжала. "Я спросила его, как называется предсказание судьбы по пламени". "Лампадомантия" - просто отвечает он. "Ты присвоил все его воспоминания? И это ты тоже можешь? Ты украл все?" - у нее перехватывает дыхание, она - почти в истерике, и она так скучает по Малдеру, что еще немного, и она зарыдает. Он слабо качает головой, его глаза - блестят от влаги и от горя: "Нет" - шепчет он - "Нет". "Почему я должна поверить, что ты - это он? Скажи мне. Дай мне хоть одно неопровержимое доказательство. Можешь сказать, есть ли что-нибудь, до чего еще не добрались твои грязные пальцы". Но он снова качает головой, закрывает глаза и набирает в грудь побольше воздуха: "Я не могу" - он встает, с грохотом отодвинув стул, и мягко говорит: "Но он любил тебя больше, чем ты сможешь себе представить когда-либо. Это - единственное, что никто не сможет осквернить. Никто". Скалли не спит этой ночью. Он тоже - вряд ли. Этим утром она ушла. Она взяла сумку и кое-что из одежды. Все остальное - в ее спальне. Он туда не пойдет. Там остался ее запах. Сейчас он просто ждет. Обычно требуется немалое время, чтобы умереть от голода, но он может и подождать. Это он умеет как никто. Она долго стояла и смотрела на него, держась за ручку двери. Она собиралась с мыслями, принимая окончательное решение, решая его судьбу. И он хотел схватить ее, встряхнуть, заставить посмотреть ему прямо в глаза. Он хотел кричать: "Я - Малдер. Я - это он. Пожалуйста. Пожалуйста, ты должна увидеть меня". Она стояла - хрупкая, одинокая, прекрасная и уязвимая, и он знал, что при всем при этом она - все еще самый стойкий человек из всех, кого он когда-либо видел. Она казалась то потрясенной, то неуверенной, принимающей то одно, то другое решение в течение нескольких секунд. Потом ее глаза потемнели, и он понял, что она решила для себя, что он - именно тот, за кого она его приняла с самого начала, без сомнения, враг, от которого надо бежать. Он вдруг подумал, что она, наверное, ждала, чтобы он начал трансформироваться. Она хотела, чтобы он показал ей свое настоящее лицо - лицо сменщика. Но она просто махнула ему рукой на прощание, ее глаза смягчились. И она ушла. Я не могу сделать это, говорит он себе. Не могу. Огонь в камине потрескивает. Он сидит прямо перед огнем и не может согреться. Шок, как бы между прочим думает он. У тебя начинается шок. Просто ждать, думает он. Что получиться, если скрестить снеговика с вампиром? Отморозок. (\frostbite\ - переводчик). Он помнит, как Скалли рассказала ему эту шутку, когда они ввалились его номер в мотеле, сбивая снег с сапог и пальто, отряхивая колючие снежинки. Они тут же бросились на перегонки к мини-бару за чипсами, шоколадками и бутылками виски по сумасшедшей цене. Они опьянели тем вечером, хохотали, и похмелье на утро не было таким уж суровым, и их ждал еще один день, прежде чем были обнаружены новые жертвы, их которых откачали всю кровь. В прошедшие месяцы, поначалу, вспоминая ту старую жизнь, он зачастую думал, что больше всего ему не хватает расследований, дел: ведь Скалли была здесь, рядом, в этом новом мире. Он не мог скучать по ней - ведь она была с ним. Поэтому иногда он скучал по делу, в которое он бы мог погрузиться с головой, по сумасшедшему ритму работы, которая бы захватила его, по номерам в мотелях с запахом плесени, по неуживчивости местных полицейских, по окрикам Скиннера, по ощущению легкой тяжести от пистолета в кобуре, по приятному холодку от металла оружия, зажатого в руке. Но потом, все больше и больше он скучал по Скалли, как и каждый раз, когда ее у него отнимали. На этот раз рана - слишком свежа; он слишком отчетливо помнит как они тащили ее прочь, убедив ее в том, что отныне и навсегда каждый, кто будет казаться им, на самом деле будет одним из них. Одним из тех, кто заставлял ее страдать, кто мучил ее, кто ... - лучше не думать об этом. Почему он должен по ней скучать? Ведь он нашел ее. Он так и не посмел к ней прикоснуться. Он не смел - она его не узнала. Она не поверила. Малдер был мертв. Я - незнакомец, думает он. Я для нее - самое страшное, что могло с ней произойти и произошло. Она была рядом, прямо здесь, и он не смог протянуть к ней руку. Ему снилось, как она бьется в руках сменщика, огонь - со всех сторон. Она вырывалась, кричала, боролась, стремясь прорваться к нему, к его телу, истекающему кровью на асфальте, избитому, полумертвому, обожженному. Кровь в огне. В его сне Скалли кричала и кричала, он подбежал к ней и хотел прижать ее к себе, а она все рыдала и отбивалась, вонзая в него ногти. Она наотмашь ударила его по лицу и заехала коленом в пах. Она была огнем и обратилась в пепел. Когда огонь в камине потух, и дом погрузился в абсолютную темноту, он пошел в спальню, волоча ноги. Он замерз. Он согнулся от боли и упал на пол. Просто ждать. Френдшип, штат Миннесота - из тех городков, где магазин - единственная достопримечательность. Она бродит вокруг него безо всякой цели уже несколько часов, не зная что делать и куда податься. Прижав сумку к груди, она садится на деревянную скамейку под светящейся желто-зеленой вывеской Бакалейной лавки. У нее зуб на зуб не попадает. Она скучает по нему. У нее дрожат губы, и она, злясь на себя, молится за него, за то, чтобы он был сейчас в лучшем мире, чтобы он нашел покой в жизни после жизни, чтобы найти в себе силы поверить, что жизнь после жизни существует. Она уедет отсюда, с ней все будет в порядке. Со мной все будет в порядке, думает она. Но слова не слишком убедительны. Вывеска над головой гаснет, и пожилая женщина выходит из дверей магазина, звеня связкой ключей. Она запирает дверь, замечает Скалли и улыбается ей. "Извините, мы закрываемся. Вы пришли на занятия по оформлению памятных альбомов? Следующее будет в эти выходные". "Памятные альбомы?" - спрашивает Скалли, преодолевая спазм в горле. "Да, очередное сумасшествие. Вы берете все, что у вас есть: фотографии, разные памятные мелочи и помещаете их в большой альбом. При этом вы используете всевозможные стиккеры, специальные подложки под фоновые страницы. Вы знаете, за небольшие деньги может получиться действительно хороший подарок на память. Я сейчас делаю альбом для правнучки, чтобы мой сын передал ей его, когда меня не станет". Должно быть, выражение лица Скалли остановило женщину: "Вы ведь не здешняя, да?" "Да" - говорит Скалли рассеянно. Альбом. Дневник. Я забыла взять дневник. Почему я так сделала? "Мисс?" - спрашивает женщина. "Извините" - говорит Скалли - "Да, я - не здешняя. Я просто присела передохнуть. Я долго шла пешком. Мне уже пора идти. Извините, что вас побеспокоила". "Никакого беспокойства, милая. Никакого. Приятного вам вечера. И идите домой поскорее, милая" - женщина рассмеялась - "здесь - ужасный холод. Уверена, кое-кто ждет вас, не так ли? Да, мэм, кто-то будет очень счастлив увидеть вас сегодня вечером. Идите туда, где тепло, дорогая" - и женщина забирается в свою машину. Скалли стремительно сбегает с крыльца прежде, чем свет от фар машины ударяет по фасаду магазина. Ее будто что-то гонит из города, ее ботинки скользят по асфальту. Ей кажется, что она может пробежать довольно приличный остаток пути до дома за полчаса. Звук ударов ее ботинок по мостовой обволакивает ее мысли, и ее легкие готовы взорваться. Но она должна забрать дневник. Почему я оставила его, думает она. Дорога - линия глубокого синего цвета, заштрихованная странными косыми тенями, а по краям - черно-зеленый пунктир леса, прореженный точками из лунного света. Облака, принесенные с востока, опрокидываются с неба, холодный ветер, прорываясь сквозь деревья, прорезает улицу. Это выводит из себя - вот так бежать по чрезмерно растянутой дороге в надвигающуюся ночь. Все мысли сметены ужасом. Почему я оставила его? Его. Что именно? Кого - его? Дневник. Его - это - дневник. Это? Что - это? Кто - это, поправляет она себя. Что, если --? Устала, думает она. Я так устала, мне так страшно. Так устала оттого, что все время страшно. Мне не хватает тебя, думает она, увидев дом на изгибе дороги. Дом - маленькое чернильное пятно с неровными краями вишневых деревьев и яблонь, чьи ветки трепет резкий ночной ветер. Он ждет меня, думает она. Задняя дверь не заперта, она идет на кухню и кладет сумку на стол. Тихо - ни звука. "Есть кто-нибудь?" - зовет она и идет в коридор. Она подходит к двери его спальни, которая приоткрыта - лишь небольшая щель. Сквозняк гуляет по коридору как призрак из ночного кошмара, холодный как лед и немой как могила. Она врывается в комнату. "Есть кто-нибудь?" - спрашивает она снова, и ее голос прерывается на последнем слоге, когда она замечает его. Он сидит у окна перед треснутым стеклом, которое не выдержало переменчивую погоду и недавнее резкое падение температуры. Ветер по-воровски пробирается в комнату, и ей понадобилась одна долгая минута, чтобы отличить стон ветра от другого стона, потише. Он сидит на полу, сгорбившись, опустив голову и прижав руки к лицу; он сидит так, будто он стремиться съежится, уменьшиться в размерах до невозможного, исчезнуть. Он слабо покачивается, словно от непереносимой боли, опустошенный, потерянный и одинокий. Он не стал больше с тех пор, как она ушла. Сначала она подумала, что он умирает, и она удивилась, что сама эта мысль пугает ее. Она подходит к нему и легонько кладет руку ему на плечо. Ее пальцы пробираются под ворот его футболки, где он - теплый. ТЕПЛЫЙ. От внезапной дрожи в ногах она опускается на колени рядом с ним и проводит ладонями по его голым рукам. Немой крик подступает к самому горлу, когда она видит его лицо с зажмуренными глазами. Его ресницы - влажные и черные. Она придвигается ближе и, коснувшись ладонью его лица, проводит пальцем по его мокрой щеке. Он открывает глаза полные страха и отчаяния и, О, Господи, думает она. О Господи. Он шепчет снова и снова: "Это я, Скалли. Это я" - и его голос - тих и испуган, слова растворяются во влаге слез. Она пытается обернуться вокруг него, как одеяло, но не может сделать это достаточно быстро. Он притягивает ее к себе на колени дрожащими руками, но с такой силой, что ей ничего не остается, как только уступить ему. Его лицо - в ее волосах, и его руки - нежная волна вдоль ее спины, и он - теплый, теплый, и он - это он, живой, и она обвивает его руками, еле сдерживая рыдания, прежде чем ответить: "Малдер, это я" - шепчет она прерывисто. назад ------------------------ |